"Вымышленный литературный персонаж, скрывающий свое книжное происхождение". (с)
Подозреваю, что все, кому того хотелось, уже прочитали "Цветные картинки" до конца на сторонних ресурсах, но во имя мировой гармонии закончу текст и здесь ("Магистр", Сюэ Ян/Сяо Синчэнь, сказ о рыбах, осени и моральной дилемме).
Это был долгий и важный для меня путь (и надо бы отдельно осмыслить и записать, почему).
В предыдущих сериях: здесь и здесь.
Цветные картинки. Декабрь.15. То, что было потом, Сюэ Ян запомнил осколками. Шумел ветер, снег ледяными иглами царапал кожу. Что-то горькое обжигало горло, что-то горячее касалось груди. Мягкий голос, текучий, как вода, звал по имени, задавал какие-то ускользающие от осознания вопросы, и что-то в Сюэ Яне рвалось ему навстречу из вязкого бессловесного тумана, жаждало найти источник этих звуков, чтобы припасть к нему и уже никогда не отпускать.
Все это перемежалось кошмарами, привычными, монотонными и все равно невыносимыми, как зубная боль, — стол и свеча, гроб и солома.
Как-то раз Сюэ Ян будто бы видел, как даочжан, расплывающийся, трансмутирующий в свет, растерянно и скорбно ощупывал конфету, которую Сюэ Ян хранил на груди много лет. В первую секунду лязгнула зубами злоба: это нельзя трогать! А потом накрыло тяжелой, все смывающей, все уносящей волной умиротворения: все равно ее уже нельзя есть; даочжан принесет новую.
Очнулся Сюэ Ян в незнакомой комнате. Полумрак, серые от старости деревянные стены, простая обстановка. Рядом потрескивает, вспыхивая рыжими угольками, жаровня. В дальнем углу скромный алтарь Гуаньинь, бьются в ногах богини огоньки свечей. За перекрестьем оконных рам синь, долгие сумерки на пороге зимы.
Даочжана в комнате не было.
Сюэ Ян резко сел. В ту же секунду все вокруг поплыло, закружилось в каком-то демоническом танце — и вот он уже лежал, скрючившись и привалившись головой к стене, созерцая рой беснующихся перед глазами мух. Это ж надо было так раскиснуть... Ну ничего. Подумаешь. На стене в отдалении различалось движение — полз куда-то паук — и Сюэ Ян уставился на него с острой, внимательной ненавистью, пытаясь нацепить на него, как на крючок, уплывающую картинку. Он всегда умел быстро прийти в себя. И в этот раз получится.
— Что же ты делаешь... — прошелестел вдруг где-то рядом встревоженный голос даочжана. Сюэ Ян вздрогнул, когда невесомая рука легла ему на спину. Он и не знал, какая откормленная слоновья тяжесть взгромоздилась на его сердце, пока она не упорхнула в одно мгновение, как стрекоза с цветка.
— Даочжан... — прохрипел он, безотчетно шатнувшись на голос и угодив в пропахшие травами волосы, в белый хлопок ханьфу. — Даочжан, что случилось? Где мы?
— В деревне. Успокойся, — вторая рука даочжана перехватила Сюэ Яна поперек груди. — Тревога истощает твои духовные силы.
Сяо Синчэнь уложил Сюэ Яна на спину, и перед глазами всплыло, как луна из-за горизонта, светлое лицо на фоне темного потолка: белая повязка под черными бровями, голубые прожилки вен на висках, серьёзно сжатые губы. Мухи сдавали позиции, и Сюэ Ян попытался усмехнуться.
— У меня этих духовных сил хоть ложкой ешь, — заговорил он, переходя с карканья на шепот. — С рождения. И ядро это, вокруг которого вы пляшете годами с медитациями и прочей ерундой, у меня почти само отросло, как лопух на городской свалке.
— Уже заканчиваются, — покачал головой даочжан.
Это мы еще посмотрим, подумал Сюэ Ян, во все глаза таращась на Сяо Синченя и почему-то чувствуя, будто тот только сейчас действительно, по-настоящему вернулся. Это не зарекайся. Держись.
— Значит, деревня? — прошуршал он, как телега по песку. — Ты меня принес?
— Да. Пришлось воспользоваться мечом.
Значит ли это, что дурацкой идее гулять по миру пешком пришел конец? Было бы неудачно. Не разглядев ответа на озабоченном, призрачном в полумраке комнаты лице даочжана, Сюэ Ян тяжело закашлялся, отвернувшись в подушку, в смятые, грязные волосы, и тут Сяо Синчень сделал и вовсе диковинную вещь — поддернув сбитое одеяло, он укутал Сюэ Яну плечи.
Типичный даочжан и его странные, одновременно невинные, оскорбительно жалостливые и какие-то изуверские жесты, все глубже загоняющие в горло Сюэ Яна крючок. Усталая рука даочжана осталась белеть на сером одеяле где-то над сердцем Сюэ Яна — владелец о ней, видимо, забыл, — и Сюэ Ян растерянно прошептал:
— Что это за дом?
— Он был заброшен и почти нетронут из-за негостеприимного духа умершей хозяйки. Я избавился от призрака и немного прибрал.
