Туманно, господа, да.

Нет сил спать, нет желания варить кофе, и весь я с ног до головы лохматый бледный Кай - складываю слова разной степени цензурности из смятых записок и оберток от конфет. Ждал, что со мной случится что-нибудь достойное быть записанным, но ничего не случилось, посему пишу о недостойном.



Дни проходят в беспрестанной офисной суете, ночи – в вялой борьбе с бессонницей. Вечерами в городских парках светятся мутные пятна фонарей, расплывающиеся в молочно-белом воздухе, расчерченном резкой графикой ветвей тополей и кленов. Из дверей вечерних кофеен струится горячий пар, пахнущий лимоном, корицей и коньяком. Туман оседает на плечах и коварно пробирается в квартиры. Ошалевшие от неизбывной сырости кошки рассыпались по подоконникам и безразличными ноябрьскими сосульками свисают в опустевшие дворы. Над головой раскачиваются черные верхушки осин, облепленные вороньем, где-то в белесом небе, над ржаво-красной черепицей крыш горят золотом кресты костела Симеона и Елены. Усталый таксист раздраженно барабанит пальцами по рулю, ожидая под подъездом припозднившуюся пассажирку. Густой, вязкий воздух закручивает волосы в африканские прически, вздувшаяся Свислочь ползет прочь из Минска.



В квартире по улице Некрасова тем временем танцуют вальс. Комната невелика, пуфы, кресла, журнальные столики и стены поминутно встают на пути у вальсирующих, но те смеются, потирают ушибленные лодыжки и продолжают танец. Часами скользят начищенные до блеска туфли по старому выщербленному паркету. Гостеприимный хозяин с узким, энергичным лицом и крупным носом, воинственно увенчанным ленноновскими очками, лениво варит глинтвейн. Его белые пальцы мелькают над столовыми приборами, как пальцы пианиста-виртуоза над клавишами рояля. Поворот деревянной ложки в темном напитке отпускает нам грехи.

- Как-то занятно все окосело, согласитесь.

- Вот уж заранее соглашаюсь. Но все же уточните подробности.

- Посудите сами, я употребляю "ты" по отношению ко многим по сути посторонним людям и говорю "Вы" абсолютно всем, кто мне близок.

- Пустое "ты" сердечным "Вы"... В сторону, Мишель, они танцуют прямо на нас!



Нестройный блюз наигрывает дождь на обшарпанной клавиатуре подоконников, ветер-саксофонист импровизирует в миноре. Я пью пропахшее бочкой мерло и некоторым образом путаюсь во времени. Чаю ночных прогулок, рижских набережных и прочих мелких радостей, могущих растопить тундру.

---

* * *

Минувшая неделя прошла в бесконечных битвах с поселившимся в моем компьютере василиском, который по примеру дождевого червя, будучи разрубленным на куски, только умножался количеством. Этим и было обусловлено мое длительное отсутствие в виртуальном пространстве, а вовсе не окончательным уходом от мира, как предположили некоторые особенно ехидные товарищи. Вчера я одержал-таки сокрушительную победу над животным и, успокоенный, отправился почивать на лаврах.

Тем временем город наш настиг тот благословенный и удивительный период, когда даже столица, по уши потонувшая в грязи, напоминает милое моему сердцу болото. Офис временно переехал на Площадь Победы, и оттого я почти ежедневно посещаю Дворец Искусств - за новыми книгами, и костел Святого Роха - за отдохновением души. В бонус к новому месту обитания я получил часть чужой работы. Хотел было взбунтоваться, но взглянул в лицо главреду и пришел к заключению, что лучшая черта журналиста - скромность и умение промолчать когда следует. Я полагаю, маньяк в моем шефе давно уже бодрствует, таким образом я, приняв на себя лишний груз, сохранил жизнь и даже здоровье.

Тем не менее перманентный аврал в сочетании с общей шизофренией коллектива порой дурно сказывается на моем душевном состоянии. Я все больше мечтаю о монастырском скриптории и все меньше, что крайне дурной знак, о племяннице богослова.

---

* * *

По причине перенесенного заболевания лишился на несколько дней способности говорить. Это во-первых уплотнило преграду между мною и миром, так как общение по телефону было исключено из списка возможных в дополнение к общению личному, и во-вторых ввергло меня в философический бред. Сейчас пью крутую арабику в занесенном снегом доме и пытаюсь восстановить утерянную связь с внешним миром. Хочу писать длинные письма тем немногим, жечь ароматические палочки и выдумывать сказки о флоре и фауне местных болот. В конце концов нынче макабрь, месяц, когда даже сантехник с третьего этажа призывает снежные бури, перемежая заклинания заливистым матом.

