"Вымышленный литературный персонаж, скрывающий свое книжное происхождение". (с)
Буквально вчерашним утром нелегкая занесла меня на окраину района, где я бываю крайне редко и неохотно. Нелегкую звали доктор Водич и несла она меня туда с четкой целью - зайти в поликлинику и оставить там часть своей драгоценной крови, коей и так недостаточно.
Выйдя из затхлого помещения лаборатории на свежий воздух, я почувствовал необходимость простимулировать свой поникший организм и отправился в близлежащее кафе за любым видом кофе. Пройдя мимо остановки, где я некогда садился на траллейбус по направлению к дому, я направился по дорожке, что вела и ведет поныне к моей родной гимназии, в которой я провел солидную часть своей юности - с пятого по одиннадцатый класс. По дорожке этой, как и некогда, сновали молодые люди с сумками, кафе было до отказа забито старшеклассниками. Должно быть, и меня все еще можно принять за старшеклассника, что забрел купить мороженое по дороге с практики. Ностальгия накатила незаметно, в поцессе поедания пирожного - я вспомнил, как в этом самом кафе покупал себе жалкие обеды на свои законные пять копеек от родителей, иногда в компании, но чаще один, ибо в ту пору я был замкнут, отчужен и необщителен. Вспомнилось белое стандартное здание, которое я ненавидел чувством чистым и яростным, тяжелая сумка, значок с надписью "Гимназист. Класс гуманитарных наук.", строгий черный пиджак, беготня за журналом. И гордые ряды учеников на линейке, когда пухлый маленький директор, раздуваясь еще больше, краснея и блестя глазами на весь свет, сообщал нам о нашем объединениии с Академией Сахарова.
В то время я товариществовал с неким юношей Ваней, столь же молчаливым и спокойным, как и я, лучшим учеником биологической параллели. Нескромно замечу, что я изредка претендовал на звание лучшего ученика в своей, гуманитарной области, что, видимо, и сближало нас, типичных зубрил для окружающих. Ваня был очень высокий, очень худой и очень неуклюжий, но его белый лоб и ясные глаза сглаживали впечатление и делали его странно трогательным. С ним мы не разговаривали так, как разговаривают друзья - зная нрав друг друга, мы просто ходили бок о бок к остановке, с улыбкой поглощая булки, и иногда обменивались фразами по существу. Но мы в то время были привязаны друг к другу, в этом я уверен. По окончании гимназии он поступил в БГУ, я - в Лингвист. Больше мы не виделись.
Был у нас в классе весьма любопытный экземпляр, Блатницкий - громоздкий парень с круглым лицом и въедливыми глазами. В каждой, даже самой хорошей школе должен быть хотя бы один хулиган, и Блатницкий взвалил обязанность сию на свои плечи. Нес он ее вполне достойно, тщательно мешая жить всем более-менее нормальным людям. Таких же, как я или Ваня, отделенных от общества и чурающихся общества, он ненавидел с особой силой. Вымазанные сумки, вырванные из книг страницы и постоянная нервотрепка - то, что я помню от этого джентльмена. Я, правда, выносил все это с завидным спокойствием, ибо осознавал, что изменить что-либо не в силах, и старался игнорировать существование Блатницкого на этой планете. Ему со мной было скучно, я не вопел и не плакал, и он быстро находил себе другие жертвы. Однажды, однако, он оказался способен на разговор. Я, будучи окончательно взбешен, не нашел ничего лучшего, как спросить, зачем он все это делает. Ответ был неожиданно глубокомыслен:
- Но ведь теперь иначе нельзя. Ты, например, повзрослеешь и станешь вшивым интеллигентишкой, и все о тебя будут ноги вытирать. А у меня будут власть и деньги, потому что я умею строить людей.
Думаю, в его случае возможны два варианта - либо он имеет и власть, и деньги, и людей, либо сидит на нарах. Второе более правдоподобно.
С девочками в ту пору я не общался вовсе. С девочками мы не понимали друг друга, и я привык не видеть их вовсе. Не так давно группу студентов от Лингвиста направили в педагогический колледж на практику, и там я повстречал одну из своих бывших одноклассниц. Она сидела на коленях у смуглого веселого парня и смеялась. Завидев меня, удивленно вскинула брови и помахала рукой. Я же думал об одном: отчетливо помню фамилию - Бондарь, как звать же не помню совершенно. Не вспомнил до сих пор. Скупо рассказали друг другу об основных событиях жизни.
- Знаешь, ты как-будто стал нормальнее, - сказала она под конец.
Я искренне не понял фразы.
- Раньше совсем странный был, - замялась они и слегка покраснела. - У нас весь класс тебя стороной обходил, поговаривали, что ты тронут слегка.
На самом деле я был обычным зубрилой. Закомплексованным, зажатым эскапистом. И обходили меня не потому, что я был странный, а потому, что я так хотел. Но, разумеется, легче выдумать легенду, чем задуматься над истинной мотивацией своих не всегда доблестных поступков.
Мои преподаватели в большинстве своем были люди славные. Историк, правда, выпивал. Преподаватель русского была фанатично религиозна и всякий раз ласково попрекала меня в гордыни. Рюрик, наш классный и учитель химии, любил говорить нам, что мы бестолочи, раз гуманитарии. Боле всего я не любил математика за вечную нежность интонаций и полусогнутую спину, что раз и навсегда сделало его в моих глазах мелким подхалимом.
Вспоминая сейчас то время, я понимаю, что ненавидел школу не столько за то, какой была она - видимо, наша гимназия все же е самое худшее среднее учебное заведение. Я ненавидел ее за себя в ней. Я слишком многого не умел и не знал тогда, школа вышла моим черновиком жизни - с кучей помарок, крестами перечеркиваний, замазанным чернилами и потрепавшимся по краям. Многие, ностальгируя о школе, скучают по прежней жизни, я же никогда не пожалею о том, что те годы закончились. Отмучился, слава Богу.
