Мой отец разговаривает.

Много лет назад размеры деревьев были вполне внушительны, лицо моего отца - красиво, а поведение его - безобразно. Коктейль довольно тривиальный, обладатели красивых лиц частенько ударяются во все тяжкие во имя сохранения великого вселенского равновесия. Восьми лет рядом с полоумным ясноглазым гусаром из выродившейся от бесконечных инцестов польской фамилии было вполне достаточно, чтобы проникнуться к нему глубинной нежностью, пяти лет вдали от него хватило, чтобы осознать всю невыразимую оригинальность его поведения, поэтому, увидев вельможного пана Эдуарда на пороге нашей квартиры в свои тринадцать, я в полной мере ощутил ту гамму чувств, которую испытываю и поныне к нему и ко всему нашему роду. Когда человек, некогда бывший красивым и гордым, умирает на пропитанных потом простынях от нехорошей болезни, уже источая смрад гниющей плоти, ощущаешь то же - глухую бессильную нежность, жалость и острую брезгливость.

- Этот чарующий пепельный оттенок кожи необычайно тебе идет, - мягко произнес отец с порога.

- Спасибо, - отвечал я. - Я нацепил его для Вашего удовольствия.

- Какая предупредительность. Ты ожидал моего прихода?

- Вы же знаете, я всегда его жду, - я напрягся в попытке выжать из себя скупую слезу.

- Тебе нужно учится естественности, дитя, - наставительно изрек отец. - Пытаясь кого-то обмануть, не стоит допускать подобные театрально-преувеличенные интонации.

- Это если хочешь, чтобы тебе поверили, - возразил я, на мой взгляд, вполне справедливо.

Этот разговор был прерван появлением мамы, велевшей мне отправляться в комнату. С тех пор и до вчерашнего дня я не встречался с отцом. Однако это не помешало мне опознать в пожилом джентльмене, изрядно подрастерявшем волосы на макушке и гусарский лоск, своего родителя. Я подошел и назвался.

- Черт возьми! - расхохотался отец. - Мне нужно чаще тебя видеть, ты просто ходячий аттракцион "Призраки полуразрушенных замков".

- Я ношу этот оттенок из сентиментальных побуждений, в память о Вас, отец, - сказал я.

- Послушай, ты должен зайти к своей бабушке, - рассуждал пан Эдуард тем временем. - Она будет безмерно рада встрече и, пожалуй, умрет от восторга. Во всяком случае, есть определенный шанс.

---

О читаемом.

Совсем еще недавно писательское искусство включало в себя умение создать яркий зрительный образ, четко, кропотливо, в деталях воспроизводя картину мира, в котором происходит действие. Теперь во главу угла ставят сюжет, разворачивающийся с невероятной скоростью соответственно все ускоряющемуся темпу наших жизней. Подробные качественные описания считаются излишней нагрузкой, как любая попытка задержать повествование, дабы предложить читателю взглянуть вокруг. Читатель останавливаться не желает, он морщится, он досадует, он жаждет движения вперед, на всех порах летя к желанной цели - развязке. Предложения стремительно укорачиваются, язык неотвратимо беднеет, принесенный в жертву легкости восприятия, читатель торопится, читателю некогда. Созерцательность не в моде.

Прекрасно, когда писатель умеет создать искомый зрительный образ парой отточенных фраз. Но чаще всего популярная нынче динамичность является нам посредством скудной, невыразительной речи. Односложные фразы, не отягощенные прилагательными - "мама мыла раму", "он поставил чашу на стол", "гроб на колесиках ищет твою улицу". Хотя в последнем примере уточнение о колесиках ощутимо отягощает предложение. Экшн, приличествующий не книге, а сценарию голливудского фильма.

