Западная Беларусь.

Заброшенный костел в одной из деревушек по дороге на Крево.



+ комментарии.

---

Все-таки бесконечность насыщенного дня приводит мой мозг в измененное состояние. Казалось бы, этот день длился всего трое суток, а психоделическое ощущение иллюзорности всего сущего налицо. Я уже не в состоянии понять, что делал на самом деле, о чем только подумал и что свершилось само, ибо я об этом подумал. Кажется, не так давно моя крыша окончательно съехала, но в очень правильную сторону, где и пребывает.

---

Общаясь, обретаясь по кафе и театрам люди думают, что убивают время, на самом же деле время неспешно и целенаправленно убивает людей.

---

Черный замок Гольшанский.

Не совсем черный, не совсем целый, но все же. На мой взгляд, одно из самых красивых и колоритных мест в Беларуси. Этот замок был построен Павлом Стефаном Сапегой на рубеже 16 и 17 веков вместо старого обветшавшего родового гнезда Гольшанских, после чего и сделался резиденцией Сапег. Именно об этом замке был написан известный роман Короткевича. Место, окруженное множеством старинных легенд и поверий. Ныне там царит разруза и дух запустения, которые и создают особую атмосферу старины, нереальности и затаившегося молчания.

То, что изображено на снимке, некогда было большим залом, где проводились балы.



+ комментарии.

---

Дедушка умер.

В реанимацию никого не пропускали, только мама сумела заглянуть на пару минут. Пришлось ехать домой, стараться держаться спокойно, надеяться на лучшее. Я писал здесь что-то про Новогрудский замок, собирался фотографии вывесить. Позвонили, выразили соболезнования, сообщили адрес морга. Все.

Ему было 86 лет и он был очень стар и слаб. Конечно, мы должны были быть готовы. Вот только к смерти никогда нельзя подготовиться. Всегда надеешься, что скоро, но не сейчас. Даже когда человек улыбается с усилием, чуть заметно, и вовсе не может поднять руки, сжимаешь эту руку - ничего, все будет хорошо.

Семейство забегало, засуетилось. Им тоже тяжело, но не они жили с ним последние десять лет, не они меряли давление и вызывали скорую. Это я кормил его ежедневно, готовил чай с семью дожками сахара, кричал на всю комнату прогноз погоды и рассказывал про универ так, что у соседей уши закладывало. В последнее время я разучился говорить с ним - он очень плохо слышал и очень долго думал, а у меня-то все нет времени, я все бегу. Иногда он приходил ко мне, ковыляя, помахивая палкой и пугая кота, садился напротив и вдруг начинал читать "Новую землю" наизусть, тихо и медленно, как всегда разговаривал. И говорил - о войне, о бабушке, о ее княжеских предках, которых они так долго искали. Рассказывал, как спас ее от расстрела, как был влюблен без памяти, как она из благодарности отдала ему свою руку. Говорил еще, что я похож на нее очень.

Мой дедушка был героем войны, партизаном, учителем астрономии и географии. И глаза у него были василькового цвета. Когда я был маленьким, я бывало проводил с ним в деревне все лето, поначалу с братом, потом без него. Мы копали картошку - дедушка откапывал, а я выбирал. Когда-то он научил меня читать, я был совсем малышом, мне года три было. Но все равно я отказывался читать сам, ибо излюбленным моим времяпрепровождением было засыпать под его мерное бубнение о бизонах и индейцах. Книги, которые читал мне дедушка, были исключительно про индейцев.

Сейчас - черная кофта, черные брюки, волосы в узел. Необходимо собранно и целенаправленно двигаться вперед, так много дел с похоронами, вещи, документы, фотографии. Благодарю Господа за то, что у меня есть братья, которые столь же собраны и целенаправлены, с которыми можно просто стоять рядом. Но даже они, увы, не те люди. на которых можно опереться. Всегда все сам.

Я не знаю, где он теперь, но искренне надеюсь, что ему лучше так или иначе. Для нас это потеря, для него - освобождение. Упокой Господи его душу.

---

Минск.

Остров слез.

Плачущий о погибших воинах ангел-хранитель.



+ 1 в комментарии.

---

Классика.

