Лёня.

Сверло в моей голове мутировало и приобрело размеры необычной формы фонарного столба. Само наличие цельной головы удивляло. Сквозь затуманенные кровавой пеленой зрачки я наблюдал двоих представителей племени человеков, которые неожиданно завелись в моем доме. Двое перманентно ели и смотрели телевизор. Телевизор показывал странное.



До сих пор не понимаю, был ли виденный мною фильм реальностью или игрой воспаленного разума. Склоняюсь все же к первому варианту, ибо несмотря на то, что мое сознание скособочено, как подгнивший сарай, я уверен, что просто не в состоянии сгенерировать подобное. Уровень гениальности, двусмысленности и эпатажа восхищает.



Главным героем действа был мальчик лет девяти. Началось все с того, что мальчику виделась корона, надетая на его русую голову. Не успели заведшиеся у меня двое обсудить всевозможные психотропные препараты, способные вызвать подобные галлюцинации, как мальчика выручил из рук милиционера другой мальчик, лет тринадцати, по имени Лёня. Наш герой погнался за удаляющимся Лёней и выдал следующее:

- Подождите... Я хотел сказать Вам, что я... Я...

Затаив дыхание, мы ждали сакраментального "Я люблю Вас..."

- Я благодарен Вам, - выдавил мальчик, смутившись наших пристальных взглядов.

"Лёня стал тем, кого он любил больше всего в его жизни", - сообщил много менее робкий и совершенно бестактный рассказчик.



На протяжение всего дальнейшего действия наш мальчик преклоняется перед Лёней, судорожно ища взаимности. Фильм переполнен романтикой в виде томных взглядов, клятв в вечной дружбе и кадров с бегущим навстречу Лёне мальчиком - руки раскинуты, волосы развеваются на ветру. Добившись внимания Лёни, мальчик сталкивается с новой проблемой - с травлей со стороны общества и невозможностью остаться наедине с возлюбленным. Единственный шанс этой запретной любви - открытое море, в которое Лёня ежедневно выходит на хлипком суденышке.

- Никакого моря без старших, - говорят ему родители.

- Но Лёня уезжает в другой город, - плачет мальчик. – Я хочу побыть с ним в море.

"Наедине", - хором дополняет просвещенная аудитория.

Увы, любовь двух юных сердец так и осталась платонической. Однако после отъезда Лёни белокурый Лёнин приятель подошел к нашему герою и робко предложил:

- Хочешь быть моим другом?

Мальчик печально улыбнулся. Нескромный рассказчик сообщил: "Они были вместе всю жизнь".



Все это транслировалось по каналу "Детский мир", хотя на мой взгляд детям до восемнадцати такое смотреть строго не рекомендуется во избежание непоправимых психологических отклонений. Даже я был немного смущен этой суровой и правдивой историей любви и несбывшейся страсти с привкусом соли и запахом марихуаны.



Тем временем двое закончили есть и покинули мой скромный приют, последовав за стаей и оставив меня переживать случившееся в одиночестве. Мой глубоко сентиментальный кот, опечаленный столь быстрой изменой Лёне, забрался ко мне на колени и свернулся в дрожащий депрессивный комок. На кухне закипал чайник. Небо пахло лавандой.

---

Сон.

Спал и видел фильм ужасов в японском ключе. Я был преподавателем, приехавшим в некую провинциальную школу, что само по себе фильм ужасов. Городок показывала мне некая дама, до боли напоминающая мою собственную школьную преподавательницу физкультуры Наталью Ивановну. Наталья Ивановна была лишена такого немаловажного органа, как мозг, и по этому поводу считала необходимым насиловать нервы тех, кто был менее ущербен в этом вопросе. Подозреваю, мозг казался Наталье Ивановне чем-то неестественным, уродливым, чужеродным, а обладателей его она подозревала в скрытой монструозности. Экскурсию она проводила в следующем ключе:

- А вот в этом доме живет Вася. Если Вы ему не понравитесь, он станет метать в Вас дротики.

После того, как я узнал способы воспитания преподавателей всей местной молодежи, мы подошли к тенистому саду, за которым виднелось древнее посеревшее строение.

- Если Вы не понравитесь детям из этого дома, - сказала Наталья Ивановна, - я не дам за Вашу жизнь и ломаного гроша.

Она впервые употребила столь литературный оборот, потому я заволновался. Она тем временем схватила меня за руку и увлекла за собой вглубь сада, где обнаружились мраморные скульптуры двух юных существ - девочки с куклой и хвостиками и мальчика помладше, у которого не было ничего. Их мертвые глаза взирали на нас холодно и безучастно. З спинами статуй находилась маленькая церквушка, откуда веяло склепом.

Разумеется, сон закончился тем, что статуи ожили, девочка указала на меня своим перстом, я испытал панический ужас и нутро церкви втянуло меня, как гигантский пылесос. На этом я умер и проснулся.

---

Густав Майринк, "Вальпургиева ночь".

Открыв книгу поздним вечером, в четыре часа ночи я перевернул последнюю страницу, будучи уже не слишком уверенным в собственной вменяемости. "Вальпургиева ночь" атмосферна, глубока, это книга-омут, в которую погружаешься, цепляясь за хитросплетенья фраз и довольно отчетливо наблюдая над собой пятно дневного света, удаляющееся и тускнеющее. Безумие книги не то, что очевидно и отталкивающе, а то, что тихо, незаметно, с каждой новой фразой вплетается в сознание и врастает в него своими корнями. Границы реальности и воображения стерты, воображение – это и есть реальность. Выныривая по другую сторону темных вод романа, сложно не понять, что на этом берегу все иначе. Мир зыбок, неубедителен, мир шаток.