Собственно, литература иллюстрирует жизнь, жизнь ускоряется, спираль раскручивается, искры летят. Засыхающее дерево Свифта стоит непоколебимо.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

***

До полного сходства с баней редакции нашей недостает только веников, за отсутствием которых мы от души хлещем друг друга насмешками, с каждым часом все менее добродушными. Кипучая энергия главреда испарилась под палящими лучами солнца, и он иссохшей бесформенной грудой плоти возвышается за рабочим столом, индифферентно наблюдая за аналогичной бездеятельностью сотрудников. Время от времени в нем колышется смутное воспоминание о долге и он вызывает к себе того, чье имя ему удается вспомнить.

- Казалось бы, - вяло произносит он, глядя на вползшего журналиста с легким любопытством к необычной форме жизни, - и нужно было всю зиму работать, собирая деньги на относительно приличный курорт, чтобы дома быть настигнутым курортным солнцем и курортной леностью...

- Экономия, - хрипло выдыхает сотрудник.

К ночи поднимается ветер, приносит запах жженой травы и позабытое вдохновение жить. Воздух нынче подают изредка, небольшими порциями - то ли дефицит, то ли высшие силы выжидают, позволяя прочувствовать жизнь без воздуха, дабы после с чистой совестью ввести на него знаменитый налог. Распадается время. Как человеку, изгнанному в чужие края, снятся родные пределы, так я нынче вижу во сне истонченное серовато-белое небо над болотистыми землями моих предков. Над темными, сизыми полями сыро и ветрено. Временами с неба сыпется колючая морось, разгоняя густой запах гнили и торфа, запах прелой травы, запах болота, и воздух становится свежим и влажным, таким, что его хочется пить. Тусклое солнце за слоем облаков - размытое блеклое сияние над башнями. Подъемный мост, решетчатые ворота, каменные стены высотой в сорок пять локтей, где-то вдали раздается троекратный звук рога. Совсем рядом, внизу - приглушенные голоса, смех и лошадиное ржание. Закутавшись в мех, с книгой на коленях, я сижу в жестком кресле и с наслаждением ощущаю, как привычно мерзнут и коченеют сцепленные пальцы.

---

Эскапизм.

Павел Алексеевич, человек молодой, обаятельный и нервный, бывший некогда моим лицейским преподавателем истории, ворвался нынче в мою квартиру в расстроенных чувствах. Не пожелав сообщить причины своих тревог, он пожаловался на отсутствие горячей воды и холодного воздуха, после чего забился в угол у холодильника и отказался выходить до тех пор, пока ему не преподнесут кофе. С Павлом Алексеевичем я общаюсь редко, поэтому был немало удивлен его появлению, но постепенно выяснилось, что этому счастливому событию я обязан следующим обстоятельствам: по обыкновению в самую жаркую пору лета Павел Алексеевич с группой студентов, любителей и досужих зевак отправляется прокапывать лабиринт, ведущий к сердцу земли, я хочу сказать, раскапывать еще не раскопанное наследие предков. Проходя мимо моего дома он вспомнил обо мне и о моем интересе к археологическим раскопкам, посему явился предоложить свою компанию и полюбопытствовать, нет оли у меня горячей воды и холодного воздуха.

- Невыносимое сочетание, - жаловался он. - Таким образом мы рискуем изжариться. А между тем была бы горячая вода - и мы бы всего лишь сварились.

Павел Алексеевич неповторим в глубинном своем эскапизме. Наделенный недюжим умом и живым воображением, в детстве он истово мечтал сойти с ума, полагая, что это единственный путь к счастью для человека его склада - абсолютное отсутствие связи с внешним миром, отсутствие осознания внешнего мира, полная сосредоточенность на внутренних образах. В десятилетнем возрасте он весьма талантливо изображал сумасшествие, чем жестоко пугал родителей. Когда он стал старше и смирился со своей вменяемостью, он принялся мечтать уйти от мира другим способом - посвятить жизнь служению Богу. Но в один прекрасный момент судьба наставила его на верный путь - он стал историком. С этой минуты бытие Павла Алексеевича протекает вне времени. Сегодня он выбирает современность, завтра - век шестнадцатый, послезавтра - античность. При этом он не теряет способности резонировать с окружающей реальностью, которая стала интересна ему не менее прочих - ведь она также суть виток истории.

