Март.

Все вышло из-под контроля – и несется куда-то, жалобно скрежеща, как сошедший с рельсов поезд. С каждым днем мне все более очевидно, что боссом я пробуду недолго – мой внезапный и стремительный карьерный взлет методично уничтожает все прочие сферы моей жизни, не принося взамен даже обогащения. Большое количество срочной работы оказывает на человека странный эффект – он как бы забывает на время, кто он есть, превращаясь в голую функцию. Занятно, что люди называют происходящее за пределами офиса личной жизнью. Происходящее внутри офиса иногда отчетливо напоминает личную смерть.
* * *
Ночи кажутся густыми, как вода, город блестит в темноте, как пролитое Аннушкой масло. Весна схватывает грудную клетку в обруч – как будто я сломал пару ребер и вынужден носить фиксирующий корсет. Снилась готическая версия андерсоновской русалочки – история о девушке с длинными зелеными волосами и руками, отливающими голубизной, которая проводила ночи у поверхности воды, поджидая принца. У принца были темная шевелюра, катер и странная любовь к морским прогулкам после полуночи – очевидно, он промышлял контрабандой. Если бы он опустил взгляд в воду, он увидел бы в волнах призрачно-белое лицо и совершенно безумные, одержимые глаза.

@темы: dreams, diary

---

The people need love.

Концерт IAMX в Минске был идеален до такой степени, что я затрудняюсь что-то о нем сказать. Попытки расчленения его на детали и подробности кажутся кощунственным покушением на магию, которой он был. За прошедшую неделю я будто бы избавился от блесток в одежде, но так и не сумел вытряхнуть их из сознания, и они до сих пор слабо посверкивают в моей голове несмотря на серость и хмарь внешнего мира.

За отсутствием внятного отзыва о концерте я сформулирую мнение по поводу Криса Корнера вообще. История моей любви к нему длинна и сложна. Впервые я услышал музыку IAMX года, наверное, три или четыре назад, на волне внезапно пробудившегося интереса к синтипопу, и она понравилась мне частично. Песни разделились на две категории – те, которые я заслушивал до дыр, потому что они вошли со мной в необыкновенный, почти сверхъестественный резонанс, и те, которые я попросту проигнорировал. С тех пор я время от времени убеждаюсь, что сделал это зря, нечаянно находя в треках, которые изначально не произвели на меня впечатления, неочевидную, странную и искаженную красоту.

Помимо плотного, напряженного звука, то мрачного, то нежного, в творчестве IAMX мне нравятся тексты (даже эпатажная их часть, которую мой товарищ интеллигентно назвал спорной). Я люблю их за честность. Мне нравится, что в отличие от большинства ныне живущих Крис Корнер не пытается подстроиться под эмоциональный стандарт общества и сделать вид, что он самоуверен, спокоен и ироничен. Мне нравится, что он странный, интровертный, сложный и нервный, что он чудаковат, питает необъяснимое пристрастие к карнавальным образам, но больше всего мне нравится то, что я все это слышу. Я слышу живое человеческое сознание. Это, собственно, и делает музыку настоящей.

Download IAMX Insomnia for free from pleer.com

@темы: diary, music

---

Постмодернизм.

Говорят (если конкретно – Михаил Эпштейн говорит), эпоха постмодернизма закончилась пятнадцать лет назад, когда рухнули башни-близнецы. Недавно эпоха постмодернизма раз и навсегда, окончательно и бесповоротно закончилась во мне.

Суть наступившей эпохи пока не определена.

@темы: diary

---

Мифы.

Были на трибьюте Нирваны, и пел нам товарищ с голосом Курта Кобейна и внешностью Джима Моррисона.
* * *
Музыка кажется мне едва ли не единственной сферой, в которой в наши времена активно и осязаемо идет процесс мифотворчества. В темной, вязкой, вакхической рок-культуре, как в предначальном хаосе, рождается миф. Именно этот процесс мне интересно поймать и зафиксировать – процесс превращения обычного человека в божество, а его истории, простой и будничной в частностях, в легенду.

@темы: diary, music, fishes, kitchen stuff only

---

Black Star.

В чем я мастер, так это в наделении рисунков пафосными названиями.

Последние пару месяцев я время от времени учусь рисовать людей целиком. Получается у меня мрачно, поэтому я не тороплюсь делиться результатами своих экзерсисов с общественностью и в промежутках рисую нечто более привычное. Это, например, новая попытка нарисовать Мэттью, в которой я осуществил революционное в рамках себя намерение ввести в кадр хотя бы намек на второго человека. Хорошо, что Мартин ненастоящий, иначе он убил бы меня за столь выдающийся портрет.

Оправдывает меня, пожалуй, то, что к моменту, когда я взялся за фигуру над левым (что характерно) плечом, я успел уже устать от этого рисунка и хотел снова начать спать по ночам. Картинка задумывалась как парная к этой.

@темы: art, fishes, is-art

---

Dir en Grey.

Отчитавшись об Imagine Dragons, я решил написать наконец и о концерте Dir en Grey, который случился еще в мае. Это было историческое событие, замкнувшее некий круг в моей жизни, но я не зафиксировал его, потому что наступало лето и я был постоянно чем-то катастрофически занят.

На этот концерт я пошел за компанию и из ностальгических соображений. Когда-то лет в пятнадцать-шестнадцать я любил японскую альтернативу до такой степени, что назвал в честь вокалиста Dir en Grey кота. Я мечтал о том, что повзрослею и стану достаточно богатым, чтобы поехать на их концерт в Японию. Мечты, как известно, имеют обыкновение сбываться, но скорее поздно, чем рано, и скорее иначе, чем так. Я некоторым образом, если верить паспорту, повзрослел, и Dir en Grey приехали в Минск самостоятельно.

Еще до начала концерта мироздание решило продемонстрировать нам свое чувство юмора. Погода в тот день была отвратительная. Мы знали, что преданные поклонники группы дежурят у входа в клуб с самого утра, но были преданы недостаточно и пришли где-то за полчаса до назначенного времени. Мы встроились в хвост озябшей цветастой очереди, огибавшей клуб, и оказались таким образом с обратной стороны здания. Всего минут через пять выяснилось, что стоять в конце очереди не всегда хуже, чем в ее начале. Ничто не предвещало, когда из припаркованного у клуба автобуса вышли музыканты, неспешно, мирно прошли метрах в двух от нас и вошли в клуб через заднюю дверь. Хвост очереди проводил их шепотками и удивленными взглядами, кто-то попытался выкрикнуть приветствие. Так тихо и буднично прошло мое столкновение с тезкой моего кота.

Концерт был коротким (всего часа полтора), но отличным. Японцы безмерно артистичны, и шоу казалось почти спектаклем. Звук в Репаблике традиционно оставлял желать лучшего – средние частоты тонули в басах и вокал был слышен только частично, но к минусам Репаблика я был морально готов и не слишком по этому поводу расстроился (тем более что в случае с Dir en Grey эмоциональная часть важнее музыкальной). Закончилось все тем, что я стоял в час ночи у клуба, мерз (кеды совершенно не защищали от холода стылой мокрой земли) и рассматривал тур-бас. Потому что именно такой, в точности такой тур-бас я хотел видеть в своей истории.