Действие романа разворачивается в любимом городе Майринка, который он наделял самыми причудливыми качествами – в Праге. Прага, оккультная, потусторонняя, и является по сути центральной фигурой романа. Она – не просто город, она – мир теней, средоточие веками накапливающегося безумия, где каждый камень сохранил в себе отзвуки прошлого. Прага поделена на две части – Нижний Город, который называют собственно Прагой – живой, шумный, страстный, наполненный суетливой толпой горожан, и Градчаны, Верхний Город, место обитания аристократии. Время там застыло, родовые дома градчанских аристократов, древние, потемневшие от времени, полны портретов именитых предков, с которых смотрят лица людей, давно истлевших в могилах. Эти портреты – и есть основное население Градчан, а живые сами подобны портретам, их умы устремлены в прошлое, спускаясь по ветвям родословного древа.



И только Оттокар и Поликсена не принадлежат до конца своим мирам. Оттокар – молодой скрипач, внебрачный сын графини Заградки, его кровь – смешанная, и он мечется между Прагой и Градчанами, все более склоняясь к туманному застывшему мир своей матери. Любовь Оттокара к Поликсене, кстати, поначалу была любовью к портрету, недвижному образу давно умершей женщины. Поликсена же – урожденная аристократка, однако жажда жизни и страх перед смертью, выраженные в вампирической страсти к крови, тянут ее в бурлящую Прагу. Характерно, что в Поликсене ожил партрет ее прапрабабки графини Ламбуа.



Одна из ключевых фигур романа – бродячий актер Зрцадло. Зрцадло по-чешски значит зеркало, и актер Зрцадло по сути есть зеркало, он отражает глубины душ каждого, кто в него заглянет. Барону Эльзенвангеру он является в образе брата, некогда лишившего его наследства. Столкнувшись с воплощением терзающих его совесть образов, барон теряет рассудок. Выпивоха из "Зеленой лягушки", узрев, видимо, немощность собственной душонки, от шока даже мертвым свалился, бедняга. Лейб-медик Флюгбайль видит в Зрцадло некоего Мастера из Срединного мира, который говорит с ним так, будто он и есть истинное "я" собеседника. Богемская Лиза видит в нем образ давно покиувшего ее, но не забытого возлюбленного. Революционно настроенная нищенствующая чернь поначалу принимает его за воплощение Бога, а после – за Яна Жижку, ведущего ее на восстание.



Богемская Лиза - некогда первая красавица Праги, а теперь грязная костлявая старуха-гадалка, живущая в убожестве и запустении. Контраст ее отталкивающего образа и сильной, молодой, чистой любви, пронесенной ею через годы, даже как-то выбивает из колеи. Отталкивающая старуха в результате оказывается наиболее тонким, чутким, живым персонажем. Флюгбайль, которого сам автор называет пингвином – птицей, имеющей крылья, но не имеющей возможности взлететь - оказался способен увидеть внутреннюю красоту Богемской Лизы, но не способен ее оценить.

Фантасмагория Вальпургиевой ночи венчает роман.



Реальность Майринка насыщена оккультным знанием, глубоко символична, «Вальпургиева ночь» – изящна и в то же время гротескна, причудлива, полна черного юмора. Прекрасный высокий слог, извилистые, витиеватые фразы, открывающие читателю мрачные перспективы тягучей реальности майринковской Праги.



Между тем близится тридцатое апреля, господа.

---

Пока он спит, я поведаю вам правду.

Наконец мы с ним поменялись местами – он лежит на диване, запрокинув голову, лохматый и бледный, как живое воплощение моих ночных кошмаров, и старательно делает вид, будто умирает, а я разместился за этой железной штуковиной. Разумеется, сейчас он рассчитывает на мое сочувствие, но я дам ему понять, что не гожусь на роль сиделки. Я и так был излишне добр к нему, и он, решив, что ему все позволено, основательно зарвался. Начнем с того, что он просиживает за данной железной штуковиной вечера напролет вместо того, чтобы исполнять свои прямые обязанности. Он должен понимать, что я не буду пожизненно терпеть его безответственность, и чесать мне уши с большей регулярностью. Я уж молчу о еде. Порой он забывает вдоволь накормить меня и мне приходится снова и снова проводить с ним разъяснительные беседы. Кроме того, иногда он переходит все границы и начинает проявлять свои не в меру нежные чувства, зная мое отвращение к подобным нарушениям этикета. Я высоко ценю его любовь и преданность, но надо уметь держать свои эмоции в узде. Волей-неволей приходится его кусать. Я же должен воспитывать своего человека, чтобы он окончательно не распоясался.



Хотя мне грех на него жаловаться. В принципе он меня устраивает. У каждого свои недостатки, а у моего человека достоинства над ними очевидно превалируют. Уже то, что он сумел оценить кошачье превосходство и принять меня, как учителя, внушает мне уважение. Но я глубоко сомневаюсь в том, что однажды он достигнет просветления и постигнет мудрость мироздания. Людишки по сути своей народ суетный. Мне, право, смешно смотреть, как этот идиот, затянувшись в пиджачок, носится по квартире со своей работой, прямой, как путь воина, и серьезный, как призрак коммунизма, ищет фильмы, ищет книги, отслеживает новости, бесконечно копается в каких-то толстых томах в поисках истины. Вместо того чтобы угомониться, сесть и прислушаться к миру. Но, впрочем, чего я могу ждать от человека? Главное чтобы кормить не забывал.



Вдвоем нам живется неплохо, он прибирает, приносит еду, готовит, чешет уши, руководит искусственной мышью в моих охотничьих упражнениях. Не так часто, как хотелось бы, но все же завел я его не зря. Я выбрал его из множества желающих, изначально почувствовав в нем потенциал, и, кажется, не ошибся. Правда, он нуждается в постоянных поблажках, иногда я даже позволяю ему гладить мой живот. Понимаю, что для кота сносить такие фамильярности от низшей расы постыдно, но человек мне попался какой-то больно нежный, беспрестанно нуждающийся в моем тепле и внимании. Я должен быть добр к нему, чтобы он не загнулся ненароком.