По сути история - легчайший из путей достижения бессмертия.

---

Что делается. :)

Учиться смирению необходимо. Ибо уроки не прекратятся до тех пор, пока наука не будет освоена.

---

Диоталлеви вошел в игру, для него она стала молитвой.

День пятнадцатое августа занимался над Парижем. Небо на востоке озарилось, косые лучи восходящего солнца заскользили по сводам крыш зданий предместья Сен-Жак и осветили высоты Монмартра. Подземная часовня была освещена скудно, и глазу, едва расставшемуся с золотым светом зари, нелегко было привыкнуть к царящему здесь полумраку. Все было неприветливо, строго и немо под старинными тяжелыми сводами подземелья, куда не было доступа солнечному свету. В нише темнел простой каменный алтарь, за которым возвышалась статуя, обезглавленная и держащая голову в протянутых руках - статуя святого Дионисия Ареопагита, по преданию казненного здесь в стародавние времена. У алтаря были зажжены свечи, свет которых, тусклый и дрожащий, лишь усиливал торжественность обстановки.

В часовне присутствовали семеро в черных одеждах. У алтаря, коленопреклоненные, возносили молитву первые братья, принявшие идею духовного рыцарства ради обращения неверных и борьбы с ересью, заполонившей Европу. Пьер Лефевр, получившиий духовный сан, читал мессу, после чего причастил всех присутствующих. Тогда наступил час главного идейного вдохновителя этого небольшого братства, неутомимого и непоколебимого в своих стремлениях Игнатия Лойолы, бледное худое лицо которого было сурово, а глаза светились мрачным фанатизмом. Выйдя вперед, он возложил руку на Евангелие и дал три монашеских обета - целомудрия, бедности и послушания, обещая бороться за дело Божие и посвятить жизнь защите римского престола, после чего пылко добавил: "Ad majorem Dei gloriam!" Остальные шестеро последовали его примеру.

Поклявшись, братья еще долго оставались в часовне, читая молитвы, и пробыли там до глубокой ночи, вдыхая тяжелый спертый воздух, забыв о еде, питье и солнечном свете. Когда день минул и они наконец поднялись с колен, Игнатий Лойола начертал на алтаре буквы "J.H.S." Ночью с пятнадцатого на шестнанцатое августа 1534-го года с Монмартрского холма спустились первые семь слуг Иисуса Спасителя, положившие начало ордену иезуитов.

---

Пунктир.

Бессонница: Ночами он читал Папюса, положив голову на жесткий насмешливый скептицизм. Он не заметил, как внутри этой импровизированной подушки завелся гомункул.

***

Власть непознанного: Чем четче видишь цель, тем ну ее к черту.

***

Рыцарство: Восхитительно и забавно служить даме сердца, когда она не подозревает не только о твоем служении, но и о твоем существовании.

***

Жизнь: Все будет хорошо. Я чувствую наступление этого "хорошо", я слышу грозные звуки его шагов, подобные звукам шагов статуи командора. Прощайте, донна Анна!

---

О "Деле тамплиеров" Ги Фо.

Мне было сложно адекватно оценить содержание этой небольшой книги из-за чрезвычайно оригинальной ее формы. Корректора, обрабатывавшего данный текст, необходимо лишить доступа к книгопечатанию во имя спокойствия человечества и здравия моего рассудка. Впервые в жизни мне в руки попался печатный труд, который решительно невозможно читать из-за перенасыщения его стилистическими и пунктуационными ошибками. Казалось, будто Ги Фо самостоятельно писал данную книгу на русском языке, не потрудившись поначалу его выучить.

Открыл текст на случайной странице, первое предложение сверху: "Здесь не место напоминать, почему Бонифаций Восьмой тоже стал неприемлемой кандидатурой, но совсем по иной причине." Смысл в целом доступен, но после какого грандиозного праздника человек может выражаться подобным образом?