Сюэ Яна посетила нехорошая догадка.
— Я что, долго был в отключке?
— Три дня.
— Вот дерьмо, — мрачно усмехнулся Сюэ Ян.
Судя по всему, времена, когда он мог позволить себе бродячую жизнь, закончились. Без крыши над головой за три дня его бы кто-нибудь уже съел — мясо нынче не залеживается ни в лесных чащах, ни на городских улицах, даже такое сухое и жилистое, как Сюэ Ян.
— Что с тобой стряслось за время моего отсутствия? — тихо спросил даочжан. — Ты очень ослаб.
Сюэ Ян закатил глаза. Что рассказать? Про бесконечные холодные ночи у гроба? Про недолеченные раны? Про ночевки на улице в погоне за мертвым, но от этого не утратившим напыщенности идиотом, уносящим мешочек с заветной душой? Про то, как в поисках старухи Баошань Сюэ Ян облазил каждую гору в Поднебесной, поднялся на каждый заснеженный пик, спустился в каждое промозглое ущелье?
— Старею, — усмехнулся он и, выпростав руку из-под одеяла, коснулся кончиками пальцев белого рукава. Страшно хотелось вцепиться, дернуть на себя, схватить. Думая о том, как это могло бы быть приятно, упоительно, Сюэ Ян осторожно погладил мягкую, идеально чистую ткань.
Даочжан недоверчиво приподнял брови и покачал головой. Потом встал — рукав скользнул по сюэяновым пальцам и исчез.
— Что думаешь делать? — поспешно спросил Сюэ Ян, вдруг испугавшись, что даочжан опять засобирается в путь.
— Принесу тебе попить, — недоуменно нахмурился даочжан. Сюэ Ян молчал. Даочжан, уразумев, добавил: — Пока ничего. Останемся на время.
И он ушел, а Сюэ Ян широко улыбнулся ему вслед. Духовные силы у него, может быть, и истощились, но это не мешало ему оставаться самым везучим сукиным сыном в Поднебесной.
16. Выздоравливал Сюэ Ян с упоением. Вставать ему поначалу не удавалось, и он подолгу спал, утопая в тепле, в пропахшем снегом одеяле, в тихом даочжановом присутствии — звуки легких шагов по комнате, шорох углей в жаровне, запахи чая и трав. Все это прогоняло сны, оставляло только оглушающую, лишающую воли негу, черную, как безлунная ночь. Сюэ Ян заподозрил даже, что даочжан злонамеренно кладет в свои отвары какое-то мощное успокоительное, и хотел было возмутиться...
Но не стал.
Изредка сквозь сон он слышал чужие голоса за дверью и с досадой прислушивался. Внимание сочилось прочь из комнаты, ловя подобострастные деревенские интонации. Хотелось, чтобы все сами собой испарились и оставили их с даочжаном в покое. Неужели он просит так много? Никакого мирового владычества и золоченых дворцов. Только Сяо Синчэнь — и ни единой больше души вокруг.
Что ж, как только он встанет на ноги, он хорошенько напугает эту жалкую деревеньку.
Когда Сюэ Ян просыпался, даочжан почти всегда был поблизости. Возможно, это была не случайность — идея хранить своего бывшего злейшего врага от нервных потрясений легко могла прийти в чудаковатую даочжанову голову. Спал Сяо Синчэнь в той же комнате, что и Сюэ Ян, на узкой кровати у противоположной стены. Там же, у алтаря Гуаньинь, поблескивавшего рыжими огоньками, он медитировал. А потом что-то штопал или чинил, расположившись у ветхого столика в центре комнаты. Сюэ Яну нравилось наблюдать за его возней из-за зыбкой дремотной завесы — серьезное лицо в тусклом предзимнем свете, волосы, горными водопадами скользя по плечам, теряются в складках рукавов, бледные руки пытливо ощупывают очередной обветшавший предмет.
Однажды неожиданно ясным днем — хорошо освещенная комната казалась голой и унылой, где-то на улице бодро позвякивали незнакомые голоса — Сюэ Ян, выспавшись на пару лет вперед, ощутил необходимость помыться. Даочжану эта идея показалась преждевременной, но он притащил бочку и подогрел воды. Когда Сюэ Ян раздраженно сдернул с себя чужое бурое ханьфу, пропахшее болезнью, Сяо Синчэнь тактично отвернулся — и на его темные волосы упала золотая трапеция низкого солнца, заглядывавшего в окно.
— Даочжан, ты же ничего не видишь, — рассмеялся Сюэ Ян шепотом, поскольку голос и не думал к нему возвращаться. — Будь рядом. Я болен. Вдруг я пойду ко дну. Это, конечно, будет страшно уморительный конец для человека вроде меня. Спорим, хохотать будут даже в Облачных Глубинах.
Даочжан коротко улыбнулся — то ли шутке, то ли солнцу, к которому снова обратил лицо.
— Как скажешь. Какое полотенце тебе больше понравится, целое, но грубое, или мягкое, но с заплаткой?
