Лабиринт.

[Рем.]

Для Даниэля в качестве небольшой компенсации за отсутствующее доселе письмо.

Вопреки мировой литературной традиции непродолжительная потеря чувств или, во всяком случае, разума, явилась не завершением действия, но его началом. Я простирался на нагретом солнечными лучами каменном полу в сонме тревожных снов, где виделся мне южный склон Храмовой горы, свет сквозь витражи хора, мерещились пилигримы, неторопливое движение сторожевых нарядов, штандарт в руках знаменосца, плывущий над строем, взмывающий и полощущийся на ветру. От сумбурных грез меня пробудил оглушительный грохот. О таких звуках говорят, что они способны поднять и мертвого, практика же показывает, что количество мертвых в последствии увеличивается. Метнувшееся мимо в великой спешке пятно голосом брата Роже посоветовало идти следом, ежели я жив, и оставаться до поры здесь, если уже отошел. В лицо повеяло средневековьем, густым мороком травяных отваров, восточными пряностями, мускатным орехом и кардамоном, шорными лавками, кораблями, полными тканей и зерна, пламенными крестными знаменами. Обретя зрение, я увидел солнце, плывшее над городом в прозрачном от зноя небе, как расплавленный шар в речной воде. На горизонте таяла безнадежно легкая дымка облаков, окаймленных перламутром, и цвело едва различимое красноватое зарево, будто вино, пролитое в море.

Боль в голове не поддавалась никаким словесным описаниям, к которым я всегда был непомерно склонен, чем нарушал Устав, отвергающий праздное многословие, предписывающий разумную лаконичность. Однако наличие этой боли заставляло полагать, что жизнь моя еще не прервалась, посему я стряхнул с сюрко пыль, если возможно назвать пылью остатки обрушившейся на меня кладки, и отправился в сторону пробудившей меня неизвестности.

Читать дальше...

Горячий ветер трепал волосы хранителей стен крепости, ощетинивавшейся тяжелым массивом на фоне издыхающей осады. Пыль, духота, солнце палило нещадно, гремели в сухом прогорклом воздухе железа, внутри резиденции Храма царила подавляемая, смущенная неразбериха. Брат Робер, исцарапанный, темноволосый, с лицом, опаленным яростным палестинским солнцем, бесцельно хохотал мне в ухо и небрежно помахивал кинжалом, умножая упомянутую исцарапанность. С фасадной стены крепости открывался внушительный вид на разоренный неверными город, резвые мамелюки таскали осадные машины и весело суетились в сетке узких улочек. Вдали виднелся турецкий палаточный городок, щиты и шлемы перемигивались с солнцем. По левую руку от меня раскинулась бирюзовая даль моря, тихая и блестящая водная гладь, в которую хотелось окунуться с головою и смыть с себя черный зной наступающего лета. Башни, крутые лесенки, узкие оконца, казармы, где никогда не гас свет, где по ночам ошалелые насекомые роились у тусклых светильников. Город, опрокинутый и опустошенный, как последняя чаша на двоих.

Передо мной ворочалась армия Аль-Ашрафа, со скрежетаньем орудий, с клацаньем мечей, слышались голоса, крики, а на их фоне острое рыдание трубы, долетавшее приглушенно, как через вату. Изможденная чернота лиц и рдяные кресты на вполне еще белых плащах. Скоро в сухую песчаную почву будут втоптаны обрывки знамен, потом - грозы и слякоть, мокрый европейский снег, промозглая сырость подземелий, заря и новый виток. Чем больше я внюхивался в знойный воздух и наблюдал за передвижением султанова войска под крепостью, и за беготней черно-бурых оруженосцев, и за нерушимой водной преградой, я все сильнее ощущал, что уже видел и это, и то, что еще не случилось, и пред лицом безвременья инстинктивно сжимал рукоять меча.

- Эй, Тео!