Моя библиотека сплошь состоит из классики. Которую я читаю. Листаю время от времени современных авторов, подчас проникаюсь сутью, однако читаю я классику. Старую, пыльную, архаичную, подчас тяжелую и громоздкую. У нее витые, как "с", колонны, острые, как у "к", шпили, ограда подобна "ш", лишь проводишь рукой по столбикам, но внутрь не проникнуть. За массивными, как словарь Ожегова, воротами, надежно спрятан межвременной портал. Осторожно присев на хрупкую завитушку "н", можно бесконечно смотреть на ту сторону - с пожелтевших страниц веет давно утихшим ветром, который чуть заметно покачивает волосы. Но шпили остры, ограда высока, ворота неприступны.

---

Не было сегодня ни солнца, ни ветра, ни тишины ночных улиц. Раздробленные, выщербленные ступени вечно пустынной лестницы в тусклом свете круглых фонарей, взбирающихся в гору по бокам ее, исчезли, будто и были не более как порождением бурной фантазии. Сегодняшний день - день серых, давящих кварталов, беспрерывного эфемерного гула, тошнотворного приторного запаха лекарств в скорой помощи и связанных в тугой узел волос, вероятно, и явившихся причиной сильнейшей мигрени, которой я и развлекаюсь в данный момент. Бессонница, спровоцированная усталостью. Уехать из этого города - в Петербург, Гродно, в Зазерку на шашлыки. В весемнадцатый век, в одиннадцатый. Я дышать не могу здешними офисами, больницами, университетами, книжной пылью родной библиотеки. Всякий раз, выныривая из волн человеческих масс, гонюсь за уплывающим здравым смыслом. Зыбко. Сия формула была слишком сложна, и потом, я не силен в математике.

Upd. Во всем этом лишь один плюс - я наконец получил медведедробильный аппарат из рук высокочтимого господина Хэруэра. Морхин, ты принесла радость в мою жизнь. Благодарю.

Upd2. На самом деле все много прозаичнее. После долгвременных мытарств меня порадовали дома - дедушка укатил в больницу с обширным инфарктом. Ночные метания по городу увенчались наказом матери подготовить черный свитер. Я спал от силы три часа, сегодня же меня ожидает подача документов и приезд Джима. С чем себя и поздравляю.

---

© Франсуа Вийон

От жажды умираю над ручьём.

Смеюсь сквозь слёзы и тружусь играя.

Куда бы ни пошёл, везде мой дом.

Чужбина мне - страна моя родная.

Я знаю всё, я ничего не знаю.

Мне из людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовёт.

Я сомневаюсь в главном, верю чуду.

Нагой, как червь, пышнее всех господ,

Я всеми принят, изгнан отовсюду.



Я скуп и расточителен во всём.

Я жду и ничего не ожидаю.

Я нищ и я кичусь своим добром.

Трещит мороз - я вижу розы мая.

Долина слёз мне радостнее мая.

Зажгут костёр - и дрожь меня берёт.

Мне сердце отогреет только лёд.

Запомню шутку я и вдруг забуду.

И для меня презрение - почёт.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.



Не вижу я, кто бродит под окном,

Но звёзды в небе ясно различаю.

Я ночью бодр и засыпаю днём.

Я по земле с опаскою ступаю.

Не вехам, а туману доверяю.

Глухой меня услышит и поймёт.

И для меня полыни горше мёд.

Но как понять, где правда, где причуда?

И сколько истин? Потерял им счёт.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.



Не знаю, что длиннее - час иль год,

Ручей иль море переходят вброд?

Из рая я уйду, в аду побуду.

Отчаянье мне веру придаёт.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

---

"Гамлет", или вода бродит среди людей.

Ночи, когда забываешь о сне, но надеешься передохнуть, пролетают удивительно быстро. Ночи, когда думаешь о сне, но не имеешь возможности уснуть, тянутся невыносимо медленно. Только три. Да ведь три уже было. Старинные резные часы оглушительно тикают, погружая в резкие щелчки всю комнату - от угла с фарфоровыми статуэтками до верхних книжных полок. Кот залез на колени и тихо спит, свесившись головой вниз и подергивая лапой. Моя квартира пуста, как та банка из-под кофе, содержимое которой я благополучно уничтожил, ночи же нынче удивительно хороши - прохлада, тишина, безветрие, ясное небо - вернувшись домой, с балкона часа три не вылазил, благо, читать учебник и там можно. Но в конце концов кинокритика мне надоела горше пареной репы и я отправился к родному компьютеру изучать литературоведческие статьи.