Когда Сюэ Ян погрузился в бочку, даочжан уже подошел, набросив на плечо мягкое полотенце с заплаткой, и положил руку на край, обозначая свое спасательное присутствие. Нежась в воде, Сюэ Ян изучал из-под мокрых ресниц его лицо, порозовевшее в облаках пропахшего дубом пара, и ликовал. День был ненормально хорош, все его волокна — тишина и солнечный свет, старый дом на краю мира, тонкое белое изваяние рядом — сплетались в узор почти совершенный.
Нельзя было, конечно, сказать, что Сюэ Ян не мог представить себе ничего лучше. Он с детства обладал раздражающе хорошим воображением и не умел довольствоваться тем, что имел. Было любопытно: есть ли пределы деликатности Сяо Синчэня? И когда можно будет это проверить? И как?..
Та противоестественная, злая зависимость, которой Сюэ Ян жил уже много лет, заставляла его испытывать желания, некогда казавшиеся ему сентиментальной чушью для глупых девиц. Например, хотелось быть ближе, лучше всего — впечататься в даочжана и так провести некоторое благословенное время. Как будто та струна, что неизбывно и требовательно тянула его к Сяо Синчэню, от этого ослабнет и перестанет рвать диафрагму. Сюэ Ян делал так прежде, но даочжан был мертв, даочжана не было внутри его тела, и легче не становилось, как бы крепко он ни прижимался. Теперь, думал Сюэ Ян, все будет иначе.
Когда он сумеет подобраться ближе.
Конечно, хотелось и другого. Но думать о таком было опасно. Сяо Синчэнь ничем не походил на девиц из Ланьлина, и делать с ним то же, что и с ними, было самой богохульной идеей из всех, что когда-либо приходили Сюэ Яну в голову (а в голову ему приходило многое). Но оттого еще более жгучей и волнующей. Владеть тем, кто владеет тобой — в этом была справедливость, и торжество, и какая-то неведомая магия.
Но можно ли в принципе что-то такое делать с даочжанами — или они от этого портятся и хватаются за меч? Стоило расспросить Цзинь Гуанъяо о сути даочжанства, вместо того чтобы яриться и требовать даже имени Сяо Синчэня не произносить всуе.
Бледная рука даочжана лежала на краю бочки, и Сюэ Ян на пробу невесомо скользнул пальцами по его нежным костяшкам. Даочжан едва заметно повернул голову.
— Что такое? Ты уже тонешь?
— Захлебываюсь, — прошептал Сюэ Ян с коротким смешком и откинул голову на край бочки. А потом проследил пальцем вену, плывущую под полупрозрачной кожей в обхваченное белой тканью запястье. — Борюсь за жизнь из последних сил. Уж ты спасай меня поскорее.
Даочжан хмыкнул и покачал головой:
— Ты выплывешь. Я в тебя верю.
17. Когда Сюэ Ян окреп достаточно, чтобы бродить по новому жилищу, выяснилось, что этот дом намного больше, чем похоронный. Видимо, когда-то здесь обитала зажиточная семья. Но даочжан привел в порядок только одну комнату и кухню, а все остальные помещения, пыльные, ледяные, таинственные, оставались идеальной колыбелью для призраков и древесных жуков.
Дня за окном практически не случалось, сумеречная синь сменялась ночной чернотой. Периодически шел колкий ледяной дождь, стучал в стекло, озерцами собирался в щелях старых оконных рам. Под подоконником колыхалась голая печальная бузина, а дальше, за диким, пустынным двором, простиралось болото. Оно было покрыто кое-где пятнами подтаявшего снега, из которых, как волосы из бородавок, скорбно торчали бурые веники высохшей травы, и это напоминало какую-то дурную болезнь.
Пейзаж был таким мрачным, что воспринимался почти как шутка, гротеск, и Сюэ Ян, созерцая его, посмеивался:
— Даочжан, я тебе почти завидую. Только гляну из окна — сразу хочется ослепнуть.
О том, насколько более приятной способностью становится зрение, если смотреть в противоположную сторону, Сюэ Ян умалчивал.
На досуге Сюэ Ян размышлял о том, что предпринять дальше. Время было добыто, осталась малость — сделать так, чтобы оно превратилось в навсегда. Такие хитрые задачи с таким малым количеством вариантов решения Сюэ Яну еще не выпадали. Напрочь отсутствовала возможность прибегнуть в случае чего к простому и действенному насилию, потому что оно несло результат, прямо противоположный желаемому: даочжан не только перестанет идти на с таким трудом добытый контакт, но и, чего доброго, снова расхочет жить, а с этим дерьмом Сюэ Ян категорически отказывался снова иметь дело.
Нет, нужно было действовать тоньше. Отвлечь, заговорить, успокоить. "Ты мне нравился", — вспомнил Сюэ Ян и улыбнулся. Уж он-то знал: прошедшее время легко превращается в настоящее в умелых руках. Нужно было только ловить возможности.
И они не заставили себя ждать. Как-то даочжан скользнул в комнату с необычайно заинтересованным видом и сунул Сюэ Яну под нос стопку книг.
— Посмотри, что я нашел на втором этаже. Прочти, пожалуйста, что это.
Сюэ Ян, который сидел на циновке у жаровни в распахнутом на шее ханьфу — прогретая комната стала упоительно теплой — и лениво чинил сапог, вздохнул, отложил шило и сгрузил пыльную стопку на колени.