Собственно, все бы хорошо, но в данный момент меня гложет насущная проблема. Мне два года отроду, на дворе, простите мой французский, весна, а я ни разу не бывал на свидании с дамой. Человек то и дело обещает организовать мое знакомство с некоей представительницей прекрасного пола, но у него всякий раз что-то срывается. Мне не хочется подозревать его в злом умысле, но я не могу отделаться от мысли, что он просто боится. Наслушавшись историй о котах, предпочетших жить в глубинке, но с дамой сердца, он опасается снова остаться один. На самом деле это, разумеется, невозможно. Самому добывать пищу, жить на улице – это удел плебеев, и я слишком хорошо знаю себе цену, чтобы променять причитающиеся мне почести на некое мифическое счастье с любимой кошкой.



И потом, не могу отрицать, мне жаль будет, если с моим человеком что-то случится. Он без меня несомненно погибнет. Во-первых, некому будет нейтрализовывать его отрицательные эмоции. Во-вторых, он в принципе не способен жить один. Вот и сейчас. Как я уже говорил, он изображает трагическое умирание. Кроме того, ему снится кошмар. Губы пересохли, волосы к лицу прилипли, лапы дрожат, вообще плохо дело. Сплошные хлопоты... Обратил внимание, что люди ни с чем не способны справиться самостоятельно. Вынужден все же прийти на помощь.

---

О Поппи Брайт. "Изысканный труп".

Некогда в пору моей беспечной юности, которая, должен признаться, минула не так уж давно, я не умел еще справляться с тягой ко всему запретному, деструктивному, декадентскому, потому почитывал госпожу Брайт и высоко ценил в ней две вещи. Во-первых, она способна передавать из пространства книги в пространство читателя сумрачную, свободную, пропахшую горечью полыни атмосферу ее личного Нового Орлеана. Во-вторых, она сумела создать мистическую параллельную реальность внутри той повседневности, которая знакома каждому. Именно это, как я думаю, теперь привлекает людей, ищущих волшебство в мире карьеры и здравого смысла, именно этим объясняется нереальная популярность разнообразных Гарри Поттеров. И вот недавно я обшаривал книжный и наткнулся на давно знакомого автора под оранжевой обложкой издательства "Альтернатива".

Госпожу Брайт, обретающую нынче все большую популярность в кругах бледных молодых людей, одетых в черное, издатели именуют готической принцессой. В довольно юном возрасте, всего двадцати семи лет отроду, она достигла широкой известности в узких кругах. Сейчас ей хорошо за тридцать и текст ее свидетельствует о том, что склонности ее развились в полную силу.

Действие романа разворачивается в то время, когда эпидемия СПИДа едва только грянула над миром, поставив перед лицом смерти многих беспечных преуспевающих мужчин. Книга повествует о жизни четверых людей, связанных поначалу лишь косвенно. Серийный убийца и некрофил Эндрю путем сложных физиологических ухищрений совершает побег из тюрьмы и направляется в Новый Орлеан, где серийный убийца и некрофил Джей радуется жизни, пользуясь доставшимся ему по наследству богатством. К несчастью, оба некрофила страдают неизбывным одиночеством, проблема их стара как мир - никто, увы, никто не разделяет их интересов. Тем временем юный азиат Тран и далеко уже не юный писатель Люк каждый по-своему переживают разрыв их длительной романтической связи. Волею судеб пути этой четверки пересекаются. Некрофилы как дети радуются тому, что нашли друг друга, и решают отметить свое счастие за ломтиком Трана, однако коварный Люк вмешивается в приятную дружескую пирушку.

Собственно, пристрастие госпожи Брайт к описанию нетрадиционных отношений всем известно, однако в данном случае она солидно перегнула палку. Книга занятна тем, что в ней нет женщин. Женщины здесь – нечто далекое и чужеродное, женщины временами мелькают где-то на заднем плане, но интересуют героев не больше мостовой под ногами. И если ранее гомосексуальный подтекст мог восприниматься как пикантное дополнение, то теперь это просто скучно. Необычно также то, что все герои заражены СПИДом, однако развернуто и всерьез на эту тему переживает, кажется, один Люк, от отчаяния впадающий в безумие.

В чем нельзя отказать госпоже Брайт, так это в способности излагать ярко и красочно. Изящный, легкий, образный язык позволяет прочувствовать атмосферу сияющего ночными огнями Французского Квартала и ощутить запах вод великой Миссисипи. Стиль Брайт все еще полон романтического очарования, чего не скажешь о содержании. Процедуру расчленения она описывает с тем же тонким изяществом, что и виды Нового Орлеана. Впрочем, в книге присутствует существенный плюс. Подробно, необычно, сильно передана психология серийного убийцы, влюбленного в каждую свою жертву.

Осадок после прочтения остается тяжелый и неприятный, и это, пожалуй, говорит об авторском мастерстве. Разумеется, Брайт стоит читать далеко не всем, ее творчество, на мой взгляд, ориентировано на вполне определенную аудиторию. Брайт вышла из некоей субкультуры - тексты насквозь пропитаны ею и рассчитаны на ее адептов. Поклонники темной романтики не смогут не оценить небрежной грации брайтовской чернухи.

---

***

Друзья, скажите, не писал ли кто-то из вас историю о блужданиях по Москве между Большой Коммунистической и Большой Алексеевской? Речь шла о длительных поисках дома номер семнадцать по Большой Коммунистической, в результате выяснилось, что по Большой Алексеевской значилась только старая церковь. Ответ необходим для выяснения вменяемости автора вопроса.