Стремление уйти в аббаты тем временем окрепло. С удивлением обнаружил, что уединение усиливает желание уединения. Мир это склеп, как известно со слов господина Дюма, необходимость работать в том сумасшедшем доме, который представляет собой редакция, несколько меня угнетает, кофе постоянно заканчивается, лекарств от мигрени не существует, в конце концов здесь натурально холодно, а у местных богословов как на грех нет племянниц.

---

Пусть останется и здесь.

К ***. В исполнение пожелания.

Моя милая леди,
прошу простить полночный сумбур моих мыслей, невольно пролившийся на бумагу, и промедления частной почтовой службы, коими я печально известен, и поверить, что медлил я исключительно по рассеянности, а не злого умысла ради. Надеюсь, мое сентиментальное и немного мрачное послание развлечет Вас в эту пору однообразных бурых пейзажей.

Ночи нынче темны, как сажа, пятна рыжего фонарного света походят на рваные дыры в плотной черной материи. Ноябрь, мой излюбленный меланхоличный сумасброд, пожаловал на престол. Я пребываю в своей промерзшей до основания келье, по обыкновению одинок, до безобразия болен. Ночь пропитана травянистыми запахами зеленого чая и лекарств, я смотрю в непроглядную тьму сквозь окно, по стеклам которого сбегают наискось флотилии капель - окна домов соседнего микрорайона светятся тускло, как болотные огни в Ваших темных глазах.

Меня, милая Варенька, нельзя надолго отлучать от мира, ибо вдали от современного общества я начинаю принимать его за галлюцинацию на почве недосыпа. Материальная основа моего существования благополучно отправляется к праотцам, а сам я всецело перемещаюсь в мир собственной воспаленной фантазии. Порой я решительно теряю грань между происходящим в действительности и выдуманным мною на днях. В Вашем существовании я также не уверен, но считаю его вероятным по той причине, что Вас придумать я бы не смог. Ваше изменчивое постоянство, Вашу мягкую жестокость, Вашу язвительность, так гармонично сочетающуюся с нежностью. Я благодарен Вам за то, что в Вашем присутствии с меня дурной штукатуркой ссыпаются социально удобные маски, с таким усердием создаваемые последние несколько лет. Вы умеете видеть сокрытое. А я, как известно, рожден был и умру неисправимым мечтателем, как бы не строил из себя на публике вменяемую и активную единицу общества. Мне нужно только поскрипывающее кресло, шерстяной в квадраты плед, книги, кофе и глинтвейн, да Ваше присутствие, пусть незримое.

Как видите, мерный ход моей жизни быстро бы Вам наскучил. Вам нужны яркие сполохи эмоций, а я мечтаю уберечь Вас от печалей единственным известным мне способом - спрятать. Я не смог бы удивить Вас красотой архитектуры моего города, но я надеюсь суметь показать Вам то, что Вы цените больше пилястров с каннелюрами. Суть. Древность. Позабытую в земле прорву туго сплетенных судеб в духе любимого Вами Шекспира. Вы и сами - сплошной Шекспир. Неразрешимая загадка.

К слову о ноябрьских ночах. Вообразите себе поместье, мрачно нависающее над землей всеми своими остроконечными башенками, расположенное в чудовищной глуши, отгороженное с одной стороны темной стеной стародавнего леса, с другой - бурой болотной равниной. Там всегда моросит досадный колючий дождь, земля сыра, древесина гниет, люди страдают ревматизмом. Несколько человек, еще не успевших сменить сомнительное удовольствие жить в такой славной обстановке на не менее сомнительную радость скрестись по углам и выскакивать из-за портьер при двенадцатом ударе массивных часов в гостиной, собрались к вечерней трапезе. За столом пожилая мать семейства, ее юный сын и дочери - девицы не первый день на выданье. За стенами поместья толпятся упыри, оборотни, свихнувшиеся от непобедимой пыли домовики и больные птичьим гриппом часовые кукушки.