— Какие-то стишки. Еще стишки. Что-то даосское, скукотища, наверное. "Как следует жить" — немножко претенциозно, тебе не кажется, даочжан? Откуда какому-то мужику с горы знать, как мне следует жить? А вот сборник сказок. Сказки я люблю.
— Почитаешь вслух? — спросил даочжан, плавно, как лебедь на озерную гладь, опускаясь на циновку напротив.
Сюэ Ян бросил на Сяо Синчэня пристальный взгляд исподлобья. Тот был воодушевлен: лицо едва заметно порозовело, лоб разгладился.
— Раньше ты любил читать, да, даочжан? — поинтересовался Сюэ Ян.
Даочжан нахмурился и коротко кивнул. И Сюэ Ян спросил:
— Слушай, а один глаз отдать можно? Это вообще сложная процедура?
Его вопрос озадачил его самого. Продолжать утрачивать комплектацию было немножко жаль. Но вид застывшего, изумленно вспыхнувшего даочжана того стоил. Сюэ Ян нюхом почуял, как резко изменилась, полыхнув теплом, атмосфера в комнате.
Даочжан потрясенно молчал, до белизны сжав руки на коленях, брови над повязкой застыли парящими крыльями, и Сюэ Ян строго добавил:
— Но не два! И не проси. Я и так слишком добрый.
— Не говори глупостей, — пробормотал даочжан сдавленно. — Пожалуйста, никогда больше ничего такого не говори.
И как демонстрировать такому человеку добрые намерения, раз уж появился повод их заиметь? Между тем Сюэ Ян уже представил себя с черной повязкой на глазу и решил, что выглядел бы лихо и зловеще. Почти захотелось, чтобы даочжан это увидел. К тому же была какая-то сложноуловимая эротическая ирония в том, чтобы вставить часть своего тела в Сяо Синчэня.
Теперь по вечерам Сюэ Ян смиренно читал сказки, пребывая где-то между недоумением в адрес тропинки, которая привела его к такому занятию, и жгучим, болезненным удовольствием. Горела свеча, шумел за окном ветер, слабо светились за перекрестьями рамы звезды Белого Тигра Запада. Улыбалась на алтаре погруженная в полумрак Гуаньинь. Даочжан сидел на постели, скрестив ноги, расчесывал свои бесконечные волосы и слушал.
Во многом все становилось как прежде, как будто время свернулось змеей и укусило себя за хвост, и Сюэ Ян периодически испытывал диковатое опасение, что помешался. Сны и бодрствование как будто поменялись местами, сознание перевернулось вверх дном. Потом даочжан шуршал одеялом, осторожно опуская на холодный дощатый пол босые ноги, предлагал чай — и становилось все равно.
Даже если это безумие или какой-то вид посмертия, — какая разница?
18. День был хмур, ветрен и холоден, над деревней сердито клубились низкие тучи. Но дышалось легко. Воздух пах морозной стынью с легким отзвуком дыма. Сюэ Ян, тренируясь с Цзянцзаем, весело топтал подернутую инеем, похрустывающую под ногами листву. С тех пор как он выздоровел, его то и дело касалось мягким крылом опасное чувство, будто после чересчур затянувшегося, изматывающе тяжелого путешествия он вернулся домой. И какой бы ни была погода, как бы ни остывал ночами чужой полузаброшенный дом, это чувство не отставало, просачивалось в кровь, как даочжанов отвар, обнимало острым, болезненно нежным покоем и лишало бдительности. Сюэ Ян замер на полпути между ощущением, что доверять такому чувству опасно, и желанием ухнуть в него целиком, как в прохладную воду в знойный день.
Время расправляло легочные меха, наполняясь пульсирующей жизнью: моменты торжествующей радости сменялись минутами беспокойного нетерпения. Еще недавно само присутствие даочжана, хрупкое, как крыло зимней бабочки, ощущалось достаточным, но с каждым днем хотелось все больше, все глубже, все основательней. Сюэ Ян носил воду, готовил чай и полностью взял на себя костер у болота, что служил источником углей для жаровни. Он даже был сравнительно любезен с проходившими мимо крестьянами (что не мешало им благоразумно держаться от него в стороне). Чего не сделаешь для достижения цели.
Когда даочжан показался на дороге, Сюэ Ян спрятал меч и подошел к покосившейся калитке — встречать. Отпускать даочжана куда-то одного было новым опытом, к которому оказалось сложно привыкнуть.
До чего же глупо ходить в белом! Бросив руку на подгнившие брусья и подперев подбородок ладонью, Сюэ Ян залюбовался даочжаном издали. В зимней буро-серой хмари Сяо Синчэнь сиял белизной, как луна в ранних сумерках. Его одежда призрачным саваном хлопала на ветру, взлетала в сизом воздухе юркая ленточка.
Он шел не торопясь. Рядом с ним семенила женщина.
Или, скорее, девушка. Узкое длинноволосое существо в практичных темно-серых одеждах, она несла в руках корзинку и что-то говорила. Даочжан слушал, склонив голову, и, кажется, улыбался.
Сюэ Ян прищурился. Ему совершенно не понравилось, с каким плотоядным интересом девица таращилась на его Сяо Синчэня. Посмотреть, конечно, было на что — но это следовало делать с должным почтением, о котором в этой забытой всеми богами деревеньке, кажется, не слыхали отродясь.