Тяжелые своды подземелий освещались колышущимся светом факелов, расположенных слева от меня полукругом. Вид этих факелов показался мне мрачно угрюмым и неприятным, я бы даже сказал, враждебным, по сравнению с ним солнце Палестины представало по-домашнему уютным и приветливым. Рядом располагался пылающий очаг, где дымела сырая древесина. Дым забирался мне в легкие и существенно мешал дышать. Законная гибель подбиралась, крадучись, по подземельям моего разума, и я, смирившись с собственой судьбиной, возвел очи горе и стал любоваться неровностями грубо сложенного потолка. Проваливаясь в небытие, заметил краем глаза склонишуюся надо мной черную голову с внимательным прищуром глаз, потом изображение поплыло, картинки заскользили мимо, как цифры под стрелкой часов - косые паруса критских галер, грохот мушкетной пальбы, отсветы парижских салонов, изгибы дороги сквозь метель, сквозь дождь, сквозь зной, дальнего пути без конца и начала.

- Тео! Что ты?

Кто-то ожесточенно рвет мою руку с нескрываемым намерением лишить меня сией полезной детали организма. Вынужденный открыть глаза, я сперва замечаю собственный платок в досадных пятнах крови и только потом госпожу Стефанию, ангелическую деву десяти лет отроду, которая умудряется издеваться надо мной с истинно дьявольским размахом. Обладательница извечно удивленного взгляда, льняных кукольных локонов и цепких ручек, которыми так удобно хвататься за рукава старших товарищей, она сидит напротив меня с довольным видом и самозабвенно уничтожает виноград. Видеть свет или даже то бледное его подобие, что наблюдается вокруг, мягко говоря неприятно, хочется откинуть голову назад, опрокинуться в знакомую темень, в руки внимательно-спокойных, наделенных тонким чувством юмора палачей, в черные подземелья парижского Тампля.
- Ты умрешь? - с нескрываемым любопытством вопрошает Стефания.
- Миргень, - отвечаю я. - Штука смерти подобная, но не смертельная. Тем не менее когда-нибудь я умру, обещаю.

9 ноября года от Рождества Христова 1896-го. Десять часов вечера. Я сижу, привалившись к витым лестничным перилам, в полумраке чужой приемной. Высокие часы в углу оглушительно тикают, пробивая стрелками виски, со временем творится черт знает что, впрочем, с ним всегда это происходит. За массивной резной дверью разрывается новенький рояль, мучимый юным отпрыском дружественного польского семейства. Окно открыто настежь, по озябшим улицам бродит промозглый ветер, сплетенный с горьким запахом дыма - в парке через квартал жгут отсыревшую, загнивающую листву. Сквозь прерывающиеся фортепианные переливы слышен стук копыт, невнятное бормотание сонного извозчика. Извинившись перед дородной хозяйкой, под сокрушенные вздохи, под любопытные взгляды покидаю дом и бреду сквозь усыпанный листвой и скупыми дождями город в свою каморку под крышей, чтобы всю ночь марать бумагу важными не мне письмами. Но пока я иду сквозь город, наблюдаю тонкие шпили готических соборов, копьями врезающиеся в небо, колокольни над океанами крыш, пронизанный туманом сумеречный воздух, графичные изгибы чугунных оград, обрамляющие темные озера парков и скверов, настороженные взгляды распахнутых окон, обнаженные ветви тополей и верб, дуги мостов на поросших мхом сваях, качающиеся на ветру уличные фонари. Компании муз в мраморных туниках на входах театров и Святая Дева в полумраке арки на фасаде кафедрального собора. Темная река устало ворочается в своих гранитных оковах, луна угрюмо нависает над головой и отражающается в холодной воде, лик ее по обыкновению выдает непримиримую скорбь, на полумертвой желтоватой физиономии голубыми прожилками вен проступают лунные кратеры. У порога терпеливо мерзнет бродячая кошка.