Сюжет до зубовного скрежета прост. Молодой человек просит ночлега - на дворе непогода, занимается ветер, солнце скрылось за горизонтом, кони тревожатся, рвут удила, да и сам путник устал, измучен, непременно печать скорби на бледном лице, без печати-то и из дому выходить не комильфо. Хозяйка любезно приглашает гостя за стол.
- Какими судьбами?
- Из соседней губернии. Лошади сбились с дороги, всюду непроходимые леса и болота.
- Ах, как печально. Гиблые здесь места. Благодарите Бога, что нашли кров до заката.
- Благодарю и Господа, и Вас, сударыня.
- Мы рады Вам, отдыхайте.

Наш путник - назовем его, скажем, Теодор - благодарно улыбается, пьет чай, закусывает домашним печеньем, оглядывает богатый, но несколько старомодный и выцветший интерьер, делает комплименты барышням, девицам чопорным и болезненно худым, но не обделенным классической резковато-изломанной красотой этих мест. Все мерно позвякивают дорогими столовыми приборами и бесконечно скучают в путах светской беседы, не позволяющей задавать вопросы, ответы на которые могут быть хоть в малейшей степени интересны собравшимся. Ничего не поделаешь, любезный, сиди, напялив на физиономию вежливую улыбку, коли не желаешь прослыть невежей. Так было уже десять тысяч ужинов и нынешней не станет исключением, Теодор как нельзя лучше знает правила этикета.

За дверью слышны чьи-то тяжелые шаги. Молодой путник размышляет о личности шагающего и решает, что это, видимо, старый слуга проходит по дому, проверяя запоры на окнах перед отходом ко сну.
- Роман прошел, - бесцветно сообщает младшая девица. - Это наш фамильный призрак. Он никчемный. Только по полу шаркает да прочими звуками покой смущает.
- То ли дело Стефания, - подтверждает старшая. - Эта душит во сне.

Теодор вздрагивает, вскидывает голову и внимательно оглядывает хозяев мрачного поместья. Беспечность его исчезла без следа. Чело неудачливого путника омрачают досадные, неприятные, как ледяное прикосновение к коже, сумрачные мысли. Уже стемнело за окном, в углах пролегли густые тени, пламя свечей резко очертило острые скулы присутствующих. Отчего так бледны юные девицы, отчего так пусты и холодны их взгляды? А отрок, не произнесший ни слова, почему так кукольно неподвижен? Может быть он - никакой и не отрок, а переодетый Джек Потрошитель, прячущий скальпель в опущенной на колени руке?

- Нужно ехать, только вспомнил, нужно, - мнется Теодор, холодея нутром. - Спешу, спешу очень.
- Нет-нет, - радостно скрежещет старшая девица и хватает его за руку, мучительно улыбаясь. - Ведь там силы зла властвуют безраздельно.
Инфернальное семейство обступает несчастного гостя, окружает, скручивает, хозяйка с налипшей на лицо улыбкой, фальшивой, как ее волосы, бледный юноша с отсутствующим взглядом, чопорные девицы, почуявшие добычу. Теодора ждет самый печальный из возможных для него конец. Разумеется, женитьба и еще сто тысяч светских трапез в поместье, отгороженном с одной стороны темной стеной стародавнего леса, с другой - бурой болотной равниной.

Печальная судьба Теодора вспомнилась мне в честь Самайна и прочих мрачных происшествий наступившего ноября. Впрочем, должен немедленно Вас успокоить: зачастую судьба молодых господ, путешествующих через наши болота в одиночку, складывается удачнее - их либо съедают вурдалаки, либо они убивают вурдалаков и отправляются дальше искать свою королеву. Которую мне как ни странно посчастливилось найти. Вслед за этим мне следует принять на душу еще одну чашку крепкого кофе, ибо я начинаю самым невежливым образом дремать. Я, мне кажется, был невнятен в своем эпистолярном безобразии. Пусть оправданием мне послужат позднее время и неистребимая антибиотиками хворь.

Засим откланиваюсь в надежде, что Вы, королева грядущего сезона, заедете на чай хотя бы для того, чтобы испепелить Вашего покорного слугу насмешливым взглядом и сделать смелую попытку избить его снежками, пока он будет собирать из льдинок разнообразные слова. Я же мучим неистребимым желанием укутать Вас в плед, сесть у Ваших ног и говорить Вам болотные сказки, пока Вы не велите мне прекратить немедленно. Вновь целую Ваши руки исподтишка, без всякого на то позволения.

Преданный Вам, зачарованный Кай как и прежде.