Теперь к содержанию. Автор оригинален, в отличие от большинства исследователей он берет на себя смелость обвинять тамплиеров в ереси. Библиографии нет, но господин Фо утвержает, что самолично копался в протоколах допросов, по его словам крайне скучных и однообразных. Лирическим отступлением - вот человек, неумеющий ценить свое счастье. Процесс во Франции освещен неплохо, суровое и несокрушимое стремление автора доказать вину тамплиеров любопытно, но логика его порой мне решительно недоступна. К примеру, поведение Жака де Моле, который, говоря коротко, поначалу признался в ереси, а после переменил показания, за что сгорел на костре как нераскаявшийся еретик, с позиции Ги Фо кажется верхом абсурда. Я еще не слыхал, чтобы умирали за то, во что не верят. Среднестатистический еретик либо признает свою вину и возвращается в лоно католической церкви, либо мученически умирает за свою веру. Еретика, развлечения ради позволившего себя сжечь за чистое католичество, мне сложно себе вообразить.

---

О сумасшедших с тамплиерами.

Далеко не впервые мне приходится наблюдать вокруг себя трещины мироздания, сквозь которые в окружающее пространство врывается вселенский хаос. Не могу судить, является ли причиной тому состояние города, население которого разделяется на решительных реалистов - бухгалтеров и менеджеров от души, и полных безумцев, теряющих всякий контакт с окружающим миром, или моя скромная персона велением рока беспрестанно находится в эпицентре местной шизофрении, но процент встречаемых мною сумасшедших зашкаливает. Едва я успел выкинуть из головы восхитительного посетителя нашей Богом забытой редакции, как новая совершенно неадекватная персона нарушила мой покой.

Вечерело. Мефистофель, обратившись в типичного современного сумасшедшего, вошел в здание минской книжной ярмарки в поисках развлечений. Книжная ярмарка в эту пору напоминала огромный парник. От царящей в обиталище знаний духоты люди подрагивали подобно изображению дурно работающего телевизора, таяли, словно восковые, и время от времени распадались на молекулы. Мефистофель меланхолично подбирал потерянные души и мужественно пробирался сквозь опустевшие тела.

Ваш покорный слуга, едва держась на ногах от дикой смеси запахов, бродил у прилавков с исторической литературой, разыскивая непрочитанные доселе исследования о тамплиерах. Навстречу ему шел господин, лицо которого незабвенный Диоталлеви охарактеризовал бы как facies hermetica - внушительный орлиный нос, хищный взгляд из-под густых бровей, тонкие плотно сжатые губы, длинные темные волосы. В отличие от всех прочих, господин этот был одет, и одет довольно прилично. С одной стороны - эстет во мне был доволен зрелищем, с другой - издалека видно сумасшедшего. Сойдясь у прилавка, мы почти одновременно озадачили девушку - я, изучив ассортимент и убедившись, что нужных мне тамплиеров нет, спросил мальтийских рыцарей, господин спросил, представьте себе, тамплиеров.

- А я, когда Вас увидел, подумал было, что Вы интересуетесь тем же, что и я, - заговорил господин.

- Вы экстрасенс? - поинтересовался я, листая мальтийцев.

- Почти, - улыбнулся господин. - Я внимателен.

- Я так и подумал, - отвечал я.

- Лайнэс, - нескромно представился господин.

- Рэми, - парировал я.

- Я так и подумал, - не смутился Лайнэс.

После десяти минут беседы я мог констатировать, что в моей коллекции сумасшедших появился еще один, сумасшедший с тамплиерами. Ходят слухи, что это наиболее опасный подвид. Узнав об уже приобретенных мною книгах, Лайнэс возжаждал их со свойственным сумасшедшим пылом. Если в ближайшие дни он не рассеется как дым, что было бы естественно для галлюцинации, возникшей от перегрева и недосыпа, я даже пожертвую ему пару томов из своей библиотеки.

---

Возвратился в родные пенаты.