Что ж, они услышат.
К дому девица не подошла, остановилась вдалеке и с нелепой церемонностью распрощалась с даочжаном, напоследок метнув на Сюэ Яна вызывающе пристальный темный взгляд. Сюэ Ян фыркнул и ангельски улыбнулся, воображая, сколькими небанальными способами может ее убить, не привлекая внимания.
— Дай догадаюсь, за тобой увязалась деревенская ведьма, — с усмешкой пропел Сюэ Ян, когда даочжан подошел.
Сюэ Ян приоткрыл калитку, та болезненно скрипнула, и Сяо Синчэнь вошел домой, такой белый и посвежевший, что глазам становилось больно.
— Она поделилась со мной кое-какими травами, — примирительно сказал он. — В моих запасах обнаружились бреши. А ты что же, тренировался? Попробуем вместе?
— Давай ты постараешься не забывать, что сделала эта девчонка, — и не подумал сменить тему Сюэ Ян.
Он захлопнул калитку, и та, взвизгнув, покосилась пуще прежнего. Придется чинить. Крепкая калитка — первый знак деревенским, что за ней им не рады.
— Я помню, — даочжан направился к дому. — Как и то, что сделали ты и я.
Сюэ Ян, оценив абсурдность этого тройного сравнения, фыркнул.
— Скажу тебе как начинающему и напрочь бездарному злодею, что у нас не то чтобы принято трогательно между собой дружить, — заметил он, нагнав даочжана у крыльца.
— Я не дружу, — пожал плечами даочжан. — Просто стараюсь больше не судить, не разобравшись. Мы ведь пока не знаем, что именно произошло. К тому же травы нам нужны.
Очевидно становилось страшное: даочжан на основе пережитого зла становился не жестче, а мягче. Сюэ Ян не мог и представить, как это у него получается.
— Обещаю, что буду осторожен, — добавил даочжан, улыбнувшись, и мягко коснулся плеча Сюэ Яна, спокойный и слегка выцветший, как зимнее небо. — Не волнуйся за меня. Пойдем, я сделаю чай.
Сгущались сумерки, и в доме было темно. Пока даочжан ставил воду, Сюэ Ян занялся розжигом свечей на столе.
— И кстати об этом. Я давно хотел спросить тебя... — даочжан уложил в чайник мяту и продолжил абсолютно некстати: — Мне сказали, что ты много лет провел в городе И с призраком А-Цин. Почему ты не изгнал ее?
Сюэ Ян замер с горящей палочкой в руках.
— Она от меня пряталась, — прошелестел он еле слышно, внезапно утратив голос.
— Ты хороший заклинатель, — покачал головой даочжан. — Ни одно привидение не хочет быть изгнанным, но обычно мы справляемся.
— Да не было толку бегать за девчонкой! — злым полушепотом, как яд, выплюнул Сюэ Ян. — Никакого желания не возникало заниматься такой ерундой!
— Или ты хотел, чтобы она осталась?
Даочжан стоял у стола напротив Сюэ Яна, и казалось, будто он пристально смотрит на него своей белоснежной повязкой.
19. То, что произошло потом, Сюэ Ян запомнил плохо. Новая даочжанова попытка раскопать то, что поросло быльем и представляло интерес только для могильных червей, взбесила его. Кажется, он без обиняков высказался на эту тему, а потом отправился на прогулку — и вдруг оказался на другом краю деревни, у кромки леса, где билась о камни быстрая речка, а ветки деревьев корежились, будто в судорогах. На одной из них сидел ястреб, и некоторое время они с Сюэ Яном недобро таращились друг на друга. Потом птица сдалась и улетела, глухо хлопая крыльями в сумеречном воздухе.
Там же, при свете вылезшей из-за горизонта луны, толстой, неповоротливой и налитой красным, Сюэ Ян повстречал ведьму — до отвращения миловидную девицу с огромными черными глазами и драматически невозмутимым лицом. Бродя в сумерках у реки, она что-то напевала, и от ее голоса, звучащего низко и монотонно, у Сюэ Яна мурашки пробежали по коже. По этому поводу он остановил ее и дружелюбно, ласково и подробно рассказал, что именно с ней сделает, если хотя бы заподозрит, что она подбирается к его даочжану. Ведьма хмыкнула, и вздернула подбородок, и сверкнула глазами, но все же убежала, обнажив аккуратные маленькие сапожки под темным подолом.
Что-то такое было.
Потом Сюэ Ян вернулся домой — полузаброшенное строение у края болота удивительно быстро стало именоваться домом — вошел в кухню и нашел там остывший мятный чай.
О том, как он нервно исследовал впотьмах дом и двор, он тоже помнил урывочно. Все было будто во сне. Сюэ Ян не мог бы объяснить природу своего состояния: он не опасался, что даочжан молча уйдет, был твердо уверен, что такого не случится, не теперь. Его пугало что-то другое, что-то намного более ненормальное — какое-то подспудное, необъяснимое опасение, что даочжана не было здесь вообще.