Читал я долго и беззаботно, жадно поглощая запасы хлеба, воздуха и информации. Неприятное липкое чувство, когда лопатки начинает сводить от того мифического несуществующего взгляда в спину, что символизирует инфернальный страх, пришло совершенно внезапно. Что за ребячество, думаю, откуда? Насколько я помню, никогда не страдал боязливостью, темноты и одиночества не то что не боюсь, но подчас и предпочитаю всем иным состояниям, По и Лавкрафт вызывают у меня лишь восхищение, современные фильмы ужасов с кровавым фаршем и гнилыми девочками из колодцев - брезгливость. И потом, я же вполне уютно сижу, публицистику листаю, кофе последний допиваю и бутерброд ем. Все-таки оборачиваюсь, обнаруживаю, как ни странно, совершенно пустую комнату и, приказав себе не сходить с ума, продолжаю чтение. И внезапно спотыкаюсь о фразу, даже словосочетание, встречающееся мне уже вторично. В первый раз я его проигнорировал, не найдя там ничего интересного, однако при втором прочтении понял, что именно в нем и лежит причина моей внезапной напряженности. В тексте упоминалась вода, подобно живому существу сама являющаяся за жертвой, дабы помочь ей утопиться - употреблено как иносказание, имеется в виду, конечно, человек, однако фантазия моя уже заработала. Далее оставалось лишь извлечь из глубин подсознания картинку, которая возникла там при первом восприятии данной фразы.

Итак, средневековый замок, каменная кладка, гобелены, камин. Великая Леди, воспринимаемая мною доселе как Офелия, сидит за рукоделием, лицо ее спокойно и прекрасно, пальцы шелестят о ткань, дрова в камине уютно потрескивают. В помещении царит покой и тишина. Разумеется, Офелия не замечает, как по полу за ее спиной медленно и бесшумно, по законам классики жанра, разливается вода. Не замечает она и как, сконцентрировавшись за ее креслом, вода эта начинает набухать и подниматься, образуя за спиной леди нечто вроде прозрачного водного занавеса, как из этого занавеса протягиваются нити-руки. Лишь когда они обвивают ее, накрывают ее лицо и грудь, устремляясь потоками воды в рот и нос, заливая легкие, она начинает отчаяно сопровляться и дергаться, глаза ее закатываются в кромешном ужасе и в последние мгновения своей жизни она смотрит вверх, на склоненную над ней равнодушную и внимательную водную толщу, перегнувшуюся через кресло, словно человек.

Картинка пришла сама от одного лишь звучания иносказательной фразы. После осознания ее напряженность исчезла, оставив лишь обычную посткошмарную веселую брезгливость. Интересная штука - подсознание. Все-таки нельзя пить по двадцать чашек кофе в день, это чревато расшатанной нервной системой.



На случай, если кто-то из здесь присутствующих оказался столь же чудовищно нерасторопен, как и я, и не ознакомился с этим творением давным-давно:

О разумной воде, смерть-мейкерах и истинной биографии Йорика. Интерпретация "Гамлета", местами очевидно высосанная из пальца, причем не без жесточайших потуг, однако весьма любопытная.

"Hamlet" в первых редакциях. Вещь, на мой взгляд, необходимая каждому англоговорящему человеку, ибо текст очень хорош.

---

Taikoza, или ударим белорусским соком по японским барабанам.

Поразительно, насколько безответственно, поверхностно и неаккуратно относятся в Белоруссии к организации мероприятий. Начнем с самого забавного: мы - я и Инори, стало быть - появились на "Динамо" где-то за полчаса до начала представления и решили, что стоило бы приобрести что-нибудь освежиться. Нас уверили, что с пластиковой бутылкой нас не пропустят, что само по себе есть нонсенс, ибо известно, что закон предписывает не пропускать к артистам людей со стеклянной посудой, которая может стать оружием, но никак не с пластиковой. Тем не менее мы приняли это к сведению и приобрели маленькие пакетики с соком. На входе же информация резко изменилась, усугубляя впечатление от без того очевидной паранойи службы охраны - оказывается, пакетики также нельзя проносить, ибо их, видите ли, швырнуть можно. Забавно следующее: 1. Зонтики, записные книжки, кошельки и непосредственно сумки, которые можно было проносить беспрепятственно, пожалуй, можно метнуть много результативнее, чем пакетик с соком. 2. Нас, кажется, приняли за соревнующихся на конкурсе "Кто добросит пакетик из под сока до сцены с японцами, расположенной посреди далеко не маленького стадиона? Предупреждение, японец - цель мелкая, спрятана за барабанами. Желательно попасть японцу в глаз". Оказавшись на площадке, мы оценили обстановку и пришли к выводу, что, учитывая скромные возможности среднестатистического представителя рода человеческого и вес несчастного пакетика, мы смогли бы добросить его разве до зеленой лужайки футбольного поля. Впрочем, предположение, что кто-либо из нас есть Зевс Громовержец, нельзя не принять за откровенную лесть.