@темы: texts

---

Чушь.

День за днем мигрень тупым штопором вгрызается в виски и обращает сознание в труху. Ударившись по этому случаю в невежливое анахоретство, я провожу часы досуга в праздности и отшельничестве, бесполезной ветошью валяясь в кресле с чашей пряного глинтвейна, пока сокрытая за межэтажным перекрытием госпожа Иванкова перебирает клавиши фортепиано. Масляная лампа у изголовья создает вкрадчивый полумрак, в окна врывается рыжий фонарный свет, часы идут к черту, ветер в рамах напевает аргентинское танго.



В погребенном под ворохом листвы и бумаги офисе тем временем вяло копошится журналистская братия. Давеча передо мной разыгрался перенасыщенный страстями абсурдистский спектакль. Коллега мой Иван по доброте душевной одолжил свое средство передвижения приятелю, приятель же, озаботившись проблемами потребления алкоголя, укатил загород на электричке, оставив ключи от средства передвижения в своей квартире, запертой как полагается. Ваня, пав очередной жертвой Купидона, возжелал средство передвижения обратно, дабы возить на нем объект пылкой страсти. Узнав, что рандеву отменяется, он рвал на себе кислотно-зеленые волосы и оглушительно стенал, принуждая мой воспаленный мозг скручиваться в спираль.



- Давай с соседского балкона в его квартиру слазим? - предлагал Иван журналисту Антону.

- Так ведь балкон тоже закрыт, - возражал Антон.

- Балкон из стекла, - Ванина логика всегда восхищала меня своей неординарностью. - Он не может быть закрыт.

Я тем временем благоразумно притворялся мертвым. Однако мое лицедейство не уберегло меня от участия в автомобильной драме.

- Выручайте, - проникновенно сказал Ваня, усевшись напротив меня. - Помогите мне.

- Как, Вы полагаете, я достану Вам ключи из запертой квартиры? - поинтересовался я.

- Милый мой, Вы же у нас известный дистрофик, - ласково увещевал Ваня. - Просочитесь.



По стылым улицам растекаются запахи прели и плесени, чугунные ограды парков графичным узором темнеют на фоне порыжевшей листвы, тонко скрипят покачивающиеся на ветру калитки. Отсыревшие, продрогшие дома опасливо косятся на меня темными проемами окон, вода в Свислочи черная, как летняя гроза. Питаюсь кофе, вином и имиграном, сплю как убитый, бодрствую как убитый, пишу чушь.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Ремонт.

Молотобойцы-плиткоукладчики, вышедшие сегодня поутру на тропу войны в пределах моей прихожей, весь день глухим пульсом грохотали в висках, по-шаманьи призывая мигрень. Время от времени они смягчали скуку, исходившую от стынущего в ведре жидкого цемента, огнем смачных трехэтажных ругательств.

Без молотка в руках эти юные атлеты кажутся людьми мирными, немного рассеянными, пребывающими в бесконечных, но бесплодных размышлениях. Громадны, и оттого крайне зажаты - боятся лишний раз пошевелиться, чтобы не задеть часы и статуэтки, боятся пожать руку, очевидно, опасаясь сломать хилую кисть клиента. Неуклюжи, медлительны, к дистрофичному бумагомарателю, больному бледной немочью, относятся со странной смесью покровительственности и робости.

- Вам, может быть, чаю? - предлагаю я.

- Да нет, что Вы, - лидер молотобойцев мнется, опускает взгляд и едва сдерживается, чтобы не заскрести туфелькой сорок пятого размера по обнаженному линолеуму прихожей. - Вы здесь не ходите, испачкаетесь. Саша, ну что ты стоишь, помоги человеку пройти, чтобы не влез в грязь. Лезет же!

Надо сказать, то море грязи, что образовалось в прихожей, на тот момент было невозможно обойти.

Мой кот, поначалу от греха подальше влезший на антресоли, быстро понял, что молотобойцы совершенно безопасны для его кошачьего благополучия, и слез с физиономией, перекошенной от пренебрежения. Мой кот не уважает людей, не обладающих в должной степени кошачьими повадками. Расист, очевидно.

Пустырь под окном с головой, как в лютую февральскую метель замело листвой, земля пахнет как храм - благовониями, ладаном, покоем, до смерти покоем. Серой дымкой заволокло кольцевую, туман льнет к окнам, отгораживая мою келью от мира влажной белесой стеной. Густо и пряно пахнет глинтвейном. Зябко. Мисима полупрочитан.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Трамвайный портрет.