***

Снял с пика мысль из предыдущего поста, нарезая круги по синей гостиной. Понял, что развивать идею мне легче всего во время ходьбы, от лежания под окном я впадаю в созерцательность и экзистенциальные размышления. Теперь, когда я лишен возможности носиться по городу, бесконечно решая Очень Важные Проблемы, созерцательность захватила меня почти целиком. И только частые прогулки через мою, благо, не маленькую квартиру за очередной чашкой кофе вернули мне бодрость духа.

***

Когда-то в детстве меня поразилa строчка Чуковского : "Волки от испуга скушали друг друга". Я пытался представить себе, как это происходит - и не мог: ведь какой-то из волков должен был остаться последним. Я очень живо вообрaжал этих волков, заглатывающих друг друга с хвоста. Довольно неприятное зрелище. В тот день у меня даже пропал аппетит. Вообще, мне было нeхорошо. Тогда я ошибочно понял великую силу литературы.

---

Снова дневник. Так получилось.

Между тем облака кусками грязной ваты плывут за окном, а я лежу под окном с блокнотом и гипнотизирую взглядом листок бумаги, в отчаянии призывая загулявшую музу. Безусловно, я благодарен главреду за предоставленную мне возможность творить в домашних условиях до тех пор, пока не сойдут на нет мои температурнолихорадочные бодрствования, но мозг мой, закипающий и бурлящий, способен сгенерировать только рваные, изломанные образы, связанные, к примеру, с завоеванием планеты саблезубыми монтрами-мутантами. Вздумай монстры-мутанты завоевать Землю, я бы написал гениальную сенсационную статью, поражающую своей красочностью и правдивостью. Но монстры не шевелятся, и я задумываюсь о том, не пора ли мне переходить с публицистики на сценарии голливудских фильмов.

---

Дневник.

Пробежавшись вчера по городу, воздух которого состоял из ветра и солнца в равных пропорциях, я все-таки простудился. И даже пара чашек крепкого ароматного эрл-грея с лимоном и медом не сумела предотвратить красноту глаз и ломоту в голове, вызывающую желание достать из нее топор.

Вместо законного и необходимого отдыха я весь день тружусь на ниве родной журналистики, тщетно пытаясь активизировать мозг цистернами кофе. Ночь прошла за кухонным чаеобщением с внезапно пожелавшими доехать до меня старыми друзьями, посему спал я в общей сложности четыре часа. В краткий промежуток между днем и ночью я был атакован спешащей на работу толпой в метро. Толпа выглядела угрожающе и усердно старалась меня убить. Казалось, вагоны электрички вот-вот лопнут и людская масса горохом посыпется в темный тоннель.

Статья не пишется, мысль со скрипом развилась до своего пика и осталась там, остервенело маша руками. Очевидно, она боится высоты. За окном туманно и сыро, внутри туманно и сыро, сижу у окна и внимаю этой умиротворяющей гармоничности.

---

Девять этажей свободного полета.

Я не верю в психотерапию. Идея избавления от душевного хлама путем длительных доверительных бесед с неким абстрактным мастером штопки эмоционального фона кажется мне сомнительной. Доверительная беседа изначально подразумевает определенный уровень близости. Люди, способные вывернуть душу перед посторонним дядькой, получающим зарплату за то, чтобы выслушивать всякие бредни, вызывают у меня искреннее недоумение. На мой взгляд, психотерапия работает целиком на эффекте плацебо. Само наличие психотерапевта в жизни человека часто внушает ему уверенность в скором избавлении от психологических проблем, таким нехитрым способом снимая основную психологическую проблему - безысходность.



Впервые с психотерапией я столкнулся шестнадцати лет отроду, когда, пребывая во вполне комфортном состоянии затяжной апатии, неожиданно свалился в обморок на остановке, таким образом избавив себя от необходимости нарезать лягушек ломтиками в Лицее. Очнулся я уже в больнице, которая открыла мне свои объятия диагнозом «невроз такой-то, депрессия». Я попытался было донести до врачей, что никаких душевных страданий не испытываю, но мне лишь ответили, что это очень нехорошо – и передали в ласковые руки психотерапевта.



Психотерапевта звали Татьяной Витальевной. Образ ее, состоявший из детского заостренного личика, вздернутого к солнцу носа, длинных трепещущих ресниц и светлых волнистых волос, символизировал собой то, что она призвана была нести в мир - тихую радость и идиллическое счастие. Примерно так я представлял себе всех возлюбленных звезд русской эстрады разом, для полноты эффекта не хватало лишь зеленых бровей. Татьяна Витальевна искренне считала себя ангелом милосердия, яростно обожаемым всеми своими подопечными. Усадив меня на пуф, она схватила мою руку и взглянула в глаза пристально и серьезно.

- Ну? – настойчиво произнесла она и взмахнула пушистыми ресницами.



Так началось мое пребывание в клинике соответствующей направленности. От вынужденного ежедневного общения с ангелом во плоти я начинал ощущать себя морально травмированным, я бы даже сказал, наповал сраженным вопиющим несовершенством этого мира. Татьяна Витальевна требовала от меня искреннего повествования о моих тревогах, сомнениях и обидах, я искренне сообщал ей, что ничего такого не существует в помине. Она, разумеется, лишь недоверчиво качала белокурой головой и смотрела на меня с душераздирающим сочувствием.



Боюсь, я бы не вынес всего этого и заработал эмоциональную депрессию в дополнение к соматической, если бы клиника не была полна очарования. Наше отделение находилось на девятом этаже. Внизу манящим пейзажем замерло в умиротворении уютное тихое кладбище. Окнам в палатах не доставало единственного элемента - надписи крупным шрифтом: "Жизнь потеряла смысл? Ушла жена, выгнали с работы, любимая футбольная команда снова проиграла? Мир разочаровал тебя, ничто более не радует? Выход находится здесь".