@темы: diary, music

---

Сломанные вещи.

Сила музыки становится особенно очевидна, когда у тебя ломаются наушники. Внезапно реальность обнажается перед тобой до костей. Город, увитый мокрыми дорогами, тяжело шевелится в утренних сумерках. Угрюмо тянутся в школу дети. Зацепишись за голую ветку, бьется на ветру бледный пакет с надписью "Гиппо" (и я думаю о том, что он стал бы идеальным флагом для государства мертвых живцов). Но стоит купить новые наушники – и все это превращается в черно-белый немецкий клип, в мрачную короткометражку, которая вот-вот получит Золотого льва благодаря своей концентрированной честности. Кажется, подходящая музыка способна сделать осмысленным любой визуальный ряд.
* * *
Снилось, что мне десять лет и я живу в больнице. Единственным моим другом был призрак шестнадцатилетней девочки-героинщицы, рыжеволосой, костлявой и нервной до неадекватности. Чаще всего ее видели в душевых – гигантских помещениях, освещенных дрожащим электрическим светом, где она сидела, привалясь к грязно-белому кафелю, и смотрела на мир живых тупым остановившимся взглядом. Пациенты шептались о ней по вечерам, обсуждали историю ее смерти, но встречались с ней редко. Я видел ее каждый день, как любого другого человека. Она знала все тайные закоулки нашего пропахшего лекарствами мирка и маниакально, до крови расчесывала запястья.

@темы: dreams, diary, music

---

Imagine Dragons.

Спонтанно, почти случайно сходил на концерт Imagine Dragons.

В вечер перед концертом я чувствовал себя совершенно мертвым, оцепеневшим от апокалиптического холода, преследующего меня всю эту зиму, и мне показалось, что любое яркое событие сможет помочь мне прийти в себя. Уцепившись за эту идею, я выбрал событие поярче и купил билеты. Нормальных мест, разумеется, уже не было, поэтому мне пришлось впервые в жизни опробовать сектора, к которым я всегда относился с предубеждением из-за необходимости сидеть, сложив руки на коленях, будто ты в филармонии. Выяснилось, что сидеть вовсе не обязательно, особенно если позади тебя стена, но удаленность от центра событий удручала.

Imagine Dragons – не самая моя любимая музыка. Она для меня, пожалуй, чересчур жизнерадостна (за исключением некоторых песен наподобие Friction и I'm so sorry). И тем не менее я получил огромное удовольствие от происходившего. Шоу было отличным, звук (вопреки старинной белорусской традиции) – чистым и ясным. Дэн Рейнолдс неустанно общался с публикой, и публика восторженно отзывалась, кричала, шумела и сияла телефонными фонариками. Посреди концерта я вдруг задумался о том, почему идея, поданная с помощью музыки, обретает силу и остроту даже в том случае, если в прозе та же мысль покажется банальной, сентиментальной или просто неинтересной. Видимо, это связано с тем, что слова воспринимаются разумом, в то время как звук воздействует на глубинные, подсознательные слои психики и воспринимается некритично. Буду иметь в виду этот факт на случай, если решу захватить мир.

@темы: diary, music

---

Космос.

Снова видел сон о том, что в доме, где я провел детство, нет пола. Вместо него дыра, перечеркнутая стропилами, и в ней – черная громада космоса. Где-то очень далеко внизу мягко светятся галактики. Я привычно брожу по стропилам над пропастью, хлопаю дверцей холодильника и завариваю чай.
* * *
Время от времени я слышу новости об экономической ситуации в стране и испытываю почти непреодолимое желание купить на скопленное револьвер. Будущее встает перед моими глазами картинками из фильма "Живые мертвецы". В настоящем наблюдаю вокруг себя фильм "Мертвые живцы" – обратная, но столь же парадоксальная ситуация. Пытаюсь сопротивляться инерции легальными способами, трачу деньги на книги, кино, алкоголь и рок-концерты.
* * *
Мертвый холод, в котором я живу и работаю, и новая должность негативно сказываются на моем душевном здоровье. Я почти полностью перестал что бы то ни было есть (так происходит всегда, и в этом весь секрет моей юношеской худобы) и принимать какие бы то ни было решения, помимо необходимых по работе. Мне пора было бы разобраться с тем, что я буду делать в день рождения (был план уехать из города, но к этому нужно подготовиться), стоило бы снять пару бытовых вопросов и решить наконец, какой именно момент истории выбрать для пролога. Но любые попытки этим заняться сопровождаются болезненным сопротивлением сознания и дурацкими попытками призвать помощь извне. Кажется, единственное, что я могу предпринять – это какое-то время вообще ничего не предпринимать.

@темы: dreams, diary

---

Сны/реальность.

Видел во сне мир, в котором сосуществуют два вида разумных гуманоидов – крылатые и бескрылые. Территория строго разделена – бескрылым принадлежат низины, крылатым возвышенности. Культура бескрылых похожа на нашу – города, автомобили, мобильные телефоны; культура крылатых значительно более технологична и связана со сложными видами магии (бескрылые, во всяком случае, считают, что без магии там не обошлось). Виды практически не пересекаются, не общаются, живут в состоянии холодного нейтралитета, но наблюдают друг за другом. В какой-то момент в горнем мире что-то разладилось, и четверо измученных и растерянных крылатых спустились в долину для переговоров. В этот момент я проснулся.
* * *
Год назад, когда меня попытались определить на должность главного редактора, я уволился. Месяц назад самоустранился главный редактор моей новой конторы, и я решил, что увольняться второй раз по той же причине будет немного слишком. Так что теперь я пусть не официально, но формально босс. И в течение дня все будто бы идет своим чередом. Я, как мне и предрекали, справляюсь. Но вечерами, когда я выхожу в пустынный заснеженный двор, я могу думать только о том, до какой же степени я устал. Так, как можно устать только от пыльной, скучной, инопланетно чуждой тебе работы. Вечерами я чувствую себя так, будто на меня свалилось все наше офисное здание, со всеми его забитыми бумагой шкафами, гнилыми трубами, принтерами и соседствующими гаражами.

@темы: dreams, diary

---

Конец эпохи.

Download David Bowie Space Oddity for free from pleer.com

@темы: diary, music

---

Глава 3. [Seventeen].

Третья полностью.

Жанр: драма.
Предупреждение: неочевидная мистика, разнообразие психических отклонений и видов ориентаций.
Предупреждение для третьей главы: подростковые загоны в количестве, психические отклонения (кажется, не только у героев), отсутствие беты.
Размер: вообще – большой, третья глава – примерно четыре тысячи знаков.
Содержание: Процесс мифотворчества. Четверо совершенно не подходящих друг другу людей из параллельных вселенных, с разным мировоззрением и восприятием реальности сколачивают музыкальную группу.

Глава 1. Credo.

Глава 2. Fireflies.

Глава 3. Seventeen.