Полупустой трамвай. Впереди мерно покачиваются цветастые платки, венчающие головы неспешно путешествующих старушек, сзади глухо шелестит компания еле живой по случаю субботы молодежи, сбоку джентльмен в очках хмуро листает Белгазету. Чуть впереди сидит молодая дама, будто сошедшая с картины сумасшедшего импрессиониста. Вся она состоит из резких изломанных линий, небрежно нанесенных углем на ни в чем не повинный холст мира. Узкий длинный плащ подчеркивает фигуру, на светлом фоне окна четко и графично выделается прямая спина, худые резко очерченные плечи расправлены и неподвижны. Одной рукой она зябко обхватила себя за талию, другая расслабленно лежит на коленях - ладонь в кружевной перчатке, опасно острый локоть. Стриженую под каре голову украшает истертая временем шляпка, лет пятьдесят пролежавшая на неведомом мне чердаке вместе со старыми фотографиями и документами, сложенными в неопределенного цвета ридикюль.



По прибытии в пункт назначения я направился к передней двери, дабы взглянуть в лицо чердачной даме, и увидел ожидаемую черную шаль, сжатые губы и тяжеловатый для женщины подбородок. Вышел у черта на куличках в твердой уверенности, что наблюдал трамвайный фантом.

---

Шляпа.

Шляпа - не столько предмет гардероба, сколько хроническое заболевание с осенними обострениями. И я тому живое подтверждение, ибо рассеянности моей нет границ. Шляпу эту я забывал во всевозможных видах транспорта, в гостях ближних и дальних, в театрах и в кофейнях. Не далее как вчера я позабыл ее на выставке легкой промышленности Беларуси. Но преданный фетровый фетиш, купленный в свое время за никчемные двадцать тысяч белорусских зайцев, как неразменный рубль всякий раз исправно возвращается на мою взлохмаченную от влажного воздуха голову. Перчатки много более независимы и порой теряются бесповоротно и немилосердно, так, что пальцы немеют на морозе. Прошлой зимой я забыл одну пару кожаных перчаток на скамье Красного костела, где она и осталась, хлебнув покоя, недоступного ее суетному хозяину.



Каждый вечер этого октября я ныряю в гулкий арочный проем, занавешенный ветвями пожелтевших ив - влажная кирпичная кладка приземистых сталинских зданий, стылая земля и прелая трава, качающиеся на ветру китайские фонарики, чуть теплое янтарно-горькое солнце, бледно-серая пуховая дымка, измятые и пожелтевшие, зачитанные до дыр листья в пустынных скверах. Шляпа, перчатки, зонт-тросточка, гулкий пульс в воспаленном мигренью виске, острый запах чужих духов и перегноя, я от хронической рассеянности страшно путаюсь во времени, кажется, что иду, как много лет назад, куда-то скучать, то ли к чопорным дамам на обед, то ли к чиновникам по делам уныло-финансовым.

---

Октябрьская ересь.

На фоне желто-красных аляповатостей продрогшего города колышется ярко-зеленый хохолок - крашеные всклокоченные волосы журналиста Вани. Ваня взгромоздился на подоконник и хлебает безвкусный чай, горько вздыхая и дергая костлявыми плечами. Он демонстративно раздосадован, нервен после пережитой взбучки и жаждет внимания. Он хочет, чтобы я сказал: "Будет, не расстраивайся". Тогда он сухо, подчеркнуто равнодушно бросит: "Не смей меня жалеть!" и успокоится.



Гудят компьютеры, трещат клавиатуры, кряхтят под тяжким бременем забот коллеги по цеху. В форточку тянутся струйки табачного дыма, навстречу им крадутся в комнату запахи влаги и перегноя. Уже мерзнут пальцы, уже октябрь. Кофе по-осеннему горек, переполненные кофейни манят густым светом торшеров, девушки кутаются в шарфы, ветер рвет полы длинных плащей и превращает распущенные волосы в ведьминские прически.