Благодаря общей иронии ситуации у меня всегда было слово утешения для слишком громко страждущих:

- Хотите прекратить все Ваши несчастья? Не бойтесь, до кладбища жалких девять этажей свободного полета.



Разумеется, я потреблял таблеточки. Таблеточки оказывали эффект забавный, раскрашивая мир в фиолетовые тона. Подозреваю, что именно с тех пор мой организм научился сам генерировать транквилизаторы, ибо ощущение чистейшего пофигизма покидает меня нечасто.



По вечерам устраивалась юмористическая процедура под названием аутотренинг. Грузная Елена Владимировна, нависающая над депрессующими колышущимся центнером живого веса, мрачно, протяжно, утробным басом рассказывала о том, как расслабляются ее конечности и наступает нирвана. Правая нога Елены Владимировны, расслабляющаяся и наполняющаяся теплом, до сих пор является мне в кошмарах.



Через некоторое время я пришел на прием к Татьяне Витальевне и сразу заметил торжествующий блеск в ее широко распахнутых глазах.

- Почему ты не рассказал мне правды о своем детстве? – скорбно спросила она.

Мне стало ясно, что мои опечаленные родственники посчитали необходимым открыть ей глаза на мою жестокую биографию.

- Но нравы моего отца никогда меня особенно не печалили, - со вздохом отвечал я. - И уж тем более не печалят теперь.



И это была правда. У отца иногда обитали занятнейшие личности. Однажды у нас пару месяцев жила женщина в боа, у которой был мундштук и карманная собачонка. Шерсть у животного почему-то отсутствовала, и в компенсацию этого, видимо, Господь наградил свое создание звонким визгливым голосом, который оно не стеснялось использовать сутки напролет. Собака напоминала мне кусок протухлого мяса и была первым существом, которое мне сознательно захотелось физически уничтожить. Но именно благодаря склонностям моего отца в нашем доме однажды появился юный Митя, научивший меня играть Лунную Сонату. Бетховена и Митю я любил.



Разумеется, Татьяна Витальевна решила, что нашла ключ к моей болезни. Около недели я вынужден был ежедневно развлекать ее беседами о моей жизни с отцом. К тому моменту, когда меня выпустили из невротического мирка в жизнь, предварительно торжественно сообщив, что я до неприличия здоров, апатия благополучно меня покинула. Мною владела глухая мизантропия и некоторые идеи, приличествующие разве маньякам. Между тем мама, обрадованная моим исцелением, собрала по этому поводу гостей и пригласила Татьяну Витальевну как главного героя мероприятия. Татьяна Витальевна явилась, цветущая и улыбающаяся, как живое воплощение моей вновь приобретенной радости жизни, и принялась орошать углы своим заливистым смехом.

Закончив повествовать высокому собранию о постигшей меня трагедии, Татьяна Витальевна потребовала, чтобы я сыграл для нее Лунную Сонату, о которой она была столь наслышана. Я обреченно сел за фортепиано. Она прослушала ноты три, а затем зашлась в восхвалении меня, моей чуткой души и прекрасных музыкальных рук.



Мизантропия нарастала. Под музыку Бетховена я предавался мечтам о том, как эти узкие гибкие кисти обхватят тонкую шейку щебечущего ангела и прекратят искрящийся светлый поток, в котором потонуло пространство. Я улыбался. Я был в порядке.

---

Liquid Sky

В начале 80-х эмигрант из СССР Слава Цукерман снял в Нью-Йорке фильм Liquid Sky. Пришельцы, летающая тарелка, героин, бисексуальная пара, в которой обоих партнеров играет одна и та жа актриса - все что необходимо для популярности в начале 80-х. Фильм быстро стал культовым, теперь его выпустили на DVD, мало того, теперь его не так уж нереально раздобыть.

На днях мне попался этот DVD. С одной стороны, это ужасно. Фильм безнадежно устарел, смотреть его совершенно невыносимо, даже если обдолбаться кислотой по самое жидкое небо и танцевать самбу перед телевизором. С другой стороны, во всем этом чувствуется некий задор.

Должно быть, делать такие фильмы за три копейки в начале 80-х было довольно забавно.

---

***

Когда ты пробуждаешься, откуда берется уверенность в том, где ты оказался, какой сегодня день, а главное - кто ты?

Это просто сила привычки. Ты привык пробуждаться там, где ты заснул, привык, что сегодня тот же день, в сумеречноночном начале которого ты уговорил себя покинуть этот суетливый мир на бонусные 5-6 часов. Но откуда уверенность, что по пробуждении (=возвращении) ты будешь идентичен тому N., который ушел пять часов назад? Откуда взялась привычка додумывать недодуманные мысли, возвращаясь в того же себя?

Странно, но с сегодняшним пробуждением пришло четкое ощущение, что я вернулся в какого-то другого Ино.

---

Гости из прошлого.

- По гимназии ходил слух о том, что ты у нас что-то наподобие волшебника. Что в случае чего ты просто скажешь "крэкс пэкс фэкс" – и мы все умрем.

Это замечательное в своей абсурдности, но не лишенное прелести признание Дима проорал мне в ухо где-то между Партизанской и Автозаводской. Схватившись за поручень, он раскачивался передо мной в такт то нарастающему, то стихающему гулу поезда, как повешенный на ветру, на нем мерно колыхалось длинное черное пальто, в пальто позвякивали ключи. Я из природной склонности делать все наперекор прислонился к двери с командой «Не прислоняться!» и боролся с великим соблазном. Меня тянуло сказать, что они не то чтобы ошибались, изобразить на лице суровую вдохновенность и глухо, медленно заговорить на арамейском. Реакция была бы более чем интересна, но я сдержался. Жизнь уже обучила меня основным нормам поведения воспитанного социального животного.