Иногда Сюэ Ян гадал, как случилось, что Сяо Синчэнь воскрес. Он испробовал все способы, что могли прийти в голову, а потом и те, которые не могли, он прибегал к самой черной магии из самых редких книг (проникновение в Облачные Глубины было затеей дурной, но веселой), он молился неведомой штуке, даже имени которой не знал, стоя коленями в снегу на высокой горе, чтобы было слышнее, и не совсем понимал, умоляет или угрожает.
Ничего не сработало.
Это не значило, конечно, что возможностей не было — возможности были всегда. Наверняка возвращению даочжана есть простое и внятное объяснение. Но каждый раз, когда Сюэ Яну приходило в голову задать вопрос, он этого почему-то не делал.
Мало ли что.
И вот теперь даочжана нет, объяснения его недавнему присутствию тоже — и дом кажется мертвым, опасным, жаждущим вытеснить живое.
Было темно, только в кухне оплывали никому не нужные свечи. Во дворе сонно шевелились локвы — все остальное оставалось неподвижным, оцепеневшее, скованное морозом. В небе плыла побледневшая луна, и ее слишком яркий свет, скользивший по земле невесомым, осторожным касанием, будто обнажал ночь до костей. Когда Сюэ Ян снова вошел в тошнотворно пустой дом, в окне комнаты, выходившем на болота, мелькнуло что-то тонкое и белое, как сталь клинка, — и Сюэ Ян без раздумий рванулся на этот короткий скупой свет.
Даочжан существовал. Он неподвижно стоял среди болот, опустив голову. Призрачная луна светила над обнаженной землей неистово и ясно, будто насквозь, и Сяо Синчэнь в ее свете казался тонким белым деревцем в безоглядной ночной пустыне. Сюэ Ян не помнил, как оказался рядом, но когда это случилось, он рывком развернул даочжана к себе и вжался в него всем телом, как мечталось, и звезды громадным куполом поплыли над ними, продолжая свой вечный путь.
Непонятно было, чего хотелось больше, поцеловать или задушить. Сяо Синчэнь точно заслужил небольшое удушение. Сюэ Ян займется этим — чуть позже. Когда не будет так занят.
Он не знал, сколько секунд или лет прошло, прежде чем рука даочжана мягко легла ему на спину.
— Я страшно виноват перед ней, — тихо сказал Сяо Синчэнь, обдавая волосы Сюэ Яна теплом дыхания. — Не могу не думать об этом. Мой долг был ее защищать — а я ее бросил. Теперь ничего не вернуть.
— Ну, это я ее убил, — на Сюэ Яна вдруг навалилась усталость, сминающая все привычные защитные барьеры в бессмысленное острокраее крошево. Гори оно все огнем. — Ты еще можешь отомстить. Хочешь, отомсти. Повеселимся.
— Ты не виноват в том, что сумасшедший, — пробормотал даочжан, будто прислушиваясь к чему-то. — Судя по всему, я и тебя подвел.
Сюэ Ян нервно хмыкнул, крепче обхватывая Сяо Синчэня за талию.
— Это кто еще из нас сумасшедший, — даочжановы волосы, дрожащие на ветру, лезли в нос, липли к губам, пахли чем-то дурманящим, мешали говорить. — Тебя послушать, так ты первый монстр в Поднебесной. Хотя, если кто меня спросит, так и есть. Заканчивай взваливать все на себя, вот мой тебе совет. Оставь хотя бы мое мне, я, в конце концов, жадный. И не вырывайся, у меня не хватает рук тебя удерживать. Прояви уважение к калеке.
Даочжан положил вторую руку на талию Сюэ Яна, укрепляя их объятие. Его ладонь сквозь ткань ханьфу ощущалась парадоксально горячей, будто нагретой июльским солнцем.
— И все-таки я ужасно ошибся, — вздохнул он.
— О, это уж точно! — Сюэ Ян был до такой степени солидарен, что нашел в себе силы поднять лицо из темноты волос к белому даочжанову уху и жарко зашептал: — Только попробуй что-то такое опять вытворить, я тебе клянусь, я поубиваю половину Поднебесной. Устрою тут такую кровавую баню, что о ней будут вспоминать лет тысячу. И орать буду всем в лицо, что во всем виноват лично ясный ветерок, прохладная луна. Или наоборот? В общем, только попробуй.
Даочжан фыркнул и отстранился, уперев руку Сюэ Яну в грудь. Лицо его было бледным и почти спокойным, но повязка обильно пропиталась кровью, на нижней губе алела трещинка, которую хотелось облизать.
— Ты хотел, чтобы она осталась? — настойчиво спросил Сяо Синчэнь.
— Да что ж тебя зациклило-то! — зашипел Сюэ Ян, обиженный тем, что лишился пьянящей тесноты контакта. — Ладно, допустим, мне не нравилось там одному. Было очень тихо. Ты лежал и молчал. Наверное, я хотел, не знаю, чтобы она стучала иногда под окнами своим идиотским шестом. Пытаешься вытянуть из меня, что я жалел? Ладно, я жалел. Иногда. Нечасто. В конце концов, это ты виноват, ты меня взбесил. То есть нет. Нет, ты не виноват. Я сам взбесился.