Кроме того забавны были грязные сидения и осветительный прибор, весьма уместно загораживающий мне половину сцены. То, что шоу, явно рассчитанное на темноту, начали часа за полтора до захода солнца, тоже повеселило. Публика вокруг была сплошь развлекающаяся молодежь, пришедшая поглазеть на то, как "люди бьют в огромные барабаны" (с) реклама. Поэтому, видимо, она и покатывалась со смеху, когда кто-нибудь из артистов отходил от барабанов и брался за духовой инструмент. Смех и футбольные болельщики заполонили нашу секцию до предела. Но впоследствии выяснилось, что с противоположной стороны стадиона сидели анимешники и кричали "Сугой!"



В первых минутах десятого организаторы сообщили публике, что шоу начнется через пятнадцать минут. За чем незамедлительно последовали возмущенные окрики общественности и маленькие человечки в черно-красных одеждах, что шли мимо красной в тон этим самым одеждам пожарной машины. Японцы оказались пунктуальны и не пожелали задерживать начало представления, после чего несчастному комментатору пришлось объявлять выход группы. Видимо, он сбился от смущения и заявил, что перед нами сейчас выступят "японщики" (с). Вот так мило у нас таперь сокращают "японских барабанщиков".

Все, что последовало далее, могу описывать лишь эпитетами. Очень жаль, что первая часть шоу прошла немного блекло из-за невозможности оценить освещение. Группа состояла из семи человек, двое из которых идентифицировались как девушки. Звук, свет и движения выглядели удивитиельно целостными и гармоничными. Музыка - своеобразная, исконно японская, пришлось постараться, чтобы настроиться на соответстсвующий лад. Однако после того, как это удалось, я непрерывно испытывал чистейшее удовольствие. Звук барабанов отчетливо бил по солнечному сплетению. Свет - лазерное шоу, постоянно меняющиеся оттенки, в особенности впечатлили меня рваные облака из света. Артисты двигались удивительно синхронно, как одно целое, управляли палочками так, что порою казалось - это мечи. Танцы, пластика, символика... Смысл танцующей девушки в очень необычой сплюснутой шляпе для меня до сих пор темен, буду надеяться, что кто-нибудь в будущем меня просветит. Шоу прошло замечательно, полностью оправдывая свое определение - этническое. Вчера в Белорусси было возможно лицезреть уголок старой Японии.

Да, не относящееся непосредственно к мероприятию, но свершившееся благодаря ему. Познакомился с весьма симпатичными и интересными людьми, надеюсь, дальнейшее общение сложится удачно. Zhaconda, Keyl, действительно очень рад.

---

Джим Джармуш.

Джим Джармуш, кстати, родился в 1953-ем году в Америке, но по происхождению является европейцем. Что не удивительно для белого человека, родившегося в Америке. Однако дама, с которой я о нем беседовал, считает нужным выделить этот казалось бы очевидный факт, ибо благодаря ему Джармуш сумел уравновесить в своих фильмах духовную разновекторность Нового и Старого света. Изначально противопоставив себя существующим стилям и законам кинематографа, Джармуш увлеченно выворачивал и искажал принципы кино, занявшись неореализмом. Первый свой полнометражный фильм, "Бесконечные каникулы", он снял в 1980-ом году. И действительно, на протяжении многих своих творений Джармуш продолжал сталкивать Европу и Америку, Восток и Запад, индустриальный прогрессивный мир и традиционный, этнический.

Благодаря чему, собственно, и появился пахнущий костром и осенью, неправильный, нереальный, тягучий, волшебный и алогично живой "Мертвец". О моих чувствах по поводу которого я уже распространялся. Тянет распространится более подробно, но засыпать, обложившись двумя прохладными подушками и одним теплым котом тянет больше. Завтра предполагается шумный, суетливый, грузный день наподобие второсортной американской комедии.

---

Постигаю Трюффо и Тарковского, Хичкока и Одзу, Куросаву и Джармуша своего ненаглядного. Завис в мире кинопленки, как всем известная Садако Ямамура, не удивляйтесь, если полезу на вас из телевизора. Запустите тапком - поползу обратно. А лучше повесте с обратной стороны экрана табличку "не беспокоить".