Никогда еще за свою короткую, но насыщенную жизнь Мэттью Геллер не был так близок к катастрофе.
С низкого неба лил дождь, однотипные двухэтажные особняки, понатыканные тут и там, бледнели в сумерках, как поганки в густой траве. Завернув за угол очередного невзрачного строения, Мэтт на секунду остановился, оперся рукой о стену и со стоном согнулся пополам. В колене вспышками пульсировала боль, вода текла по волосам и заползала под куртку. На мокром газоне сиротливо валялся детский самосвальчик, и пару секунд Мэтт бездумно смотрел на него, пытаясь выровнять дыхание. А потом тряхнул головой, подняв вокруг себя фонтан брызг, и рванул дальше.
Он не попадется.
Не сегодня.
На скорость с больной ногой Мэтт полагаться не мог, поэтому петлял, запутывая следы, как заяц, удирающий от лисы. Но район, в который его занесло, был прост, как кусок фанеры – затеряться здесь было немногим легче, чем раствориться в воздухе. Крыши домов блестели от воды, жухлая трава скользила под ногами, фонари на верандах казались неестественно яркими – рыжие пятна, покачивающиеся в клубящемся сизом. Ветер трепал деревья, стрясая с них последнюю листву.
Мэтт подпрыгнул, хватаясь за металлические прутья, и перебрался через забор, когда легавые появились из-за угла.
– Стой! – закричал один из них. В ответ на этот вопль где-то поблизости резко захлопнулось окно.
Нежелание местных жителей вникать во что бы то ни было помимо собственных маленьких жизней пусть и вызывало у Мэтта брезгливую жалость, но определенно было ему на руку.
Мимо проносились ровные ряды розовых кустов, изувеченных садовыми ножницами, цветочные кадки и запертые гаражи. Миновав пустынный палисадник, Мэтт выскочил на залитый фонарным светом тротуар и на полном ходу налетел на фокс-терьера. Терьер высоко взвизгнул, закрутился на месте, собачница взмахнула раскрытым зонтом и окатила Геллера волной брызг.
Вымокнуть больше, к счастью, было уже физически невозможно.
Перепрыгнув через впавшее в беспорядочную истерику животное, Мэтт метнулся в тень с другой стороны улицы и шмыгнул в приоткрытую калитку в надежде найти там покой.

Сзади доносился отчаянный лай и возмущенные крики, но здесь было тихо и сумрачно. В окнах второго этажа горел свет, на полускрытой яблонями веранде мерно, зловеще покачивались качели.
У дома, под козырьком, темнела чья-то тень.
Геллер инстинктивно дернулся назад, в лапы живой изгороди, и намеревался уже дать деру из этой декорации к фильму ужасов, когда тень коротко и без всякой враждебности махнула ему рукой. Мэтт замер. Тень бесшумно двинулась вдоль дома, быстрым и аккуратным движением открыла подвальную дверь и отступила, практически слившись с пейзажем.
Впоследствии Мэтту часто говорили о том, что, будь у него голова на плечах, он не променял бы потенциальную опасность быть пойманным полисменами на мрачный подвал незнакомца, смахивающего на привидение. К счастью, головы на плечах у него не было отродясь.
Не раздумывая, Мэтт рванулся в спасительный мрак. Тень скользнула следом. Дверь тихо затворилась.

Темнота подвала казалась чернильно яркой, плотной, как вода. В ней было тепло и пахло сыростью.
Мэтт привалился к стене и закрыл глаза. Он тяжело дышал, перед глазами кружились цветные блики. За дверью послышался треск веток, шаги, беспокойный разговор. Лязгнули оконные рамы. Строгий женский голос коротко произнес пару недовольных фраз – отрывисто, как Гитлер в документальном фильме про Третий рейх. "Извините, мэм", – отчетливо сказал кто-то по ту сторону двери, так близко, что Мэтт вздрогнул. По гравию прошаркали шаги.
Наконец все стихло. Некоторое время Геллер не слышал ничего, кроме биения собственного сердца.
– Ушли, – проговорил кто-то совсем рядом.
Голос был шелестящим и ровным, как вода в пруду.
– Ахха, – шепотом отозвался Геллер.
Ушли. Свалили во мрак и дождь несолоно хлебавши. Мэтт представил, как копы – вот эти два мрачных лося, каждый из которых весил вдвое больше него – обшаривают мокрые кипарисы этой безнадежно длинной улицы, и ему стало страшно, пьяняще хорошо. Фантастических масштабов злорадство вкупе с совершенно оглушающим облегчением одной огромной волной обрушились на его сознание. Мэтт вдруг подумал о мистере Слиппери, представителе службы опеки, о его кислой физиономии, вида которой ему чудом удалось избежать, и, прикрыв веки, принялся хохотать – тихо и совершенно безудержно. Какой-то холодной, рассудочной частью сознания, которая врубалась в нем редко и всегда неожиданно, он понимал, что подвальное привидение может вполне резонно принять его за психа и с воплями броситься догонять копов, но ему почему-то было на это глубоко плевать. Он любил этот подвал – вместе с его мраком, духотой и неупокоившимся населением. Жизнь была хороша, жизнь была ослепительна.
Привидение никак не отреагировало на геллеровскую вспышку веселья и не подавало не только признаков испуга, но и признаков жизни вообще. Что, в принципе, было довольно естественно для привидения.
– Прости, – расслабленно сказал Мэтт, немного успокоившись, и смахнул с лица налипшие волосы. – Кажется, у меня немножечко отходняк.
– Мне тоже так кажется, – беззлобно ответила ему темнота. – Валерьянки?
– Я что, похож на девчонку? Предпочитаю вискарь.
Он вдруг почувствовал, что очень устал – по-хорошему, умиротворенно устал – и сел на пол. Больное колено пахло кровью. Мэтт подтянул его к груди.
– Ладно, – задумчиво проговорила темнота. – В принципе, можно и вискарь. Что-то подсказывает мне, что день у тебя сегодня был не очень.
Геллер провел пальцами по колену и сунул мизинец в рот, зажмурился, ощутив металлический привкус крови.
– Откровенно говоря, день был шикарный. Можно даже сказать, исторический.
– Неужели? – с нескрываемым скептицизмом переспросила темнота.
– Однозначно. Может быть, однажды о нем расскажут по ВВС.
– В одном можно быть уверенным, – хмыкнуло ехидное привидение, – его непременно зафиксируют для потомков в отчете полиции.
– Пусть проявят себя хотя бы в летописании. Я слышал, самореализация очень важна для этого, как его там... – Мэтт извлек из кармана насквозь промокшую сигаретную пачку и, сокрушенно вздохнув, бросил ее на пол, – душевного здоровья.
В темноте что-то зашуршало, стукнуло.
– Посиди здесь немножко, – распорядилось привидение. – Я вернусь минут через пять.
Мэтт хотел было возразить, но дверь хлопнула, щелкнул замок, и он остался один в кромешной темноте.