— Я понимаю, — даочжан скользнул рукой от груди Сюэ Яна к его плечу, мягко сжал. — Ну, успокойся. Тебе нельзя так нервничать.
И почему-то от этого жеста ощущение, что белый, изящный и с виду безобидный человек напротив пытается вскрыть его, как устрицу, только усилилось.
— Ну, чего еще ты хочешь, изуверина? — спросил Сюэ Ян, устало прикрыв веки. — Видишь, я спокоен как кусок дерева. Не томи. Вываливай сразу все.
Глупо было разыгрывать независимость: свое уязвимое положение Сюэ Ян, привыкший мнить себя исключительным хитрецом, ничтоже сумняшеся выдал даочжану с потрохами. Многократно.
Даочжан помолчал, раздумывая, потом сказал:
— В прошлый раз мы с тобой стали причиной ужасных событий. Это не должно повториться. Ты же сможешь?
— Нет, я лопну от жажды злодействовать и забрызгаю кровью стены, — закатил глаза Сюэ Ян. — Хорошо, даочжан, хорошо. Ни с чем таким ты больше не столкнешься, я же пообещал.
Больше нет. Я сделаю так, что твоих полупрозрачных ушей не достигнет ни одно сомнительное слово. Оставь всю грязь мира мне. Ты будешь жить в доме у болота такой же белый и незапятнанный, как сегодня. У тебя всего будет достаточно, и все будут с тобой обходительнее, чем с верховным заклинателем. Иначе...
— И не обманывай меня больше. Пожалуйста.
А вот это было сложнее.
— И насчет мяты нельзя? — попытался отшутиться Сюэ Ян. — Ненавижу мяту. Не хотел тебя огорчать, но ты меня вынуждаешь.
— Пожалуйста, — не меняя тона, собственным эхом повторил даочжан.
— Ну ладно, — вздохнул Сюэ Ян. — Но тебе на будущее: обещать не врать — это абсурд.
— Знаю, — даочжан криво, болезненно улыбнулся, раньше он так не умел. — Я решил рискнуть.
20. А потом луна ушла за гору, и над болотом немо повисли звезды, знаменуя зимнюю ночь, черную и бескрайнюю, как океан. Дом плыл в ней тихо и невесомо, как старый щербатый корабль, и казалось, вокруг его схваченных теменью стен нет ничего, кроме многоглазой пустоты. У борта корабля слабо светился притухший костер — забота Сюэ Яна, о которой он благополучно забыл.
Сяо Синчэнь казался вымотанным, но удивительно нормальным, не отнимал руки, которую Сюэ Ян нагло и неумолимо взял. Они шли по подернутому льдистой коркой болоту молча, только Сюэ Ян периодически коротко и едко комментировал недостатки местности и драматическую склонность некоторых слепых даочжанов носиться в мороз и ветер по трясине, без шеста, рискуя ухнуть в рытвину и переломать себе ноги.
Добравшись до дома, Сюэ Ян занялся добычей углей для остывшей жаровни. Когда он закончил, в кухне уже грелась вода, а даочжан зажигал в их комнате свечи, света которых видеть не мог, — на алтаре Гуаньинь, у окна, на столике, все царапины на котором помнились как выученное в детстве стихотворение. Было тихо и светло, и дом казался убежищем, затерянным в бесконечной мировой темноте.
Сюэ Ян извлек небольшой запас вина, добытый еще до болезни.
— Давай выпьем, даочжан, — сказал он, когда Сяо Синчэнь опустился на кровать, и сел у его ног на циновку. — Не знаю как тебе, а мне хочется чуток расслабиться. Ты мне сегодня чуть ли не в горло влез.
В ответ даочжан аккуратно положил на Сюэ Яна одно из своих одеял и накинул себе на плечи другое. От алкоголя он отказался.
Где-то залаяла собака, и теперь казалось, что она, испуганно заливаясь, барахтается в океане ночи вместе с домом.
— Давай перевяжем тебе глаза, — Сюэ Ян глотнул вина и отставил его в сторону. — Ты выглядишь жутко.
Он потянулся было за лентой, но даочжан перехватил его руку и мягко ее отвел.
— Я сам.
— Да брось, — пользуясь случаем, Сюэ Ян положил ладонь даочжану на колено. — Чего я там не видел. Ты же понимаешь, что я не раз тебя перевязывал? И переодевал. И чего только с тобой не делал. — Даочжан приподнял брови вопросительно, и Сюэ Ян довольно усмехнулся. — Ничего неприличного, не пугайся. Вкус у меня, конечно, своеобразный, но не до такой степени. Видел бы ты себя тогда. Холодный, синий и непривлекательный. Не делай так больше. Вот сейчас ты красивый.
Даочжан хмыкнул.
— Ты минуту назад сказал, что я жуткий.
— И красивый.
— Не смеши меня, — улыбнулся даочжан.
— Я буду молчать, как гнилая рыбина, если дашь перевязать себе глаза.
Даочжан покачал головой.
— Делай что хочешь.
— Ты такое уже говорил, и это звучит непристойно, — пропел Сюэ Ян, ухмыльнувшись. — И как тебя воспитывали на твоей горе?