На чердачном этаже затопленного осенней сыростью домика над рекой играют очередную партию, легко и скоро, как вальс по слоновокостным клавишам рояля. Комбинация изящна, мат близок, финальный аккорд будет выразителен. Колышутся в пределах нотного стана ахроматические клавиши рояля, по которым спешит - две клекти вперед, одну направо - движимый невидимой рукой недоумевающий белый рыцарь. Наощупь пробравшись по темным лестничным пролетам, он войдет в сизый полумрак комнаты, отражаясь в оконном стекле, узкокостный, сероволосый, в педантично разглаженном черном фраке, на который ушли последние деньги, он бросит на стол перчатки, выглянет за белую оконную занавесь, ощупает пасмурным взглядом ночь, сбрасывая напряжение, он лениво проведет рукой по переносице, позволяя себе выдохнуть и прислушаться к мутному шевелению ночи. В серых потемках, наполненных назойливой вереницей шуршаний, поскрипываний, позвякиваний, он будет заглушать посторонние звуки шелестом бумаги, непроизвольно подслушивая тихую беседу старых приземистых зданий.

Утро наступит с присущей ему внезапностью. Он оставит перо и прикроет покрасневшие веки, когда сквозь мутные стекла польется рассеянный свет нового дня. Дворник под окном с горделивой небрежностью отругает замерзшую рыжую кошку и станет звать ее, незадачливую, к себе в дворницкую, где у него припасены хлеб и водка на двоих. Кошка останется непоколебима, предпочитая мороз изысканному угощению. Небо расцветет розой рассвета. Он поднимет прищуренные глаза к пыльному оконному стеклу, глядя в лицо поднимающемуся солнцу, и отбарабанит нетерпеливый марш по краю стола. Он ждет, пока гроссмейстер разминает свои точеные пальцы.

Когда я отдернул шторы, за окном начинало светать. Медленно, тускло, неопределенно и мрачно. Солнце, казалось, не испытывает ни малейшего желания вновь лицезреть мой погрязший в зиме город и мечется в борьбе между личной неприязнью и чувством долга. Я тем временем сделал нехитрый вывод, что истратил целую ночь на неубедительное подобие работы, восстанавливая из руин свои полуразрушенные воспоминания. Не случайно так адски, убийственно болела голова. Я отыскал остатки прошлогоднего цитрамона, полежал минут пятнадцать, дожидаясь притупления боли, убедился в тщетности подобных ожиданий, прибрал заваленный книгами письменный стол, проветрил комнату, выбросил увядшие цветы. За стеной пожилой джентльмен изволил оглушительно кашлять вот уже несколько часов кряду, на шестом этаже роняли стулья, шкафы, слонов, стучали молотками о стены, где-то тявкала собака, судя по голосу, небольшая, длинношерстная и приятная в общении. В поисках выхода из сложившейся ситуации я воспользовался обычной дверью и спустился на заиндевелую улицу. В рассветных сумерках круглые шляпы фонарей еще испускали слабое свечение, служившее фоном танцующим вокруг них хлопьям снега.

Развеялись как сон призраки средневековья, растаяли запахи и звуки, сокрылся Иерусалим, остались только неразборчивые перешептывания зданий - покряхтывает старинный комод с потемневшими ручками, скрежещет древесный жук в книжных стеллажах, рамы растрескиваются от предвечерней волглой стыни, облупливается штукатурка, стонет кладка. Но рано или поздно, так или иначе моя партия снова подойдет к своему завершению. И я в который раз вернусь к истории раскаленных дней, прожитых под ярым светилом осады, где поет труба, где тяжесть меча в руке дарует ощущение спокойной ясности, и абсолютное безвременье приятно царапает душу.

@темы: texts, слова

Comments

[m.art]

Вашему лирическому герою повезло заблудиться в коридорах времени?

Он чудесным образом поплатился за это. :)



Вы все еще пропадаете?

[Рем.]