Часов Геллер по идеологическим причинам не носил, но не сомневался: пять минут давно и основательно прошли. За дверью ровно шумел дождь, где-то вверху, в глубинах возвышавшегося над подвалом дома раздавались неясные, приглушенные звуки, и Мэтт, прислушиваясь к ним, думал о том, что выбраться отсюда будет раз плюнуть. Не придумали еще двери, которая могла бы его остановить. Набор заколок, предназначенных для вскрытия замков (но использовавшихся в основном для усмирения геллеровских лохм), приятно оттягивал внутренний карман куртки.
Итак, справиться с дверью было просто, сложнее было добраться из этого буржуазного оазиса до "Серебряной лошади". Средство передвижения, на котором Мэтт сюда прибыл, он благополучно и чрезвычайно живописно угробил. В автобус мокрым и окровавленным соваться на хотелось – слишком заметно. Некоторое время ему лучше было держаться подальше как от полиции, так и от бдительных граждан, которые, как известно, не могут уснуть, не проехавшись на сон грядущий в ночном автобусе. Оставалось идти пешком. При мысли об этом Мэтта охватывала тоска, глубокая, как Филиппинское море.
Парадоксально, но чем больше он согревался, тем больше мерз. Мокрая одежда прилипла к коже, с волос текло, каждый вздох отзывался в теле волнами озноба, и Геллер подозревал, что стоит ему пошевелиться – и он скоропостижно умрет от холода. Чтобы лет еще сто блуждать по хэмптонскому предместью, поджидая придурков, убегающих от полиции.
Отлично было бы, если бы о нем забыли. Он мог бы остаться здесь до утра, высохнуть и поспать, а утром исчезнуть, будто его и не было. Уйти до восхода солнца, чтобы уже к семи быть в "Серебряной лошади". Можно было бы устроить там презабавный переполох. Геллер шевельнулся и привалился головой к двери. В глубинах дома послышалось невнятное бормотание – должно быть, телевизор – и перед внутренним взором Мэтта встала золотисто-бежевая картинка из старой рекламы чая: идеальная накрахмаленная семейка в неестественно чистой гостиной, на столе фарфоровые чашки с золотыми ободками и сверкающие пластмассовым блеском цветы. "Солнце Индии в вашем доме", – сказал мистер Призрак, приподнимая чашку, и широко улыбнулся. Его гладковыбритое лицо покрылось трещинами, как искореженная штукатурка, а из глаз слезами полился чай.
Тепло обволакивало, укачивало, и Мэтту казалось, что он в трюме корабля в штиль.

Мэтт безмятежно спал и видел размеренный, голубовато-серый сон об охоте на зомби, когда в комнате вспыхнул свет. Зомби, воспользовавшись этим, исчезли в зарослях роз. Заросли растворились в красном свечении. Геллер болезненно поморщился и прикрыл глаза ладонью, пытаясь сообразить, где он, что с ним и кому пришла в голову самоубийственная идея его будить.
– Спокойно, – произнес где-то вверху ровный шелестящий голос. – Это я.
Мэтт приоткрыл глаза и попытался различить источник звука.
Под потолком в огненном мареве болтался алый шар – тусклая лампа в старомодном тряпичном абажуре. Ее света едва хватало на большое полупустое помещение: белые стены – камень и штукатурка, – сундуки и хозяйственные принадлежности, у дальней стены – книжный стеллаж, зеленый диван с перекинутым через спинку джемпером и низкий столик, на котором валялись какие-то ученические тетради, аккуратные и толстые, как бывает только у ботаников. Из-за дивана – Мэтт мгновенно и безошибочно уцепился за эту деталь – торчал гриф зачехленной гитары. Массивная деревянная лестница вела наверх.
Парень лет четырнадцати бросил на диван свернутый в толстый ком плед и поставил рядом корзину. Он был невысокий, тощий и усугублял свою проблему с размерами одеждой – на нем были просторный синий свитер с гигантской физиономией оленя и пижонские узкие джинсы. Парень выглядел забавным, тонким и предельно безопасным, и Геллер расслабился.
– Я думал, ты решил помариновать меня здесь месяц-другой, – сонно усмехнулся он, смахивая с лица волосы. – Прежде чем распилить.
Небрежным жестом парень свалил со столика тетради – прямо на пол – и принялся выгружать что-то из корзины.
– Что ты, я же не садист какой-нибудь, я пилю не откладывая, – отозвался он дружелюбно.
– Очень гуманно с твоей стороны, – Мэтт широко улыбнулся и чуть пошевелился, устраиваясь поудобнее в объятиях металлической двери.
Парень, склонившийся над столом и чем-то неторопливо шуршавший, скользнул по Мэтту вопросительным взглядом.
– Проходи давай, – сказал он. – Здесь есть диван и другие места, специально предназначенные для сидения.
– Мне обычно не очень нравятся места, специально предназначенные для сидения, – хохотнул Мэтт и со стоном поднялся, ежась от прикосновения влажной одежды. – Я усердно стараюсь их избегать, как ты мог заметить. Спасибо, кстати.
– Обращайся, – тон подвального привидения был суховатым, но теплым, как потрескивание хвороста в костре. – Разуйся только.
Мэтт оглядел собственные гриндерсы, обильно заляпанные грязью, и принялся стаскивать их с ног. Избавившись от обуви, он снял косуху и бросил ее на пол, туда, где уже валялась мокрая пачка сигарет. Куртка, щедро нашпигованая металлом, с тяжелым стуком шмякнулась о дерево. Прихрамывая, Геллер приволок себя к дивану. На столе, в ореоле рыжего света, красовались початая бутылка виски, две большие чашки и несколько бутербродов с сыром и колбасой. Отдельно валялся пакетик с орехами и сухофруктами.
– Пир богов, – прокомментировал это Мэтт и с наслаждением уронил свое измученное тело на диван. Схватив плед, он тряхнул его и по уши завернулся в мягкую синюю шерсть.