Выйдя из затхлого помещения лаборатории на свежий воздух, я почувствовал необходимость простимулировать свой поникший организм и отправился в близлежащее кафе за любым видом кофе. Пройдя мимо остановки, где я некогда садился на траллейбус по направлению к дому, я направился по дорожке, что вела и ведет поныне к моей родной гимназии, в которой я провел солидную часть своей юности - с пятого по одиннадцатый класс. По дорожке этой, как и некогда, сновали молодые люди с сумками, кафе было до отказа забито старшеклассниками. Должно быть, и меня все еще можно принять за старшеклассника, что забрел купить мороженое по дороге с практики. Ностальгия накатила незаметно, в поцессе поедания пирожного - я вспомнил, как в этом самом кафе покупал себе жалкие обеды на свои законные пять копеек от родителей, иногда в компании, но чаще один, ибо в ту пору я был замкнут, отчужен и необщителен. Вспомнилось белое стандартное здание, которое я ненавидел чувством чистым и яростным, тяжелая сумка, значок с надписью "Гимназист. Класс гуманитарных наук.", строгий черный пиджак, беготня за журналом. И гордые ряды учеников на линейке, когда пухлый маленький директор, раздуваясь еще больше, краснея и блестя глазами на весь свет, сообщал нам о нашем объединениии с Академией Сахарова.
В то время я товариществовал с неким юношей Ваней, столь же молчаливым и спокойным, как и я, лучшим учеником биологической параллели. Нескромно замечу, что я изредка претендовал на звание лучшего ученика в своей, гуманитарной области, что, видимо, и сближало нас, типичных зубрил для окружающих. Ваня был очень высокий, очень худой и очень неуклюжий, но его белый лоб и ясные глаза сглаживали впечатление и делали его странно трогательным. С ним мы не разговаривали так, как разговаривают друзья - зная нрав друг друга, мы просто ходили бок о бок к остановке, с улыбкой поглощая булки, и иногда обменивались фразами по существу. Но мы в то время были привязаны друг к другу, в этом я уверен. По окончании гимназии он поступил в БГУ, я - в Лингвист. Больше мы не виделись.
Был у нас в классе весьма любопытный экземпляр, Блатницкий - громоздкий парень с круглым лицом и въедливыми глазами. В каждой, даже самой хорошей школе должен быть хотя бы один хулиган, и Блатницкий взвалил обязанность сию на свои плечи. Нес он ее вполне достойно, тщательно мешая жить всем более-менее нормальным людям. Таких же, как я или Ваня, отделенных от общества и чурающихся общества, он ненавидел с особой силой. Вымазанные сумки, вырванные из книг страницы и постоянная нервотрепка - то, что я помню от этого джентльмена. Я, правда, выносил все это с завидным спокойствием, ибо осознавал, что изменить что-либо не в силах, и старался игнорировать существование Блатницкого на этой планете. Ему со мной было скучно, я не вопел и не плакал, и он быстро находил себе другие жертвы. Однажды, однако, он оказался способен на разговор. Я, будучи окончательно взбешен, не нашел ничего лучшего, как спросить, зачем он все это делает. Ответ был неожиданно глубокомыслен:
- Но ведь теперь иначе нельзя. Ты, например, повзрослеешь и станешь вшивым интеллигентишкой, и все о тебя будут ноги вытирать. А у меня будут власть и деньги, потому что я умею строить людей.
Думаю, в его случае возможны два варианта - либо он имеет и власть, и деньги, и людей, либо сидит на нарах. Второе более правдоподобно.
С девочками в ту пору я не общался вовсе. С девочками мы не понимали друг друга, и я привык не видеть их вовсе. Не так давно группу студентов от Лингвиста направили в педагогический колледж на практику, и там я повстречал одну из своих бывших одноклассниц. Она сидела на коленях у смуглого веселого парня и смеялась. Завидев меня, удивленно вскинула брови и помахала рукой. Я же думал об одном: отчетливо помню фамилию - Бондарь, как звать же не помню совершенно. Не вспомнил до сих пор. Скупо рассказали друг другу об основных событиях жизни.
- Знаешь, ты как-будто стал нормальнее, - сказала она под конец.
Я искренне не понял фразы.
- Раньше совсем странный был, - замялась они и слегка покраснела. - У нас весь класс тебя стороной обходил, поговаривали, что ты тронут слегка.
На самом деле я был обычным зубрилой. Закомплексованным, зажатым эскапистом. И обходили меня не потому, что я был странный, а потому, что я так хотел. Но, разумеется, легче выдумать легенду, чем задуматься над истинной мотивацией своих не всегда доблестных поступков.
Мои преподаватели в большинстве своем были люди славные. Историк, правда, выпивал. Преподаватель русского была фанатично религиозна и всякий раз ласково попрекала меня в гордыни. Рюрик, наш классный и учитель химии, любил говорить нам, что мы бестолочи, раз гуманитарии. Боле всего я не любил математика за вечную нежность интонаций и полусогнутую спину, что раз и навсегда сделало его в моих глазах мелким подхалимом.
Вспоминая сейчас то время, я понимаю, что ненавидел школу не столько за то, какой была она - видимо, наша гимназия все же е самое худшее среднее учебное заведение. Я ненавидел ее за себя в ней. Я слишком многого не умел и не знал тогда, школа вышла моим черновиком жизни - с кучей помарок, крестами перечеркиваний, замазанным чернилами и потрепавшимся по краям. Многие, ностальгируя о школе, скучают по прежней жизни, я же никогда не пожалею о том, что те годы закончились. Отмучился, слава Богу.