Мой лирический герой прошел сквозь время и продолжает свой путь. :)

Я уже вернулся. Были некоторые проблемы, отсутствовала возможность выхода в интернет. Спасибо за беспокойство.

[m.art]

А почему он начал где-то с середины?

В любом случае, ему повезло больше, чем многим из нас...



Очень рада, если так.) Надеюсь, сейчас у Вас все в порядке.

[Рем.]

Это я описание начал с середины. :)) Откровенно говоря, о первом тысячелетии после Рождества Христова я ничерта не помню.

Не уверен. Полагаю, многие из нас также проходят сквозь времена. У меня есть своя теория относительно бессмертия души. :)

Спасибо. Как Вы?

[m.art]

А Вы, похоже, пребываете в хорошем настроении, нет?

Теория? Как любопытно... Однако же Вам не полагается иметь теорий относительно души, Вы же, монсеньор аббат, должны знать наверняка.)

Спасибо, я в относительном порядке - таком, как и всегда. Вот только в Петербурге была, а так ничего даже не происходит.)

[Рем.]

В неплохом. Я рад, что мои неурядицы благополучно завершились.

Мы все идем к знанию долгими годами сомнений и теорий, аббаты, пожалуй, особенно в этом преуспели. :)

Как поживает славный город на Неве?

[m.art]

Насколько я припоминаю, эту теорию я еще не слышала; возможно, как-нибудь на воображаемом досуге Вы не сочтете за труд ею поделиться?



Город чудесен, особенно в лучах северного солнца. Нева скована льдом, но на ней периодически появляются ледоколы - якобы для того, чтобы по ней не переходили дорогу люди. Невыносимо тяжело дышать. Подворотни ночами выглядят очень по-достоевски. Однако же городу не хватает внимания.

[Tae Jun]

Невыносимо тяжело дышать. дышим жабрами)

Холодно в Питере, однако.



remien, спасибо. Истинное удовольствие читать

[slider]

А я помню, как меня родители возили на саночках через Неву. Напрямик, не по мосту, а по народной тропе...

Она всю зиму держалась. От каждого спуска. Мы жили тогда на Адмиралтейской набережной

[Рем.]

Lilium.

Разумеется. Я напишу Вам об этом. Или дам ссылку, если угодно, ибо уже писал. Правда, я там несколько разоткровенничался...

Питер в своем репертуаре. Скучаю. Жажду оказать внимание. :)



kajjen

Вам спасибо на добром слове. :)



~slider~

Не говорите мне про Питер, бо я брошу работу и уеду жить на льду под мостом. :)

[m.art]

kajjen

если б только холодно, но влажность!.. преклоняюсь перед уникальными способностями питерцев, но поскольку мы привыкли вообще не дышать, выживать в прекрасном северном городе удавалось с трудом)



~slider~

видимо, и зима сейчас теплее, и раскалывают лед добросовестней, но на Неве ничего подобного не видела... зато на Мойке школьники играли в снежки :)



remien

если Вы это уже писали, то можете ограничиться ссылкой, тем более, что, скорее всего (если Вы говорили об этом в дневнике), я это уже читала, но запамятовала... удивляюсь себе, как могла.

тем не менее, я надеюсь, что это не отменяет пункт про то, что Вы мне напишете :)

Питер старается. Но не буду Вас больше дразнить, хотя могла бы... предложив, например, посмотреть на фотографии у себя в дневнике - возможно, Вы приглядите себе более комфортное место проживания, чем на льду под мостом. Ведь лед рано или поздно все равно растает.

[slider]

~slider~



Зачем же под мостом? Может быть летом найдётся койкоместо ...)))

[Рем.]

Lilium.

Не здесь, Варенька. Я вышлю Вам ссылку у-мейлом. Вместе с письмом. :)

И все-таки я иду к Вам смотреть фотографии Питера. :)



~slider~

Летом - возможно, но до лета нужно суметь удержать себя в Минске. :))