Наше славное паломничество вглубь времен было омрачено столкновением с кровожадной бандой комаров-мутантов, но мы, матерые вояки, мужественно отбили удар и вышли из схватки слегка надкушенными, но не побежденными. Вечность в триединстве огня, воды и небес ждала нас во всем своем гордом великолепии. Тишину и покой, царящие над древним литовским княжеством, братия поспешила разрушить, огласив темнеющую даль заунывным, да буду я прощен за мой французский, пением. Братия помнила о высоком своем эльфийском происхождении, да Господь к несчастью о нем позабыл и не наделил дивное племя соответствующими дарованиями. Но разве это важно в глухом лесу под аромат жарящегося шашлыка? Даже я, впав в умиление и ностальгию по былым временам, влил свой тихий голос в нестройный хор моих вновь обретенных товарищей.

Говоря по правде, большую часть моих спутников я видел впервые в жизни, но это даже прибавляло происходящему некоей чарующей таинственности. Мы были рыцари былых времен, что нам наши истинные имена и фрагменты биографии. Вот, к примеру, предо мной Ксавье. На плечах у него плащ, в длинных волосах его запуталась бешеная мошка. О Ксавье я знаю только то, что его зовут Ксавье де Уже Не Помню де Что-то Еще и что он родился в Пуату на заре тринадцатого века. Паспортное имя и место работы Ксавье только испортили бы общее впечатление. Лучше попрошу его рассказать мне о своих ратных подвигах - судя по суровому виду этого не омраченного живой мыслью, но дьявольски мужественного лица их должно быть немало. Меж тем Ксавье, почтив вниманием бьющуюся в истерике мошку, мрачно и неторопливо выбрасывает ее из волос одним движением железного кулака. Обожаю таких людей.

Сколько же вина и кислорода обрушилось на мою слабую голову за последние четыре дня. Но, говоря по чести, я бы не отказался от новой порции.

Места, где я побывал.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

И снова о тамплиерах.

Бафомет умеет захватить воображение. На примере этого необычайного существа можно наблюдать создание мифа из пустоты и его последующее развитие. Поразительная трансформация повседневности в страшную легенду посредством полного мистицизма средневекового сознания. Вот что рассказал о бафомете тамплиер Гуго де Форо:

Жил-был в графстве Триполи некий благородный дворянин, безумно влюбленный в некую прекрасную даму. Ситуация стандартна до слез, согласитесь. Однако он не мог ею обладать при ее жизни, посему после смерти приказал выкопать ее из могилы и отрезать голову. Очевидно, именно отрезание головы для этого господина было знаком высшей привязанности. По получении вожделенной головы дворянин услышал голос, повелевший ему со всем тщанием хранить этот артефакт и не показыывать никому, ибо иное повлечет смерть. Тогда этот благородный господин внял предупреждению и поместил голову в ларец, сам же стал жить своей жизнью. И вот однажды, когда наш герой-любовник осуществлял путешествие из Кипра в Константинополь, некая дама из праздного любопытства решила взглянуть на содержимое запретного ларца. Она открыла его, и в этот самый момент корабль, на котором находился счастливый владелец головы, накрыла буря. В конце, что бы вы думали, все умерли, включая даже рыб той части моря. И с тех пор в заливе Малой Азии время от времени появляется голова, навлекая погибель на моряков.

Вообраите, какая страшная легенда, достойная быть положенной в основу мистического романа. И это только одна из порожденных во время процесса историй о голове с ножками под названием бафомет. А ведь никакой головы судя по всему не было. Только в большой часовне Храма в Париже был обнаружен реликварий в соответствующей форме.

---

В продолжение эпизодов из повседневной жизни некоторых мушкетеров.

