"Вымышленный литературный персонаж, скрывающий свое книжное происхождение". (с)
Сорок минут в вагоне метро, стараясь не смотреть в глаза сонным обывателям, спешащим домой в состоянии бессмысленной угрюмой апатии. Унылые равнодушные лица, в глазах последняя ссора с женой или неудачный футбольный матч по телеку. Хорошо, что у меня всегда с собой отвлекающее чтиво, и рано или поздно Холмс, трубка и табак в персидской туфле становятся более осязаемыми, нежели пестрящие на стенах рекламы, огромными красными буквами предлагающие мазь от растяжений, подрагивающий электрический свет и застывшие масками лица. Я проваливаюсь в текст и сорок минут меня не существует.
Двор в плотном кольце домов еще усыпан снегом, тусклый свет круглых фонарей на обочине освещает одинокие оледеневшие автомобили и серые обшарпанные столбы, только из темных подворотен доносится жизнерадостный смех и не менее жизнерадостный мат местной шпаны. Но воздух уже свеж, а ночное небо приобрело особый постапокалепсический оттенок, знаменующий наступление весны. После тысячи шагов по пустынным закоулкам, сквозь тьму и шпану, попрощавшись по пути с братцем февралем, я возвращаюсь домой.
Иногда мне кажется, что я многое знаю. Иногда мне кажется, что я не знаю ничего. В этом смысле журналистика сродни великой науке философии, она охватывает все мыслимые сферы жизни, но лишь мельком, поверхностно, ровно настолько, сколько нужно знать мирному обывателю, который станет читать твои словесные хитросплетения в вагоне метро, перебивая мысли о ссоре с женой или неудачном футбольном матче по телеку, хмурясь и недовольно сминая в руках порядком уже мятую истертую газету.
Я все придумываю - от начала и до конца. Но все это ужасно мило. Потому что когда я пишу, меня не существует. Мое сознание выделяет и принимает только то, что доставляет мне удовольствие. Все остальное - небылица и вранье. Второсортное чтиво со вкусом чипсов "Онега", не имеющее к жизни никакого отношения.
Двор в плотном кольце домов еще усыпан снегом, тусклый свет круглых фонарей на обочине освещает одинокие оледеневшие автомобили и серые обшарпанные столбы, только из темных подворотен доносится жизнерадостный смех и не менее жизнерадостный мат местной шпаны. Но воздух уже свеж, а ночное небо приобрело особый постапокалепсический оттенок, знаменующий наступление весны. После тысячи шагов по пустынным закоулкам, сквозь тьму и шпану, попрощавшись по пути с братцем февралем, я возвращаюсь домой.
Иногда мне кажется, что я многое знаю. Иногда мне кажется, что я не знаю ничего. В этом смысле журналистика сродни великой науке философии, она охватывает все мыслимые сферы жизни, но лишь мельком, поверхностно, ровно настолько, сколько нужно знать мирному обывателю, который станет читать твои словесные хитросплетения в вагоне метро, перебивая мысли о ссоре с женой или неудачном футбольном матче по телеку, хмурясь и недовольно сминая в руках порядком уже мятую истертую газету.
Я все придумываю - от начала и до конца. Но все это ужасно мило. Потому что когда я пишу, меня не существует. Мое сознание выделяет и принимает только то, что доставляет мне удовольствие. Все остальное - небылица и вранье. Второсортное чтиво со вкусом чипсов "Онега", не имеющее к жизни никакого отношения.