Раньше - смотрел, чувствовал и удивлялся, ныне же постигаю, изучаю, систематизирую. Я был зрителем в зале, стал судией. Отрываю изредка дикие и синюшно-красные, как спелые сливы, глаза от экрана, книг, конспектов, монитора, и с удивлением осознаю, что я по-прежнему здесь, а не там, где Имамура, Кустурица и, простите, Сэймэй - ну не век же программное кино смотреть. Тем не менее процесс продвигается крайне медленно, ибо помимо необходимой информации я, увлекающийся, безответственный, ленивый человек, потребляю еще и дополнительную, никому не нужную, но интересную и эстетически прекрасную.

Как известно, студент выучит китайский так скоро, как потребуется его сдавать. Я же берусь до седьмого июля узнать весь мировой кинематограф от 1895-го года по сей день. Мда...

А завтра, между тем, "Taikoza", реклама обещает незабываемое этническое шоу с некими большими барабанами Токио.

---

Последний приют загнанной лошади.

Как известно, городские поликлиники существуют в помощь больным. Дабы страждущие не мучились слишком долго и умирали сразу - от мысли о городской поликлинике. Более крепким - от вида очереди из бизнес-бабушек.

---

Дождливое утро одной отдельно взятой совы.

Два поочередно звонящих механических будильника создают иллюзию сигнала тревоги гражданской обороны.

Несколько минут на ориентацию в пространстве, времени - damn! - и на швыряние будильника по комнате. Никогда не могу точно сказать, с какой ноги встал и обо что споткнулся спросонья.

Наощупь, под мерный храп еще спящих родных и близких, чуть слышно шелестя тапками пробираюсь на кухню. Кофе - единственная мысль, что владеет мною поутру. Вот что мне нужно: хороший натуральный кофе. Пять минут на поиск кофе в шкафу, еще пять на поиск сахара в холодильнике. В холодильнике, конечно, сахара нет - откуда ему там взяться. Вытаскиваю из холодильника лохматую голову с куском сыра во рту. Сварил кофе - блаженно зажмурился от одуряющего запаха благословенного напитка, выпил кофе - открылся один глаз, с ненавистью глядящий на уже появившееся из-за крыш микрорайона солнце. Окунул лицо в прохладную воду, ступнями о холодный кафель - и в душ. Открылся второй глаз, уже более миролюбиво наблюдающий за окружающим. Далее - двадцать минут на сборы, половина из которых была потрачена на поиски шариковой ручки, в результате обнаруженной за ухом. Книги и конспекты в сумку - и сломя голову под дождь. Доброе утро.

---

Два синхронно тикающих механических будильника создают иллюзию часовой бомбы у изголовья.

---

О кофе и Сэймэе.

Я ленив, как стадо ленивцев. Мне вчера совершенно необходимо прочитать всю киноведческую литературу. Я же ем мороженое, пью кофе и смотрю Сэймэя - сегодня. Запасы кофе неистощимы, мороженого - ведро, Сэймэя - 2 (две) штуки. На случай природных катаклизмов или ядерных инцидентов, спровоцированных каким-нибудь фермером-республиканцем, имеются зонтик и потрепанный флаг СССР. Только что отложил томик Гёте. Он был жив и говорил со мной, но я принялся готовить кофе, увлекся и все прослушал.

Жизнь прекрасна и удивительна. Даже мараться не хочется.



P.S. Кстати, второй Сэймэй трясется как припадочный. (Для все понимающей Морхин - как клип Гориллаз.) Но тем не менее я уже имел счастье любоваться им, и полюбуюсь вторично, со свойственной мне беспечностью забыв о своем слабом вестибюлярном аппарате.

---

О возвышенном.

Свершилось, в мой приют унылый упала Дневников десница. Я не оставлен без вниманья и не лишен всеобщей доли, собаки дерзкой взгляд постылый не преминул и мне явиться. Ушами, статью, обаяньем один в один сосед наш Коля, что любит сидя на балконе предаваться в тишине созерцательной шизофрении.



В одном из своих писем Моцарт развивает свой бизнес-план: "Если на концерт придет 40 человек, то мне будет 400 гульденов. Но если придет 50, то будет уже 500". Предположу, что составление бизнес-плана есть одна из самых приятных составляющих любого предприятия.

Моцарт так и не выбился в "крутые виртуозы", и на его концертах по подписке средняя аудитория составляла около 30 человек. Потом он это дело бросил, когда понял, что эти попытки были бесполезными. Например, свои скрипичные концерты он исполнял самостоятельно, но куда ему было тягаться с Нардини, любимцем публики и "крутым виртуозом"? На фортепьяно он тоже не сумел обойти звезд того времени.