Моя самодостаточность зиждется не на отсутствии привязанности к кому бы то ни было, она основана на способности обходится собой вне зависимости от привязанностей. Как глубоко инровертированный индивид, происходящим в моем сознании я всегда интересовался много более чем творящимся снаружи.

В школе я был неприкасаемым по собственному желанию. Случилось это оттого, что терзать меня было не интересно за полной индифферентностью жертвы. После годичных попыток как-то меня достать наши хулиганы, очевидно, морально утомились, оскорбились проявленным мною невниманием к основному роду их деятельности и удалились работать с более адекватными людьми. С этого момента манера ни в коем случае меня не задевать вошла в традицию гимназии. Вокруг нее, как и вокруг всякой традиции, тут же стали распространяться легенды одна страшнее другой, а на мне, видимо, благодаря отрешенному взгляду и молчаливости, отрос и закостенел, как рога молодого лося, мощный ореол таинственности. Сам я ореола не ощущал. Сказать о нем мне было некому, ибо единственным способом взаимодействия с коллективом для меня служила передача тетрадей с заданиями под размножение. Должен заметить, что Дима в пользователи моих тетрадей не входил, он относился к той категории населения, с которой я вовсе не пересекался. Он был лидером компании - черноволос, коммуникабелен, популярен - вокруг него пели фанфары и монотонно жужжали две-три безнадежно влюбленные школьные активистки. Разумеется, такие товарищи не общаются с хрупкими молчаливыми отличниками вроде меня из-за взаимного неприятия - они считают нас слабаками, а мы считаем их идиотами.

Но мы потому и отличники, что редко ошибаемся.



После девятого класса жизнь разнесла нас по околоуниверситетским лицеям, посему в следующий раз я увидел Диму только через несколько лет, когда твердыня Лингвистического Института уже была мною покорена. Однажды осенью мы с щебечущей стайкой девиц и неизменным Шуманским нырнули в рокочущую утробу клуба "Сафари", дабы закрепить возникшее товарищество и взглянуть на дивную группу Divina enema. На сцене скакали суровые рокеры, покрытые отросшей растительностью по периметру, под сценой можно было наблюдать месиво из молодых людей самой разнообразной окраски и степени обдолбанности, над ними подобно штыкам перед битвой качались худые белые руки, поднятые ввысь в знаке зверя, музыка нещадно била по ребрам. Стандартный рок-сейшн. Подобные мероприятия приятны общей погруженностью в себя – собственно, коммуникация под подобный грохот проблематична. Следовательно, несмотря на скопище полных нездоровой энергии юных тусовщиков ничто не мешает в полной мере отдаться потоку своих мыслей о гуманоидах и коллективном бессознательном.



Удобно расположившись на волнах тяжелой музыки и горячего дыхания толпы, я погрузился в философские думы, посему заметить старого знакомого мне удалось далеко не сразу. А между тем он находился шагах в двух от меня, не больше. Некоторое время я мог не без любопытства наблюдать за ним – он отрастил длинные волосы, которыми теперь без зазрения совести размахивал, хлеща черными прядями по лицам близстоящих девиц, кроме того, у него появился пупс. У пупса было лицо Амура с картины Караваджо, нежное, прекрасное, чуть припухлое и немного обиженное - проще говоря, лицо, которое своей капризной слащавостью без малейшего признака интеллекта вызывает у меня приступы острой брезгливости, смешенной с любопытством - подобные чувства я испытываю только к пупсам, жукам и гусеницам. Сцена, раскинувшаяся пред моим взором, завораживала романтичностью - пупс вис на плечах моего старого знакомца, как огромный чужеродный нарост, шептал ему что-то на ухо и в результате, очевидно, потребовал удалиться, потому что парочка двинулась к бару. По дороге Дима заметил меня и глаза его незамедлительно приняли округлую форму, превратившись в черные рубашечные пуговицы. Он кивнул мне, не осмелившись покинуть своего страдающего спутника.



Нагнал он меня уже в холле, в очереди в гардероб. Продравшись сквозь толпу, он встал подле меня и смущенно склонил голову.

- Слушай, - сказал он голосом, полным мировой скорби. - Ты ведь никому не скажешь про... Ну, про...

Он указал на Амура, который пучил большие голубые глаза из-за плеча злополучного Ромео и постепенно превращался из Амура в лемура. Я пожелал позабытому кумиру спать спокойно, объяснив, что со времен нашего знакомства не стал разговорчивее. На поверхность земли мы выбрались все вместе, а затем я в компании Шуманского и девушек рванул на остановку ловить автобус, а Дима с пупсом растаяли в ночи.



Мой город перечеркнут жирным кривым крестом пересекающихся линий метро. Проект забракован автором. Там, где скрещиваются ветки, в самом сердце города, зачастую пересекаются и жизненные пути горожан.

- Что-то ты офрантел, и не узнать тебя, - услышал я позади себя, стоя на Купаловской в ожидании поезда. Здравствуй, Дмитрий. Наши орбиты пересекаются раз в два года – космос точен как часы.



Мой ореол таинственности аккуратно сложен в ящик из-под обуви и спрятан в кладовке вместе с исписанными мелким почерком учебниками химии, значком с надписью «Гимназист» и красной повязкой для дежурных. Мое одинокое спокойное детство - широкие школьные подоконники, на которых я проводил перемены, герань в тяжелых горшках, ироничный Юрий Иванович, вызывающий мое уважение своим нескрываемым пренебрежением к учащимся, запах чернил и звук крошащегося о доску мела. Теперь я выгляжу, как молодой многообещающий журналист, что, впрочем, с определенной погрешностью отражает действительность. Но это вовсе не значит, что мой нынешний образ соответствует внутреннему содержанию более прежнего. Просто волшебник нашел лучший способ ограждения себя от мира – на смену безучастности пришла невидимость.