Усевшись на пол по-турецки, призрак разлил виски по чашкам и передал одну из них Мэтту. Тот залпом ее осушил, а потом, подцепив босой ступней стол, подволок его поближе и взялся за бутерброд.
– Ты всегда такой добрый или только по понедельникам? – поинтересовался Геллер. – В рамках еженедельных благотворительных акций?
Призрак сидел, обхватив ладонями чашку, и пить не торопился. У него было аккуратное, тонкое, немного девчоночье лицо, казавшееся смутно знакомым – частью старого и основательно забытого сна. Добрую половину лица занимали глаза. Под глазами темнели синяки, как у стабильно недосыпающего человека.
– Приступы человеколюбия случаются со мной время от времени, но всегда неожиданно и независимо от дня недели, – ответил он многословно и как-то старомодно, как и полагается привидениям.
– К врачу обращался?
– Он сказал, это неизлечимо. И может однажды закончиться летально.
– Толковый мужик, – Мэтт налил себе еще виски и, приподняв чашку, наставительно изрек: – Запомни, отрок, на моем месте мог бы быть какой-нибудь мудак с пушкой.
– А у меня могла бы быть пила, – парень ехидно дернул бровью.
– Туше, – ухмыльнулся Геллер и выпил. По телу разливалось блаженное тепло.
– Так могу я узнать, что с тобой случилось, – поинтересовался парень. – Ты выглядишь как жертва кораблекрушения.
– Хм, – пробормотал Мэтт и вгрызся в бутерброд. – Я жертва мотоциклокрушения.
– Соболезную, – в полном иронии тоне привидения сочувствия не ощущалось. – Ты этим привлек внимание служителей закона?
– Сначала я привлек его, – Мэтт плеснул себе еще виски, с ужасом осознавая, что помимо воли начинает перенимать забавный привиденческий стиль общения, – тем фактом, что мотоцикл как бы не был таким уж моим.
– Ты угнал байк, – полувопросительно произнес парень. Мэтт самодовольно ухмыльнулся. До сих пор он наблюдал две реакции на подобные новости – люди либо принимались осуждать его, либо проникались должным восхищением. В зависимости от этого Геллер делил человечество на безнадежных ханжей и тех, с кем можно иметь дело. На лице призрака, однако, знакомых реакций не читалось. Призрак смотрел на него с видом человека, наткнувшегося на говорящий гриб – с научным интересом и любовью к природе.
Осознав, что природа в данном случае он, Мэтт решил почувствовать себя польщенным.
– И разбил его к херам, – добавил он без тени смущения.
Проглотив последний кусок бутерброда, Мэтт со смесью вины и жадности посмотрел на второй. Он не очень хорошо помнил, когда в последний раз что-нибудь ел, и не был даже уверен, что это было сегодня.
– Бери, – усмехнулся парень.
– Очередной приступ человеколюбия? – уточнил Мэтт, хватая, впрочем, бутерброд, пока самаритянин не передумал.
– Кажется, у меня стабильное обострение, – безмятежно сказал парень и отпил из чашки.
С самого идиотского свитера из всех, что Мэтт когда-либо видел в своей жизни, на него ошалело таращился олень.

Уничтожив третий бутерброд, Геллер почувствовал себя удивительно, даже как-то непривычно хорошо – сытым, согревшимся и расслабленным.
– Кстати, – он приложился к бутылке, будучи больше не в настроении разливать спиртное по чашкам. – Старина. Не хочу на тебя давить, но, может быть, наступил момент сказать, как тебя зовут?
– Зависит от того, кто зовет, – обнаружило привидение свою неспособность по-человечески ответить даже на самый простой вопрос. – Но ты, думаю, можешь звать меня Мартин.
Оторвавшись от созерцания дна своей чашки, Мартин поднял на Геллера глаза, и тот вдруг заподозрил в изображенном на свитере олене некую тонкую, мрачную иронию. Стало даже интересно, само привидение подбирало себе эту деталь гардероба, или какой-то оригинал с извращенным чувством юмора принимал в этом живое участие.
– Я подумаю, – усмехнулся Мэтт. Отсалютовав собеседнику бутылкой, он снова выпил, на этот раз за знакомство. – Я Мэтт.
– Да. Я тебя узнал. – Призрак осторожно, как девчонка, потянул виски.
Это было интересно. Скромным Геллер себя не считал, но не подозревал, что его феноменальная известность успела уже долететь до этого забытого всеми музыкальными богами куска города. Непонятно, как она не запнулась о церковь архангела Михаила.
– Видел наш концерт? – спросил он.
– Наоборот, – проговорил призрак не без иронии. – Ты видел наш.
Значит, архангел все-таки сдержал удар. Мэтт нахмурился и посмотрел на Мартина внимательнее. Лицо, выражавшее глубокое удовлетворение геллеровским замешательством, все еще казалось смутно, сновидчески знакомым. Некоторое время привидение прямо смотрело Мэтту в глаза, взывая, очевидно, к глубинам его памяти, а потом вздохнуло.
– Ты еще обозвал нашу музыку дерьмом, – напомнило оно. – Как-то невежливо с твоей стороны забыть нас после этого.
– Прости, – ласково улыбнулся Мэтт. – Всего дерьма не упомнишь.
– Плюс, ты хотел продырявить крышу нашей школы с помощью лома. А она ведь и в снег нас, и в зной...
Призрак еще что-то говорил, когда – одной короткой вспышкой – Мэтта озарило. Он вспомнил темную лестницу, девчонку-блондинку и парня с гитарой через плечо в дурацкой форме с эмблемой школы. Угол обзора тогда был почти такой же, и лицо у парня было таким же бледным, но одежда по размеру придавала ему более взрослый и нормальный вид.
– Точно. Ты гитарист этой группы... – прервал он призрака. – Как ее... – Мэтт провел рукой по лбу, честно пытаясь вспомнить глупое, но необыкновенно подходящее этим ребятам название. – "Комарики"? "Стрекозоньки"?
– "Светлячки", – невозмутимо поправил Мартин.
– Точно, – повторил Геллер.
Запустив пальцы в волосы, он попытался восстановить в памяти скучную, скомканную, многолюдную вечеринку в школе, напоминающей декорацию к классическому фильму ужасов. Они пришли тогда впятером, просто из любопытства, по приглашению новой девчонки Большого Стива – истинной, как тот любил повторять, леди по имени Мэй. Это была первая в жизни Мэтта вечеринка, на которой вообще, совсем, абсолютно не было алкоголя. Ни грамма. До того дня Геллер наивно считал, что такого в известной ему вселенной быть категорически не может.
– Не подсказывай, я все помню, – остановил он привидение, уже открывшее рот, чтобы что-то сказать. – Где-то месяц назад. В этом вашем заповеднике для вымирающего вида людей. Хотя на вашем месте я бы тоже вымирал – от тоски. И ты, кстати, в курсе, что со времен Битлз насекомые успели выйти из моды? – Мэтт улыбнулся. – Или вам запрещают контакты с внешним миром под страхом избиения розгами?
Перестать подкалывать призрака он почему-то не мог.
– Насекомые – это классика, – ровно сказал Мартин и, взболтнув жидкость в чашке, одним махом допил свой виски. Сморщившись, он протянул к Мэтту освобожденную емкость с недвусмысленным предложением налить ему еще. Мэтт недоверчиво хмыкнул и щедро плеснул дорогого шотландского пойла этому новоявленному выпивохе.
– Ты обозвал нашу музыку дерьмом, – повторило привидение. Его голос стал ниже, шуршащих ноток в нем прибавилось.
– Потому что так оно и есть, – нисколько не смутившись, дружелюбнейшим образом подтвердил Геллер.
Он подождал.
– Обоснуй, – сказал призрак.
Вот оно. Кажется, задело. Мэтт снова отхлебнул из горла.
– Не вопрос. Закурить не найдется?
– Нет, – жестко отрезал призрак.
Мэтт довольно осклабился.
– Так вот. Главный косяк музыки этих твоих "Букашенек"...
– "Светлячков", – тоном человека, прижизненно канонизированного Римской католической церковью, поправил его Мартин.
– Да, именно их, – снисходительно согласился Мэтт. – Главный ее косяк в том, что она не имеет смысла.