Ночь над Нуази. Над крышами приземистых домиков деревушки висит желтый ломоть луны, зрелое пышное лето благоухает прелой травой и разрывается пением цикад. В небольшой, со вкусом обставленной комнатке горит свеча, пламя взвивается над фитилем, подрагивает, освещает инкрустированную перламутром поверхность стола, кресло, на котором небрежно брошенная сутана соседствует с дамской шляпкой, опущенный полог кровати. Из-за полога доносится приглушенный смех и тихие голоса.
- Вы невыносимы... - лукаво шепчет дама.
- Что Вы, - голос кавалера мягок и нарочито благостен. - Я кроток и тих как ангел.
- Падший, - торжественно провозглашает дама.
- К Вашим ногам, - флегматично соглашается кавалер.
Внезапно разговор стих, прерванный резким стуком - шпага громыхнула по подоконнику. Высокий статный господин влез в окно, оправил камзол и огляделся.
- Аббат д'Эрбле, - негромко, но настойчиво позвал он, - разрешите Вас отвлечь.
За пологом раздался вздох, свидетельствующий о мужественном смирении кавалера с волей небес. Через минуту, за котоую ночной гость успел отыскать в комнате бутылку вина и усесться за стол, из-за полога появился черноволосый молодой человек, на ходу поправляющий рубаху.
- Давно задаюсь вопросом, просветите меня, Атос, - сказал он, откидывая с плеч взлохмаченные волосы. - Почему Вы не залазите в гости, когда я читаю молитвы или тружусь над богословскими фолиантами? Почему, вместо того, чтобы развевать мою скуку, Вы снова ломатете мне удовольствие?
- Я пытаюсь спасти Вашу бессмертную душу, неблагодарный, - усмехнулся Атос, отпивая из бутылки.
- Вы не могли бы отложить это славное дело до тех пор, пока моя плоть утолит свои нужды? - с надеждой спосил Арамис.
- Тогда нечего будет спасать, - развел руками Атос.
- Я бы сказал, что уйду от Вас в аббаты, но теперь это неактуально, - тихо и доверительно сообщил Арамис.
- Так уйдите к дьяволу, - добродушно посоветовал Атос.
- Я бы ушел, но Вы встали на моем пути, с удивительным усердием мешая мне грешить.
- Чего не сделаешь для друга, - Атос лениво пожал плечами.
- Я наслышан о Вашем оригинальном способе быть мужем, теперь вынужден наблюдать не менее оригинальный способ дружить, - смирясь с обстоятельствами, Арамис уселся в кресло. - Иногда мне кажеся - лучше б Вы меня убили.
- Не дождетесь, - отвечал Атос с присущей ему хладнокровной жестокостью. - Но Вас убъет кто-нибудь другой на благо мне и монархии. Собственно, я к Вам по делу.

@темы: texts

---

Тамплиеры, родные и любимые.

Хотелось бы перефразировать известную житейскую мудрость: чем больше знаешь о тамплиерах, тем лучше понимаешь, что не знаешь о них ничего. В особенности когда высокочтимые исследователи подходят к теме процесса: гипотезы расходятся в зависимости от характера, симпатий, степени романтичности и склонности к мистицизму авторов и жизненный путь ордена Храма делится на множество ответвлений, отчетливо напоминая дерево. В результате в голове образуется дикая каша из фруктовой мякоти. Один Господь знает истину.

В очередной раз поразился логике господина Лобе. Он пишет, что история тамплиеров крайне загадочна и туманна, посему сам он ставил себе целью не влить в великое как Соломонов Храм нагромождение личных мнений свое собственное личное мнение, но исключительно сухо отразить факты, связанные как с историей, так и с процессом над храмовниками, дабы читатель сам мог сделать вывод. И уже через два предложения тот же господин Лобе между делом именует Филиппа Красивого завистником и корыстолюбцем, свалившим великий орден в жажде наживы. Нет, я сам, обладая в должной степени романтичностью, склонностью к мистицизму, а также здравым смыслом, держусь на стороне тамплиеров и недолюбливаю Филиппа, однако говорить такое сразу по заявлении о предельной объективности как минимум смело. Впрочем, не исключено, что Лобе с присущей носителям тамплиерского духа пылкой уверенностью считает выводимую им характеристику Филиппа неопровержимым фактом, с которым не согласится только слепой.

---

О безумстве.