---

Прошедшей ночью мы с Андреем, страдая бессонницей с противоположных сторон наших дремлющих в фонарном свете задворок вселенной, обсуждали всякие любопытные вещи, в ходе чего я полностью убедился в том, что прогрессия типа эстеткиа -> этика -> Бог, в качестве "правильной" последовательности духовного развития, является одной из наиболее неэффективных, если не сказать - попросту ложной. В духовном развитии прогресс начинается с последнего из перечисленных компонентов, и им же заканчивается, иначе это уже не духовный, а какой-то другой прогресс. И идти предварительно в эстетику для этого вовсе не обязательно.

---

Усталость.

Спать для разнообразия бывает достаточно полезно, хотя бы потому, что в процессе сна сумбурные видения приходят на смену поднадоевшей картинке реальности. Усталость сковывает разум все более обременительным влиянием страдающей физической оболочки, но время от времени компенсирует неудобства состоянием абсолютной свободы. Отчетливое ощущение отделенности сознания от тела, предельно незамутненый взгляд изнутри. Созерцательность, подобная той, что приходит в процессе длительных ритуалов китайского чаепития.



Время остановилось и словно сгустилось, как воздух в жаркие безветренные дни в середине июля. Так же, как июльский воздух, оно рисует блестящие свежими лужами миражи на горизонте. Время замерло, повиснув атмосферным столбом на плечах прохладной ночи, сияющей бесконечным множеством оранжевых огней в опустевшем городе. Если обыкновенно ночь напоминает мне реку с темной прозрачной водой, ограниченную отчетливым ощущением берегов, то эта ночь кажется болотом - у нее нет границ, есть только глубина. Увязнув в ночи, остается только проваливаться медленно и со вкусом, что я и делаю, сидя который час на балконе с чашкой остывшего кофе в онемевшей руке.



Огромная пустынная квартира, минималистический интерьер, синие ковры, неоновые лампочки, картины в простых тонких рамах. Звук падающих капель из ванной, мой брошенный блокнот и книги, едва слышная мурлычущая мелодия из динамиков. На кухне пахнет так, будто я держу в холодильнике несвежий труп. Поискал под столом, тумбочками и плинтусами забежавших погостить и невинно загубленных недружелюбным хозяином хомяков и тараканов, серьезно поговорил с котом - бесполезно. Источник запаха не был обнаружен. Это заставляет меня полагать, что несвежий труп находится у соседей, причем не в холодильнике. Собственно, запах этот бережет деньги, вложенные в продукты - уже одно нахождение в соответствующей зоне квартиры с психологической точки зрения успешно заменяет обед.

@настроение: У меня нет совести. У меня есть только нервы. (с) Акутагава

---

***

Алхимическая деятельность прекрасна тем, что она ставит перед собой невыполнимую задачу. Любому опытному алхимику, если он не сумасшедший, понятно, что он никогда не выделит золото из гораздо более дешевого хлористого аммония. Но, как говорил Генрих Нейгауз, "только стремясь достичь невозможного, можем мы достичь возможное".

***

Только что понял очевидное: фраза "Жить без сигарет сложно, неинтересно, да и незачем", столь приглянувшаяся мне изначально, на самом деле вполне справедлива и для меня, если заменить сигареты кофе.

***

Существует довольно весомая вероятность того, что в скором времени я сменю ник. Если это произойдет, то возникнет не менее весомая вероятность того, что через месяц я вновь вернусь к тому имени, которое за годы стало полноценно моим. Однако я успею насладиться доселе неизведанным опытом и удовлетворить терзающее меня желание перемен. Так что, дорогие друзья, если я выдумаю новый ник, прошу не пугаться ему в ваших списках.

---

О романе Кристиана Крахта "Faserland".

Возникает такое чувство, что все просто давно устали. Те, кто пишет о литературе, устали от гуманизма, антигуманизма, пародий на гуманизм и пародий на антигуманизм. И когда им встречается произведение столь же усталого человека, который старается лишить слова всего того, чем они были нагружены за последние столетия, то они с радостью приписывают этому "культовый" статус.

Забыв о том, что как сами они, так и автор устали от всех этих "культов" до тошноты.

@настроение: tired

---

Дневник.

День начался непредвиденно рано, ибо семество мое ни с того ни с сего вышло на тропу войны и с остервенением, достойным описанных Войнич хиваро, принялось ежеминутно снимать скальп с моего телефона и стенать в него о своей трагической участи. Эти скорбные события свершились отнюдь не потому, что я гнусно похитил у своего дикого семейства священную птицу сокола, причина гораздо более прозаична - снова и снова переделяемое и кажущееся мне уже неделимым наследство. Моей личной защиты было достаточно, чтобы не позволить концентрированному идиотизму окружающей среды подействовать на мою психику, однако головную боль мне все же обеспечили. Отсюда вывод - от того, что ранее гордо звалось родом, нынче остались лишь старые пафосные письма, толпа невменяемых родственников и тяжелые наследственные мигрени.



Вчерашнюю весну за ночь запорошило снегом, и я пять часов мирно спал в блаженной истоме, мотивированной похолоданием. Посему после прошедшей умирающебезумнорабочей недели я, кажется, снова жив и бодр. Испарения свежезаваренного Шань Цинь Шуй Сю, холодный свежий воздух из форточки и старый добрый Армстронг - и мое сознание снова кажется ясным и восприимчивым. Либо мир, метавшийся в лихорадке последнюю неделю, действительно маленько отпустило, либо я уже сошел с ума, как мой двоюродный дедушка Мариуш.