Призрак нахмурился. Плавным движением он переложил чашку из одной руки в другую.
– А она должна?
Вопрос показался Мэтту нелепым. Вздохнув, он наклонился вперед, водружая замотанные в плед локти на колени.
– Как бы тебе объяснить, чувак, – волосы упали ему на лицо, и он смахнул их раздраженным жестом. – Любое твое действие должно оказывать эффект, хоть какой-нибудь, помимо "смотрите все, как клево я это делаю!". Ты можешь быть усраться какой крутой гитарист, но если дело только в твоем умении технично хреначить по струнам, через две минуты всем, кроме упоротых гитарных маньяков, наскучит это созерцать. Никому не интересно, что ты умеешь. Любой их плеер выдает гитарные пассажи не хуже тебя. Важен только эффект, который ты оказываешь, – Мэтт взболтнул пойло на дне бутылки. – Важно, можешь ли ты сдвинуть хоть что-нибудь в их головах.
Он хлебнул еще. Алого цвета лампа, болтавшаяся под потолком, отбрасывала на русые волосы призрака кровавые отсветы. Отчаянно хотелось курить.
– В общем, старина, музыка – это способ передачи сообщения, – подытожил Мэтт. – Если у тебя нет сообщения, все твои умения – что-то типа телефона, по которому никто никогда не позвонит.
Призрак некоторое время молча, задумчиво смотрел на Мэтта, покачивая в руках чашку.
– О чем твое сообщение? – с обманчивой легкостью поинтересовался он.
Мэтт дернул плечом.
– Если вообще, то, думаю, о вреде трусоватости.
– Трусоватости? – неконкретно переспросил призрак. Мэтта посетило запоздалое подозрение, что его умело и осторожно раскручивают на откровенность – так протягивают ладонь бродячей собаке, случайно подобранной под дождем. Отступать, впрочем, было поздно – Геллер уже раскрутился, и намеренно закручиваться обратно было не в его правилах.
– Видишь ли, все вокруг чего-то боятся, – заметив, что чашка призрака опустела, Мэтт легким движением выдрал ее из его рук. – Умереть, остаться без денег, одиночества, общества, себя. Все прячутся – соответствуют ожиданиям, подстраиваются под окружение. Возьмем твоих "Светлячков". – Наполнив чашку до краев, он вложил ее обратно в призрачную ладонь. – Музыка, которую не стыдно представить на суд старушек. Такой музыкой никого не смутишь, это правда, но и не заведешь. Так звучит осторожность. И не то чтобы она была совсем бессмысленной штукой. Она очень полезна, если тебе нужно выжить. Но если ты хочешь жить – она тебе как ежу фломастер.
Мир, плавясь, тонул в полумраке. Призрак выглядел одновременно злым и повеселевшим, оставаясь при этом неестественно спокойным. Его эмоции проявлялись странно – вместо того, чтобы отпечатываться на лице, они, казалось, просвечивали сквозь слишком тонкую кожу.
– И ты ничего не боишься? – прищурившись, переспросил он.
– Нет, – Мэтт опрокинул в себя виски. – Уже нет.
– И не оглядываешься на окружение?
– И не думаю.
– Правда? – привидение подперло подбородок рукой, его глаза в окружении болезненных теней казались почти черными. – Честно? Хочешь сказать, что вот ни капли не боишься, ну знаешь, дать слабину? Прослыть недостаточно крутым? Проявить неуставные эмоции – и не надо говорить, что их нет, раз уж у нас день, то есть ночь, честности и правды. Не боишься, что на это скажут твои парни? Акелла промахнулся?
Мэтт на секунду даже опешил. А потом усмехнулся. Плотнее завернулся в плед. Посмотрел в строгое, тонкое лицо над физиономией оленя – то ли от алкоголя, то ли от злости оно слегка порозовело. Мэтту вдруг бросились в глаза потрескавшиеся, до крови искусанные губы.
– Ты сам-то что слушаешь? – резко перевел он тему разговора. – Готов спорить, какое-то старье.

Два часа спустя Мэтт припал щекой к битой жизнью обивке дивана и уронил руку, сжимавшую опустевшую бутылку, на пол. Силы его покинули. Судя по установившейся во внешнем мире тишине, дождь прекратился, неумолимо надвигалось утро. Свет лампы ложился на потолок замысловатой геометрической фигурой – круг с расходящимися линиями, упрощенное изображение солнца. Призрак сидел на полу, привалясь к дивану, и любовно прижимал к себе гитару, лицо у него было болезненно усталым и каким-то растерянным. Видимо, пить так много парню еще не доводилось.
Мэтт ему даже немного сочувствовал. Но удовлетворение – собой и своим участием в расширении чужих границ – перевешивало.
– Твои родаки утром не заявятся сюда с копами? – запоздало поинтересовался Геллер, который уже не смог бы, случись хоть апокалипсис, оторвать свое размякшее тело от зеленой, как июльская трава, головокружительно мягкой поверхности дивана. Комната казалась бесконечно знакомой, родной, как будто он валялся тут каждую ночь уже с десяток лет.
– У меня только мама и бабушка, – убитым голосом сказал Мартин. Его остановившийся, неживой взгляд впечатался в потолок. – Копов у меня нет.
Мэтт утробно рассмеялся в спутанные лохмы.
– Тогда пусть приходят, – милостиво разрешил он, натягивая на себя плед.
– Никто не придет, – все так же механически сообщил Мартин. – Они стараются уважать мое личное пространство.
– Чего? – не понял Геллер.
Призрак с досадой вздохнул, как будто своими разговорами Мэтт отрывал его от увлекательного фильма, транслируемого ему прямо в мозг.
– Можешь спать, сколько влезет, – он тряхнул головой, провел по лбу ладонью. – Утром я уйду в школу. Ключ оставлю на столе. Не шуми только, а то объясняйся с ними потом.
– Я буду тих как мышь, – шепнул Мэтт на выдохе. Прикрыв глаза, он выпустил бутылку – она коротко стукнула об пол – и нежно погладил нижнюю часть дивана. Мартин, скосив на него глаз, с неестественным вниманием проследил за этими манипуляциями.
– Не надо как мышь, – усмехнулся он. – А то бабушка станет травить тебя купоросом.
Мэтт захихикал, примял волосы рукой, положил на руку голову. Мартин, качнувшись, извлек из гитары неразборчивый звук. Мэтту вдруг вспомнилось раннее детство – мамины неуверенные попытки сыграть ему песенку из мультфильма про львенка. Казалось, это было в старом забытом сне. Тем временем Мартин, дернув пару раз четвертую струну, заиграл какую-то вариацию на Red Hot Chili Peppers.
– Обожаю этих ребят, – пробормотал Мэтт. – Видел их последний концерт?
– Ага, – отозвался Мартин. – То есть нет, не видел. Надо посмотреть.
Мелодия изменилась, стала более плавной, холодной, в конце каждого четвертого такта она резко проваливалась вниз. Ре минор. Некоторое время Мэтт заторможенно созерцал алые и желтые круги, вспыхивавшие с обратной стороны его век. Части его сознания хотелось что-то спросить, но он не мог вспомнить ни единого слова.
– Это что? – ухватился он наконец за собственную мысль и нечеловеческим усилием воли приоткрыл левый глаз.
Призрак неопределенно дернул плечом. Мэтт попытался придать левому глазу настойчивое вопросительно выражение. Мартин глянул на него неодобрительно.
– Случайно в голову пришло, – отрезал он и положил ладонь на струны. Они болезненно звякнули – и воцарилась тишина. – Ты, в общем, спи, а я уже пойду.
Мэтт в жизни не слыхал более странной идеи. Даже сквозь сон ему категорически не улыбалось оставаться в этом подвале одному.
– Ну нет, – для пущей убедительности он положил руку на олений свитер. – Здесь же мыши... Бабушки с купоросом... – В голове была какая-то веселая каша, и Мэтт улыбнулся. – Останься, Вэнди.