Суббота, поздний вечер. Паломничество в башню Красного костела. Я ступаю наугад и чувствую себя пьяным канатоходцем. Узкие лестницы, тяжелые, крутые, перекрученные в безумную спираль, темнота, уходящая в неведомую высоту. Теплый подсвечник в руке согревает нутро, я время от времени хватаюсь за перила, чтобы не упасть, и пальцы покрываются многолетней пылью. Легкие наполняются запахом старой бумаги. В башне темно, по углам неопознанный хлам, в узких оконцах неон ресторанов и гостиниц. Очень метафорично, я сам по сути запертый чердак с обитыми дорогой паутиной окнами, сквозь которые виднеется современность. Под ногами обнаружился бюст почившего Папы - лицо крошится, расслаивается под прикосновениями, глаза пусты - Папа действительно почил.



Сказал другу и экскурсоводу, благодарность которому спешу высказать и здесь, что мог бы жить в этой башне. Действительно, я остался бы там лет эдак на двести отшельничества и аскезы. После выполз бы к свету гигантской летучей мышью и стал бы кошмаром города, призраком, летящим на крыльях ночи, сумасшедшей уткой из диснеевского мультфильма.



Вид города после прогулки к динозаврам ошарашивает пестротой и успокаивает общей обыденностью ландшафта. Механический гул центрального проспекта, статичные силуэты манекенов в запотевших витринах, яркие блики реклам-вывесок. Острый запах корицы из чужого окна, воронье в сизом небе. Настороженные окна следят за моим шагом, шепчется усталая черная листва парков. Зашел в шумный МакДональдс, чтобы перебить всплывшую в памяти заунывную тоску традиционных ужинов нашего семейства, необходимость держать лицо и осанку, звяканье приборов, холодный и тихий голос матушки, серебро эполет на плечах, смешки сестер и отсутствие ярковыраженной шизофрении.

---

А мой любимый дождик - грибной. (с)

В совпадения я не верю. Именно благодаря этому они активизируют мое воображение, давая пищу для размышлений о фатуме и личной магии, существование которой представляется мне весьма вероятным из-за излишнего количества совпадений на квадратный метр. Удачные совпадения складываются в мозаику, которая в результате грозит стать весьма своеобразной картиной мира.



Ранним утром ваш покорный, будучи зелен, как молодая листва, в косо сидящей на голове шляпе, в состоянии кофейной и социальной интоксикации, вышел из квартиры в холодный прокуренный подъезд, дабы проследовать в офис. Лифт оказался сломан, лестницы выщерблены, перила погнуты, запахи бодрили и порождали желание немедленно бежать куда глаза глядят. На четвертом этаже премного пьющий сосед, давно и крепко невзлюбивший меня за нахальную вежливость и гламурные рубашки с широкими воротниками, стоял трезв и суров, как памятник Петру Первому, и сосредоточенно пах просроченными продуктами. Товарищ этот сперва ругал меня за Моцарта, которым благодаря мощи моих колонок я едва не взорвал здание. С тех пор, как я приобрел наушники, он стал изыскивать новые причины для вступления в конфронтацию - то телевизор на кухне громок, то пылесос работает как раз в период послеобеденного сна. При виде меня сосед по обыкновению впал в задумчивость в поисках повода для конфликта, я же последовал своей дорогой. Нашел искомое товарищ только тогда, когда я был на этаж ниже.

- Громко ходите! - закричал он мне вслед. - У нас все слышно! Прекратите шуметь! Ну молодежь пошла!



В оригинале тирада была крупнее раза в три и много насыщеннее, но остальное не пропустила цензура. Мне было недосуг возвращаться уже на два этажа выше, претензия казалась надуманной и смешной, потому отреагировал я только мысленно. Решив, что человек этот все же добился желаемого и в конце концов меня достал, я пожелал ему учиться летать в гордом одиночестве и благополучно позабыл об эпизоде.



Вечером мне о нем напомнили. Лифт не работал по-прежнему, поэтому, повстречав на втором этаже мадам Елену, мужественно тащившую к себе на седьмой сумки со слонами, я вынужден был присоединиться к ней в этом нелегком деле. На четвертом этаже она доверительно сообщила мне, что сосед наш снизу, вынося днем мусор во вполне вменяемом и необъяснимо трезвом состоянии, оступился там же, где утром озвучил свой занимательный монолог, пролетел двадцать ступенек, неудачно приземлился и в результате сломал шейный позвонок. Теперь находится в гипсу и в гневе, полагая, что виноват я и мой дурной глаз.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Письмо из города М.