---

Орхидеи еще не зацвели.

Солнце уже опустилось за горизонт, и только ярко-бордовая полоса на западе, за опущенными кронами ив, лежит расплесканным содержимым великого ока, снова соединяя день и ночь в магическое алхимическое триединство. Небо – черный бархат платья, звезды - рассыпанные на нем дорогие безделушки, ночь почти готова спуститься к высокому собранию.



- Возвращайся, - кричат с порога дома, машут рукой. Я спускаюсь к реке, скрываясь от взглядов за прибрежным холмом. Солоновато пахнет речной водой, прелой травой, гнилью и сыростью. Вода мерно и неторопливо плещется в серых сумерках, закручивается в водовороты, врезаясь в заводь у самого берега, и беспечно продолжает свой путь к морю. Жабы в эту пору особенно надрываются, оглушая своих редких слушателей торжественным свадебным хоралом. Серые цапли, гордые, длинноногие, высокомерные, флегматично, сдержанно бродят среди их радостной суеты суровыми надсмотрщиками, отлавливают особенно распоясавшихся певиц и без предисловий потребляют в пищу.



По ту сторону реки – зеленовато-бурый луг, по краям обросший камышами и густым невысоким кустарником. Отсюда он выглядит мирным и безопасным, но всем известно, что там - топи. Разумеется, преодолеть болота несложно, если придерживаться вытоптанных местными жителями тропинок, однако даже там земля под ногами смачно хлюпает, с аппетитом причмокивая в ожидании следующего неосторожного путника, и нога проваливается в сырую поросшую мхом землю по самую щиколотку. По ночам на болотах горят призрачные голубоватые огоньки, о которых не писал только ленивый. Ничего удивительного - эти покачивающиеся в темноте бледные свечи привлекают взгляд, завораживают и манят. С приходом ночи над болотами поднимается туман, не ровный и гладкий, какой обычно стелется в долинах, а рваный, как изрезанное шелковое тряпье. Он поднимается изломанными столбами, истончаясь по мере приближения к небу, и напоминает изогнутые полупрозрачные человеческие фигуры. Разумеется, в сознании жителей здешних мест там, вдали на болотах живут не только гордые серые цапли. Это прибежище мятежных душ тех, кто оказался погребен в трясине, а также родина оборотней, вурдалаков и прочей нечисти, в которую в заброшенной опустевшей деревушке начала двадцать первого века верят не менее искренне, чем в средние века.



Оборотни встречались мне только в лице Койота, умеющего трансформироваться в Опоссума, вурдалаки, очевидно, устав скитаться по унылым и безлюдным просторам болот, выползли в города, предпочтя тишине и призрачным огням шумные клубы, разрывающие ночь мельтешащей лазерно-неоновой подсветкой и тяжелой гитарной музыкой, что до призраков, то чего не померещится в пустынной туманной дали. И мне мерещилось, но я на то и я, чтобы мне мерещилось. Померещится и будет. Болота бережно хранят свои тайны, отпугивая невежественных людей своим нерушимым бескрайним уединением.



Я откидываюсь в траву и опрокидываюсь в ночное небо. Старые тополя, прогнувшиеся над рекой, грозно и устало шепчут мне мрачные предостережения, помахивая костлявыми пальцами ветвей. Болота живут своей, недоступной нашему суетному сознанию жизнью, медлительной, вязкой, тягучей. Оставаясь один на один с этой огромной стихией, я невольно ловлю ее ритм и теряю ощущение времени и пространства. В абсолютном покое я лежу на траве, запрокинув голову, и чувствую себя туманным столбом, поднимающимся из влажной земли и покачивающимся на едва ощутимом ветру.

@музыка: Lacrimosa - Der Kelch Des Lebens

@настроение: ...в белую рощу беззвучных мелодий.

---

Минск.

Беларусь, как известно, называют страной под белыми крыльями. Почему же по некоему необъяснимому стечению обстоятельств я день ото дня вижу Минск под черными? Либо множество огромных стай воронья неустанно кружат над городом, либо одна конкретная стая повсюду преследует меня.

---

Развилка.

"Жить без сигарет сложно, неинтересно, да и незачем", - изрек между делом Койот, перекинувшийся однажды мрачной, безлунной, нервной и страшной оборотнической ночью Опоссумом. Одной этой фразой он сумел низвергнуть меня с пьедестала отрешенной созерцательности в пучину экзистенциальных размышлений. Внезапно я осознал всю безысходность и бесперспективность своего бытия - дело в том, что я лишен всякой возможности отдекорировать свою бледную жизнь никотиновыми испарениями, по совместительству заняв руки тонкими палочками дорогих сигарет. Я не курю и не могу курить, ибо от запаха горелого табака у меня случаются мигрени не поддающейся описанию силы. Порой кажется, что в черепной коробке разорвалась атомная бомба, и я ловлю себя на желании оторвать голову и с ужасом отбросить прочь, будто это жужжащее, полное неразумной и отвратительной жизни осиное гнездо. Таким образом, жить с сигаретами - мучительно и невыносимо. Задумавшись на секунду о перспективе изящно покончить с собой, прекратив таким образом безостановочную невыносимость бытия, я отверг и эту мысль как непродуктивную. Известно, что прелесть самоубийства заключается в перспективе его осуществления, тогда как уже свершенное, оно вряд ли способно принести сколько бы то ни было благотворный эффект.

Стало быть, я на развилке, стою перед волшебным камнем-указателем, держа под уздцы своего коня, и любой путь грозит лишь разочарованиями и потерями.

@музыка: Чайковский - Лебединое Озеро

@настроение: ...эту мертвую зыбь тишины, где идут отголоски ко дну...