Иллюстрации.

запись создана: 19.11.2015 в 15:54

@темы: texts, fishes

---

Декабрь.

Мой офис находится в промышленном районе недалеко от железной дороги. Вечерами, когда я остаюсь в издательстве один, я слышу, как над серыми складскими постройками протяжно, заунывно гудят поезда. Высокий звук, одновременно жалобный и безнадежный (как будто поезд – животное, обернутое железом и обреченное всю жизнь сновать из города в город), всякий раз выбрасывает меня и реальности в какой-то больной холодный сон. Я вижу офисные обои, и серые разводы на них кажутся мне тенями ворон, и я почти жду момента, когда одна из них шевельнется.
* * *
Читаю "От голубого к черному" Джоэла Лейна. Подозреваю, что книга плохо переведена, и это в сочетании с меланхоличным стилем рассказчика и стремительным развитием гомосексуальной линии вызывает ощущение глубокой фикбучности текста. После первой главы я на пару недель отложил книгу и думал о том, не бросить ли вообще. Решил дочитать из чистого упрямства и теперь нахожу в этой истории плюсы – например, довольно яркую картину британской музыкальной тусовки девяностых, подробности о группах, которые хорошо знаю, и о тех, которые никогда не слышал. Постепенно холодная, бесцветная авторская манера (с которой Лейн умудряется описывать все, включая влюбленность) перестала меня раздражать, я даже почуял в ней основу для атмосферы – тусклой, безысходной атмосферы разрастающегося пушного зверька. Подозреваю, финал будет мрачным.

@темы: books, dreams, diary

---

Weird.

Дочитал "Улицу отчаяния" Йена Бэнкса, историю о буднях шотландского рок-идола, о его восхождении к славе и о том, что эта слава ему принесла (естественно, ничего хорошего). Жизнь знаменитости описана в книге традиционно – с сексом, наркотиками и частными самолетами, используемыми не по назначению. Но мироощущение героя своеобразно. Уэйрд – мрачный рефлексирующий тип с суровым комплексом вины, порожденным сложным детством и католическим воспитанием. Он живет в здании, построенном по образу и подобию храма, и общается с радикальным коммунистом и собакой, способной кому угодно дать фору по части рок-н-ролльных причуд. Уэйрд патологически не умеет быть счастливым, и деньги вкупе с признанием не в состоянии ему помочь. Они, скорее, усугубляют ситуацию – потому что не оставляют пространства для надежды. Лучшее, что есть в книге – ее неожиданный, красивый и слегка наивный финал, который резко, одним щелчком меняет тональность текста – как если бы он был задачей, к которой нашлось решение.
* * *
Мне снова снятся кошмары. Видимо, стоит списать это на фазу луны. Сегодня, например, снились две призрачные девушки, которые жались по углам моей квартиры, принимая странные, неестественные позы и что-то тихо нашептывая. Из-за неразборчивого шелеста, который преследовал меня повсюду, я нервничал, метался по комнатам и звал на чай друзей. Друзья не замечали в моем доме ничего необычного и посматривали на меня сочувственно, считая, очевидно, что я окончательно рехнулся.

@темы: books, dreams

---

* * *

Придумал идею для странной психоделической книжки (а лучше – для артхаусного фильма): парень, который достаточно давно живет внутри установленного круга знакомств, проигрывает пари и должен за один день познакомиться с десятью разными людьми. Принципиально важно, чтобы типажи не повторялись. Для каждого знакомства он должен придумать новый повод, и повод должен быть необычным, дурацким или даже абсурдным. Таким образом, история автоматически разделится на десять частей, у каждой из которых будет свой старт, свое содержание и настроение. Осталось, собственно, малое – придумать характер каждому из десяти несчастных, которым суждено угодить в этот бесчеловечный эксперимент.
* * *
Вчера весь день лил мрачный, бесконечный дождь, и казалось, будто над городом летит море. Присмотревшись, в облаках можно было заметить тени китов. Море протекало, и если бы на тротуар прямо передо мной плюхнулась рыба, я бы даже не удивился.

@темы: diary

---

Invisible Sun.

Эпоха лондонского бездомного существования. Мосты, костры и холод. Мартину восемнадцать лет, и у него есть множество оснований для того, чтобы унывать, видимо, именно поэтому он упорно не желал выглядеть более жизнерадостно.
Вижу недостатки этой картинки, но исправить их у меня получается только кадрированием. Может быть, через некоторое время я внезапно прозрею и смогу все уравновесить.



Кадрированный вариант.

@темы: art, fishes, is-art

---

Упоротые вещи.

Прочитал книгу Джеффа Нуна "Вирт", и она показалась мне похожей на медведя, пролетевшего за окном. То есть я вроде бы видел текст собственными глазами, но так и не понял, что это было и не сошел ли я немного с ума. Книга повествует о яркой и полной приключений жизни наркоманов будущего – герои путешествуют по виртуальным мирам, употребляя перья. Происходящее в виртуальном мире зависит от цвета и вида пера. Читая эту книгу, ты испытываешь интересное ощущение, будто тоже употребил какое-то перо и попал в виртуальный мир, в котором читаешь эту книгу.
* * *
Недели две я пытаюсь упорядочить свои впечатления от фильма B-Movie: Lust & Sound in West-Berlin (1979-1989), который показали у нас в рамках фестиваля Beat Weekend, и у меня ничего не получается. Все, что касается этого фильма, упорядочивать не только сложно, но и, кажется, как-то богомерзко. В нем на узкой койке, занавешенной простыней, спит Ник Кейв, Бликса Баргельд колотит арматурой по железу в подземелье под автострадой, юная Тильда Суинтон ездит на велосипеде на фоне Берлинской стены. В нем странные прически, кожа и сигаретный дым, ночи, которые длятся вечно, клубы и сквоты, холодная, мрачная немецкая музыка – панк, готика, нью-вэйв, техно – и атмосфера какой-то невероятной, абсолютной свободы. Темный хаос, в котором рождается творчество. Слышал, как какая-то девушка жаловалась, что кино ни о чем, и согласен с этим мнением. В то же время оно обо всем. Режиссер просто взял эпоху, смял ее и затолкал в фильм.
* * *
Время от времени под влиянием осеннего обострения меня внезапно и без предупреждения настигает измененное состояние сознания. Шел утром в издательство, мок под дождем, смотрел на птиц, мокнущих вместе со мной (с детства люблю считать ворон), и вдруг ощутил поток времени, который проходит сквозь меня вместе с влажным белесым воздухом. Поток лился из прошлого в будущее, но он был един, и в нем было одновременно все. Все прошлое, которое я пережил, и все будущее, которое я переживу; то, что я не застал и то, что застать не успею; все, что я видел, о чем читал и все, что мне когда-либо снилось; все это, мне казалось, существует одновременно и одновременно проходит сквозь мое солнечное сплетение, образуя законченную целостность. Больше всего во всем этом меня удивил тот факт, что воздействуют на меня только кислород и музыка.