С некоторых пор на малой сцене моей кельи ставят увлекательное, которое стало бы прекрасным сюжетом для книги, если бы не было столь неправдоподобно. Мироздание улыбкой чеширского кота кружит над головой и играет со мной в кошки-мышки, подмигивает, усмехается, желая дать понять, что кто-то из нас двоих немного рехнулся. Мышка из меня вышла хамоватая и слегка бестолковая, я склонен изображать из себя бездушный кусок сыра, который глупое животное покусывает и подбрасывает в воздух в тщетных попытках изобразить охоту. Гуляю меж падающих кирпичей в твердой уверенности, что никакие насмешки фортуны не в силах изменить мою мягкую поступь.

Танец наш тем не менее забавен, тополя за окном отчаянно аплодируют и покачиваются в такт. Главред, маленький плотный человечек, решительно все делающий холерически, поражает своей непреодолимой страстью к приключениям, гордостью завоевателя и мужеством первопроходца. Все прочие, очевидно, для восстановления вселенского равновесия, депрессивны и апатичны. Кофе заканчивается ежедневно. Электричество нестабильно. В оконных рамах голодным оборотнем воет ветер, за окнами бродят вурдалаки. В театре имени Янки Купалы наблюдается спектакль, который необходимо показывать страдающим алкогольной зависимостью для того, чтобы они захотели лечиться, ибо я сам, будучи непьющим, думал было, что у меня delirium tremens.

---

Партию я еще не выиграл, а вот жизнь, кажется, уже проиграл.

Никогда не ходите на болота ночью, когда силы зла властвуют безраздельно. Гнилостные миазмы пагубно влияют на мозговую деятельность, джентльмены и леди, дружно завывающие в кустах при свете ущербной луны, вгоняют в некоторую тоску. Вследствие чего образуется замкнутый круг: измененное состояние сознания провоцирует экзистенциальный кризис, экзистенциальный кризис пуще прежнего изменяет сознание.

Вот и я, впитав в себя дух новорожденной осени, незамедлительно предался меланхолии за томиком ненавязчивой прозы. На смену ощущению бесконечности пришло чувство геометрической замкнутости, бесконечность преобразилась в хождение по кругу. Тасую меж пальцев город, как колоду карт - набережные, проспекты, раскачивающиеся в фонарном свете закоулки, набитые шумными посетителями кофейни, светотени театров, купола церквей, черные проемы окон, графические изломы обнаженных ветвей, шпили соборов, сырой мох замковых развалин. Брожу, подобно бесплотному духу, по городским лабиринтам, ловко лавирую меж столбами, пугаю вампирическим обликом бизнес-бабушек, продающих цветы, семечки и завернутых в тряпки, грустных, смиренно апатичных собак. Ветер. Смог. Уродливая архитектура хрущевских зданий. Безрадостные картины индустриального города, трубы и дым. Где-то во всем этом великолепии непременно должен был затеряться Джек Потрошитель, возможно, не один.

Укутавшись в пропахший табаком джемпер, откинувшись на спинку вылинявшего кресла, флегматично размышляю об ужасах гибнущей цивилизации, цежу горячее вино, запиваю водицей с шипучими таблетками от простуды. Губы пересохли, как желтеющая трава у дороги, глаза занесло пустыным песком. Хрустит под пальцами пыльный шершавый уют засохших цветов. До безобразия устал, однако привычно безмятежен и доволен собственным возвращением в мир людей.

---

Мимоходом.

Человеческий характер полон противоречий. Так, например, большинство людей любит внимание к себе и не любит проявлять внимание самолично, хотя и то и другое находится в явной причинно-следственной связи.

Некий тощий субъект, проживающий на шестом этаже моего дома, второй год печалится, что его прекрасная леди не пишет ему письма. Разумеется, он слишком горд, чтобы писать первым. Мадам Елена поражается мужскому непостоянству. Если ей замечают, что сама она холодна и легкомысленна, она отчевает, что мужчина должен бороться за ее сердце. Вот беда - они не борются. Мой приятель вообразил, что не симпатичен мне, так как я долго не выходил на контакт. Разумеется, он запамятовал, что молчал ровно столько же.

Между тем Минск с истинно лондонским флегматизмом мокнет под пахнущими сырой рыбой дождями. Равнодушно сносит и ливень, и колючую морось, изредка поднимает глаза к небу и скептически кривит губы, демонстрируя мирозданию, что этим его не проймешь. Я, будучи водным человеком, наконец почувствовал себя в своей стихии и стал дышать жабрами. Спирали раскручиваются стремительно, планета набирает обороты, круги замыкаются, все к лучшему в этом лучшем из миров.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Кофе.