Рахманинов эту проблему решил следующим образом: в 40 лет сел за гаммы и арпеджио, чтобы стать той совершенной технической машиной, которой необходимо быть "крутому виртуозу" в Америке. В 40 лет это непросто, но у него получилось. И этот факт его биографии делает его, в моих глазах, менее интересным. Я больше люблю того, доамериканского, барственного Рахманинова, который не играл гаммы каждый день.

Помимо этого я люблю Моцарта, подсчитывающего убытки после очередного концерта. Ему на карету не хватало. А без кареты солисту было нельзя по тем временам.

---

Читаю: Франц Кафка, "Замок".

Писатель, которого не осилишь без соответствующего настроения. Давно установлено опытным путем, что существует особенное настроение для Достоевского, для Булгакова, для Короткевича. Бывает, как оказалось, собственое настроение для Кафки. Его ни чем не спутаешь. "Замок" - неспешный, вдумчивый, зыбкий, извилистый, мягкий и строгий, как поучение, как сказка, как библейская притча. Абсолютная иносказательность, предельная абстракция. Господин К. явился словно ниоткуда, не связанный с прошлым, не обремененный воспоминаниями, в то же время он совершенно чужд миру Замка и противопоставлен своему окружению. Нельзя не заметить странную алогичность действий и диалогов, сюжет будто взят из сна, при этом наполнен глубоким смыслом. Символизм этот можно воспринимать в самых различных формах, от отражения современной автору эпохи и его личностных отношений с миром до глобальных религиозных и социальных идей.

Замок Кафки - это, с одной стороны, Дворец Творца, а с другой - мрачные казематы, воздвигнутые падшим ангелом. И в некоторых интерпретациях это первое, а в других - второе. Кафка сумел это смешать, как это смешано и в нашей жизни, и здесь, как мне кажется, проявилась его гениальность.

Дочитать бы.

---

Дождь.

Поутру шел дождь. Вынырнул из сна - о глинтвейне с резким запахом корицы, оказавшемся кровью, моей, приторной и сладковатой, как глинтвейн - на удивление рано. Собственно, как и всегда, когда приходится спать не дома. Не дома - это не сон, это мимолетная передышка, несколько часов с закрытыми глазами, откинув голову назад и отсчитывая секунды, будучи готовым в любой момент вскинуться чутким и бодрым. Сон навострив уши, беспокойный мохнатый сон, а-ля щенок терьера. Проснулся с восходом, тусклым, стыдливым, ноябрьским, спрятанным от нескромных глаз пеленой дождя. Измочаленный, чуть живой свет устало пробивался сквозь занавески, а я глядел в потолок и изучал чужие трещины. Час за часом. Ждал пробуждения Минска.

Насквозь простуженный город встречал меня тяжелым сонным взглядом из-за темных стекол витрин. Шел по улице своей усталой, нетвердой походкой, дождь шел рядом легко и быстро, всем своим видом демонстрируя, что уж он-то выспался как нельзя лучше, и я смеялся насмешливо-ласково его самодовольству и самозабвенно топил ботинки в его ручьях. Дождь, шутя, залазил под зонт и дружески хлопал меня по плечу, брызгал в лицо. "Давно не виделись, - шелестел он по асфальту, капотам машин и черепичным крышам. - Ты выглядишь слишком сухо, давай же я редкими каплями закручу твои волосы кольцами."

В воскресенье в восемь утра Минск пуст, как Антарктида, кроме дождя да пары горожан с тщательно спрятанными под опущенными зонтами лицами никого и не встретил. Лишь маленкий, узкоплечий, тщедушный человек, грузно бродивший у дома в поисках чего-то мне неведомого, улыбнулся мне навстречу.

- Доброе утро, - зачем-то сказал он. - Это все дождь, - и засмеялся совершенно безумно. - Дождь...

"Я сплю", - рассеянно подумал я и пошел дальше.

Дома пахло французской туалетной водой, старыми книгами и влажностью, кот лежал в прихожей, задрав лапы и предоставив ко всеобщему обозрению свой белый живот. Он сделал вид, что вовсе не рад меня видеть, и попросил есть. Поел, гордо задрал хвост и ушел слушать дождь на балкон. Я взял книгу и последовал за ним.

Дождь стучался в окно и бился о раму, обиженно стекая по стеклу слезливыми потеками. Я пожимал плечами, улыбался ободряюще и сидел в проеме окна, четко прочерченным контуром в глазах города.

Собираю коллекцию чужих зонтов.