@темы: books, diary, music, films

---

"Эми" (Amy, 2015).

Этот двухчасовой фильм составлен из многочисленных видео-, аудиоматериалов и фотографий из жизни Эми Уайнхаус. Никогда не думал о том, как тщательно задокументирован каждый момент биографии современного медийного человека – настолько, что снимать о нем игровое кино совершенно необязательно. Кажется, будто реальный человек успел сняться в своем байопике сам.

Фильм показался мне честным и очень личным. Бунтарки и скандалистки со страниц светской хроники в нем нет. Эми из фильма – простой человек, легкий, слишком ранимый и совершенно потерянный. Как и многие из нас, она придерживалась по-подростковому максималистских взглядов и хотела прожить жизнь на пределе своих возможностей. Видимо, именно из-за этого стремления она совершенно не умела быть счастливой и постоянно выбирала не тех людей (причем некоторые не те были не теми в эпических, совершенно кинематографичных масштабах). После многочисленных голливудских сказок, в которых положительный герой рано или поздно, так или иначе добивается справедливости от судьбы, фильм почти болезненно реалистичен. Реальный мир несправедлив. Факт, думать о котором не хочется.

В книгах о музыкантах часто встречается посыл о том, что слава может стать тяжелым бременем, но не объясняется, почему именно она тяжела. Я подозревал, что дело в чрезмерно большой ответственности, в ожиданиях, которым ты вынужден соответствовать. Благодаря "Эми" я смог прочувствовать феномен славы совершенно по-новому – как историю с привидениями, в которой реальный ты противопоставлен образу тебя из ноосферы. Этот образ становится с каждым днем все плотнее, гуще и материальнее, в то время как ты сам меркнешь и выцветаешь, как старая фотография.

Благодаря "Эми" мне открылся идеальный формат для фильма о выдуманной группе. Смешение видео, снятого на профессиональные камеры (выступления, интервью), на ручные домашние камеры (детство героев, съемки сумасшедших папарацци) и на телефоны (чьи угодно – от ближайших друзей героев до случайных прохожих), телефонные разговоры и записи на автоответчик, кривизна и непостановочность – все это может создать мощный эффект присутствия, ощущение реальности происходящего. Именно то, что мне нужно. Как Калиостро, я не расстаюсь с мыслью о материализации чувственных идей.

@темы: music, films, fishes

---

"Эми" (Amy, 2015).

Этот двухчасовой фильм составлен из многочисленных видео-, аудиоматериалов и фотографий из жизни Эми Уайнхаус. Никогда не думал о том, как тщательно задокументирован каждый момент биографии современного медийного человека – настолько, что снимать о нем игровое кино совершенно необязательно. Кажется, будто реальный человек успел сняться в своем байопике сам.

Фильм показался мне честным и очень личным. Бунтарки и скандалистки со страниц светской хроники в нем нет. Эми из фильма – простой человек, легкий, слишком ранимый и совершенно потерянный. Как и многие из нас, она придерживалась по-подростковому максималистских взглядов и хотела прожить жизнь на пределе своих возможностей. Видимо, именно из-за этого стремления она совершенно не умела быть счастливой и постоянно выбирала не тех людей. Жестокость этих не тех – и общества в целом – шокирует. После многочисленных голливудских сказок, в которых положительный герой рано или поздно, так или иначе добивается справедливости от судьбы, фильм почти болезненно реалистичен. Реальный мир несправедлив. Факт, думать о котором не хочется.

В книгах о музыкантах часто встречается посыл о том, что слава может стать тяжелым бременем, но не объясняется, почему именно она тяжела. Я подозревал, что дело в чрезмерно большой ответственности, в ожиданиях, которым ты вынужден соответствовать. Благодаря "Эми" я смог прочувствовать феномен славы совершенно по-новому – как историю с привидениями, в которой реальный ты противопоставлен образу тебя из ноосферы. Этот образ становится с каждым днем все плотнее, гуще и материальнее, в то время как ты сам меркнешь и выцветаешь, как старая фотография.

Благодаря "Эми" мне открывался идеальный формат для фильма о выдуманной группе. Смешение видео, снятого на профессиональные камеры (выступления, интервью), на ручные домашние камеры (детство героев, съемки сумасшедших папарацци) и на телефоны (чьи угодно – от ближайших друзей героев до случайных прохожих), телефонные разговоры и записи на автоответчик, кривизна и непостановочность – все это может создать мощный эффект присутствия, ощущение реальности происходящего. Именно то, что мне нужно. Как Калиостро, я не расстаюсь с мыслью о материализации чувственных идей.

---

Про яблоки.

Они были в Киото. Гостиница, впрочем, выглядела волне по-европейски. Мартин, забравшись с ногами на диван, ел яблоко. Мэтт повествовал.
– Все дело в фильтре, чувак. Когда ты приобретаешь Харлей, ты должен быть готов к таким мелочам. Харлей навсегда останется королем мотоциклов, но Хонда надежнее. Я, впрочем, не поклонник надежности, но иногда она имеет значение. Например, в таких вот ситуациях, когда ты черт знает где и телефон не ловит. И кстати, я говорил тебе, что привез щенка? Черная такая собака. Тебе понравится. Не знаю, куда его деть. Не с нашим образом жизни...
Мартин с хрустом откусил кусок яблока. Выражение напряженного внимания в его глазах говорило о том, что он утратил нить повествования еще минут десять назад и думал сейчас о чем-то своем, о чем-то таком, о чем обычно думает Мартин. Про оттенок южноафриканского мха, свойства свечения Бетельгейзе или про какие-нибудь аналогичные ненормальные вещи.
– Я тебе важное рассказываю, а ты жрешь, – печально констатировал Мэтт.
Мартин моргнул, всплыл из глубин себя и сказал:
– Прости.
И протянул Мэтту яблоко. Мэтт взял его, широко ухмыльнувшись:
– А ведь это не к добру. Мама учила меня опасаться людей, которые предлагают яблоки. Есть в этом что-то порочное.
И он, раскрыв пасть, откусил добрую половину и принялся увлеченно жевать. Мартин созерцал это с неестественным вниманием, как будто поедание Мэттом яблока раскрывало ему судьбы вселенной.
Дожевав, Мэтт сказал:
– И если я теперь усну, как Белоснежка, ты меня, пожалуйста, разбуди. Не постесняйся.
Мартин закатил глаза и слегка покраснел, и Мэтт довольно рассмеялся.
– Если бы яблоки так работали, я кормил бы тебя ими каждый день, – пробормотал Мартин. – Они намного дешевле транквилизаторов.

@темы: texts, fishes