В любимом мною семнадцатом веке произошел интересный эпизод - воспроизвожу по памяти, поэтому прошу меня простить за неточность цитат. Герцог Бургундский сказал однажды аббату Шуази: "Карл Шестой был безумен. Как, Вы думаете, можно было бы сообщить об этом самым деликатным образом?" Аббат Шуази отвечал: "Я бы сказал - Карл Шестой безумен". После аббат Шуази охарактеризовал этот поступок как один из самых смелых в своей жизни в эпоху торжествующего монархизма. Что интересно, моя страна видела и абсолютизм, и власть магнатов, и индейских вождей коммунизма - и при любом правлении, включая нынешнее, поступок аббата Шуази казался не менее отчаянным.

Героически вырвал у преподавателя тему исследования, о которой мечтал, которую жаждал, и теперь, закрыв благополучно обе сессии, вновь обложился книгами, но уже не размазываясь по столу под грузом смертной скуки, а вдохновенно, как и положено заниматься научными, а также и такими, каково будет мое - псевдонаучными изысканиями. Для полного счастья в дополнение к свободе просвещения мне недостает только прохлады и тишины монастырского скриптория. Кофе же неколебим и вечен, как Стоунхэдж.

---

Журналистские будни.

В то время как главред, запершись в кабинете с одним из несчастных своих подопечных, рыдал выпью, распластавшись по заваленному бумагами столу красного дерева, и взывал к Господу в жажде справедливости, посетитель дожидался в нашей скромной журналистской обители, сидя неподалеку от моего рабочего места. Это был высокий и элегантный господин средних лет с худым и бледным лицом профессора Мориарти. Сократовский лоб покрывала сетка морщин, почти лишенные ресниц глаза, бледно-серые, навыкате, лихорадочно блестели, узкие кисти в переплетении вен расслабленно лежали на коленях. Я же чувствовал, что повстречался с героем классического английского романа, и за рассуждениями о возможных причинах взаимодействия посетителя и полного, маленького, коренастого редактора нашей газетенки, напоминающего добродушного хомяка, позабыл о работе.

- Простите, что мешаю, - сказал посетитель, заметив, что я перестал писать. - Здесь очень душно. Вы бы не ощутили моего присутствия, если бы не было так душно. Все дело в воздухе.

Читал где-то о том, что якобы Свифт, находившийся уже на пороге своего безумия, глядя на дерево с засохшей верхушкой произнес: "И я похож на это дерево. Все от головы". Воспоминание об этом эпизоде вызывает у меня самые неприятные ощущения, подозрительно смахивающие на страх. В таки минуты я даже рад, что не наделен великим даром и способен писать только бесконечные статейки, заметки да рецензии. Когда сознание перегружено образами, так легко перепутать их с реальностью.

---

Особенности повседневности.

Нередко мне встречаются люди, в которых по таинственному стечению обстоятельств заложен пространственно-временной портал. Должно быть, многие хотя бы единожды допускали мысль о том, что гораздо удобнее, логичнее и правильнее им было бы родиться в другое время и в другом месте. Последствия ли это извечного правила "хорошо там, где нас нет", тоска ли по безвозвратно ушедшему или последствия измельчания человечества, когда потомкам остается только засвидетельствовать - "богатыри не мы", но нас нередко тянет в прошлое разной степени удаленности.

Кто-то нуждается в сущей мелочи – отмотать жалких лет сорок-пятьдесят назад, окунуться в шестидесятые, свободно бродить по городам и весям в компании бородатых длинноволосых хиппи, ткнуть пальцем в молодого Джона Леннона, убить Шэрон Тейт. Кто-то пышноусый и черноглазый мечтает о голубом мундире, вороной лошади, картах, женщинах и веселых попойках до утра. Кто-то с головой погружен в средневековье и рад бы всю жизнь переписывать старинные тома в тишине скриптория, кто-то рыцарствует, беспечно плюнув на то, что век рыцарства давно почил в бозе, кто-то вовсе древний грек. Безусловно, люди современности, для которых начало двадцать первого века максимально комфортно, превалируют. Не зная чувства временного несоответствия, они часто считают живущих прошлым странными, то ли мечтательно-закомплексованными, то ли отчаянно стремящимися состроить из себя нечто несусветное, так или иначе - основательно неправильными. Убедить современных людей в своей вменяемости нельзя, как нельзя убедить никогда не испытывавшего мигрени в том, что по причине банальной головной боли ты не можешь открыть глаз.