На протяжении всего дня у главного редактора нашей газетенки нервно подергивался глаз. Душа как будто подергивалась тоже. Город сиял, как гигантский операционный зал, грохотал, как средневековая кузница, и наступал на ноги каменными каблуками своих статуй командоров. К вечеру отяжелевшие веки стали гармонично сочетаться с бордовыми портьерами, глаза отказались выполнять свою основную функцию, обращаясь в прах при самом тусклом свете, кот впал в неудовлетворенность жизнью и в данный момент уничтожает балкон. Единственное, что хранит мой покой и внутреннюю гармонию в сложившейся ситуации - кофе.

Способность к приготовлению кофе дана, как известно, не всем. Истинно первоклассным приготовителям обыкновенно свойственны три характерные черты: терпение, эстетизм и анахоретство. Терпение необходимо для технически верного выполнения необходимых действий. Эстетизм определяет отношение к процессу, прибавляет ему определенной магичности - кофе лучше дается тем, кто готовит его, как чудотворный эликсир. Что до третьего качества, то сложно сказать, является ли талант к приготовлению кофе уделом людей от природы отстраненных, или же эта черта возникает в процессе своеобразной акклиматизации.

Вкус кофе может быть самым разнообразным в зависимости от сорта, ситуации и степени бестолковости приготовителя. Кофе бывает полным и тонким, молодым и зрелым. Бывает богатым, бывает аскетичным и глубокомысленным, как монах отшельник. Бывает бодрым и оптимистичым, бывает закипяченным до полусмерти, как сварившийся в молоке царь из детской сказки. По свершении небольшого обряда из таинственных глубин среднестатистической турки является божественный напиток, под глубокий аромат которого всегда приятно поразмыслить о размытой границе между бытием и небытием, поэзии Гумилева, приготовлении кофе и прочей метафизике.

Даже если кот разносит в щепки милый сердцу отдекорированный резьбой балкон.

---

Я тело в кресло уроню, я свет руками заслоню. (с) Н.Г.

Не зная, как омрачить себе дни, так славно имитирующие осень, утомленный светом солнца и лучистой энергией главреда, я решил заболеть бессонницей и хорошей мигренью исключительно для того, чтобы развлечься и как-то провести время. Читаю Флобера, чувствую себя изрядно больным головой в прямом и переносном смысле, но живым - нам обещают дожди.

Творческие порывы настигают меня нынче в самых неподходящих местах, в частности в редакции, где нет ни времени, ни возможности, ни приличной бумаги для осуществления замыслов. Приходится изыскивать неубедительную иллюзию возможности, жалкие обрывки времени и жуткую пупырчатую бумагу. Разумеется, результат ничего не стоит.

Один из рисунков показался мне менее пугающим, чем все прочие. Вероятно, потому, что мне непосчастливилось углядеть в нем настроение. Да, есть еще один скромный плюс - дефекты бумаги слегка сглаживаются при уменьшении. Мне лучше было бы обнародовать данный рисунок размером в аватар.

Известный литературный персонаж, прошу заметить, нисколько не схожий с автором.

---

К слову о примечательных незнакомцах.

На одной из множества остановок Партизанского проспекта в троллейбус взобрался аскетического вида господин, высохший до того, что напоминал колбасу салями годичной давности, с бровями, густыми, как усы отставного кавалериста и взглядом, тяжелым, как упавшая на ногу кувалда. Темные веки господина были устало прикрыты, волосы свисали по обеим сторонам лица унылыми черными сосульками. Весь его силуэт, высокий, тонкий и немного скрюченный в верхней части, напоминал фонарный столб.

Вскоре у этого в высшей степени характерного персонажа, за которым я максимально неприметно, но восхищенно наблюдал, противно, телефонным звонком из кабинета Берии, заверещал мобильный. Господин вытащил аппарат из кармана и приложил к уху.

- Да, здавствуйте, - сказал он с легкой хрипотцой русского Шерлока Холмса Василия Ливанова. - Вы поглядите, что понастроили. Опять эти столбы на каждом шагу. Откуда эта страсть к деформированным столбам у современных скульпторов? К тому же, у нынешней молодежи, склонной к распущенности, они вызывают неуместные ассоциации. Да, пан Збигнев, как из соседней комнаты. В Варшаве-то как? Не перегрелись, милейший?