Мой век, очевидно, семнадцатый. Стремления в прошлое я не испытываю, ибо мое сознание пребывает там ежедневно, когда же ему приходится наведаться в век двадцать первый, мне остается только принять это славным приключением.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

О снах и зеркалах.

Известно, что описание снов на просторах сети – моветон, однако бывают случаи, когда искушение непреодолимо. Или я не испытываю желания его преодолевать. В любом случае, о сне.

Мне довелось ночевать в деревенском доме в глубокой белорусской провинции, где серые цапли, увидавшие неподалеку человека, проходят мимо него с флегматичной безмятежностью, а малиновка, свившая гнездо в кустарнике, встретившись взглядом с представителем рода людского, замирает в ошеломлении – это еще что за диво? Дом старый, добротный, попахивает сыростью. На стене в комнате, которую я оккупировал, установлены три тонких длинных зеркала, наклоненных под разными углами столь неординарно, что определить отражающиеся в них предметы порой решительно невозможно. Спать в комнатах с зеркалами я не люблю, ибо в полудреме в темном проеме зеркала мне всякий раз мерещится некая причудливо-потусторонняя ересь – кто-то настойчиво шлет приветы из зазеркалья. Но что поделаешь, комнаты без зеркал были взяты штурмом до меня, выбить противника с завоеванной территории мне было не под силу, оставалось только надеяться, что никто не выбьет меня с моей. Спать под открытым небом я не люблю еще больше – предпочитаю ересь озверевшему племени комаров-мамонтов, вышедшему на тропу войны в эти скорбные голодные времена.

Проснувшись глубокой ночью без видимых причин, я не без удивления уловил в зеркалах неспешное движение. Встряхнувшись и сфокусировав взгляд, я обнаружил в центральном зеркале фигуру коленопреклоненной женщины в черных одеждах. Она сжимала руками плечи, съежившись то ли от холода, то ли от страха, лица не было видно за сбившимися темными волосами. В левом зеркале, повернутом в мою сторону, я обнаружил мужскую фигуру в белой рубахе, с алым галстуком на шее – плечи расправлены, осанка безупречна. Что интересно, фигуре недоставало головы. Правое зеркало было отвернуто от меня, и потому в нем я не смог разглядеть ничего, кроме смутных теней, время от времени меняющих положение.

Осознав, что все еще сплю и вижу довольно необычный сон, я стал наблюдать за людьми в зеркалах не без любопытства. За спиной безголового мелькали смутные отсветы, будто кто-то вдалеке переносил по помещению свечи, за спиной черной дамы густела соответствующая ей чернота. Но несмотря на разнообразие фона картина была единой - безголовый стоял над дамой, как стражник над заключенной. Некоторое время оба они были неподвижны, она то ли молилась, то ли размышляла, замерев на темном полу, опустив голову к самой груди, он равнодушно стоял рядом, я бы даже сказал "наблюдал", если бы это слово подходило существу, лишенному головы и, как следствие, глаз. Время от времени она отрицательно качала головой, очевидно, от чего-то отказываясь, и, дабы обозначить причину, указывала на безголового. Наконец, когда я уже решил, что этим дело и закончится, она в лучших традициях фильмов ужасов подняла руку по направлению ко мне, нисколько не смущаясь того, что кисть ее стала выпирать из зеркала, и сказала нечто на незнакомом мне языке. Однако, как это часто случается во снах, я сумел воспринять смысл слов на уровне подсознания, и получилось у меня что-то вроде "я – начало". Здесь я проснулся и смог увидеть зеркала, в которых по-прежнему отражалось черт знает что, но не похожее более на людей. Это ободряло.

Мое воображение подсказывает мне сразу несколько интерпретаций данного сна, здравый смысл велит принять это очередным бредом разбушевавшейся на книжках фантазии, организм требует немедленно отправляться отдыхать. Последний наверняка прав.