В результате даочжан согласился и терпеливо, смиренно, но напряженно сидел, пока Сюэ Ян осторожно обмывал его кровавые глазницы смоченной в теплой воде тканью. Вода в тазу быстро стала красной, зато очистились туманно-белое лицо, сумеречно-голубые прожилки вен, тенистые провалы под резкими штрихами бровей. Даочжан казался таким красивым, открытым и ранимым, что хотелось отвлекать его шутками, тормошить и целовать.
Этим, кроме последнего, Сюэ Ян и занимался.
Когда посвежевшее лицо даочжана было заново перетянуто белоснежной лентой, а плечи наконец расслабились, тот с заметным облегчением уселся, скрестив ноги, на кровати и согласился немного выпить. Сюэ Ян подтащил жаровню поближе и устроился в пожертвованном ему одеяле на полу, закинув локоть на белый даочжанов подол.
— И как ты вернулся? — решился он.
— Я не знаю, — даочжан отпил немного вина и отдал бутыль Сюэ Яну. — Этой весной я очнулся в гробу в доме, в котором когда-то гостил у шисюна Сун Цзычэня. В запертом чулане. Никого не было рядом. В общем, это был странный день, а за ним пришел другой странный день. Я еще долго ничего не понимал.
— Вот мерзавец! — недобро усмехнулся Сюэ Ян, имея в виду Сун Ланя.
В свое время тому удалось обставить все так, будто он сжег тело Сяо Синчэня, а душу отпустил. Сюэ Ян нашел в могиле с именем Сяо Синчэня прах — и забрал его. Чтобы теперь убедиться, что это была горстка бесполезного пепла. Высокомерный засранец оказался предусмотрительней и ироничней, чем можно было ожидать.
А ведь урна до сих пор лежит где-то в вещах. Сюэ Ян совершенно перестал о ней думать с тех пор, как встретил даочжана. Надо выбросить ее и забыть о том, что она существовала, — ничего кроме омерзения Сюэ Ян к ней теперь не испытывал.
— И у тебя нет догадок? — полюбопытствовал он, глотнув резковатого пойла.
Было приятно, что теперь его Сяо Синчэнь не только самый чудной, но и самый загадочный человек в Поднебесной.
— Сначала я решил, что это было чудо, — пожал плечами даочжан, смыкая на коленях белые руки. Сюэ Ян уже некоторое время лениво следил за их движениями, как кот за клубком. — Моя наставница говорила, что иногда, очень редко, случаются вещи, которым нет и не может быть объяснения. Но теперь у меня есть другое предположение. Ты что-то делал, чтобы меня воскресить, прошлой весной?
— Я... Да в общем-то много чего.
— Видимо, что-то сработало... — прошептал даочжан.
Сюэ Ян замер.
— Ты думаешь... — проговорил он с сомнением, пытаясь уразуметь услышанное. И приподнялся, насторожившись. — Погоди. Когда именно, ты сказал, это все произошло?
...К утру пошел снег, накрывая землю и дом хрупкой невесомой белизной, стирающей грубые отметины прошлого, несущей перерождение. Сюэ Ян лежал, разомлевший, уткнувшись лицом в такую же белизну даочжанова подола, и изучал краем глаза его рукав, по краю которого плыл бледный рыбный узор, а Сяо Синчэнь нес какую-то даосскую галиматью про карму, неслучайность чудес и про то, что ему и Сюэ Яну суждено было снова встретиться, но пока до конца не ясно, зачем.
— И какие у тебя идеи? — лениво поинтересовался Сюэ Ян.
— Мне кажется, возможно, я что-то должен сделать... с тобой.
— Это опять звучит непристойно, даочжан, — рассмеялся Сюэ Ян, поворачиваясь лицом вверх. — Ладно, сделать со мной что? Я не стану сопротивляться. Начинай.
— Вот не шути, — даочжан, вопреки собственным словам, фыркнул. — Ты ведь тоже делаешь что-то со мной. Мне не всегда это нравится, но, очевидно, такова судьба.
Пока Сюэ Ян глазел на него снизу вверх и в подробностях представлял, что именно хотел бы с ним сделать и как сильно постарался бы, чтобы ему понравилось, рука даочжана, прохладная и тонкая, сама легла ему на щеку, коснулась уха, ненавязчиво и нежно провела по растрепанным волосам.
Знакомо, симптомом привычного недуга, сжалось пустившееся вскачь сердце. Сюэ Ян замер, уставившись на Сяо Синчэня. Золотой свет догорающих свечей скользил по его распущенным волосам и белой шее, на нижней губе все еще алела трещинка, и так легко было представить на языке ее ржавый вкус. Сюэ Ян облизнул пересохшие губы, хмыкнул и потерся лбом о руку даочжана, стараясь не сделать чего-нибудь глупого и импульсивного. Он нюхом чуял: еще рано.
Нужно было продолжать быть паинькой, раз уж это доставляет даочжану удовольствие. К тому же стоило присмотреться к ведьме. Сюэ Ян чувствовал: здесь кроется и общественная польза, о которой радел Сяо Синчэнь, и личный интерес.
Когда-то, когда он, ошарашенный, потрясенный, пошел за даочжаном, его единственным страстным желанием было не упустить — и вот у него есть так много. Но он всегда был жадным. Еще в детстве он мечтал, что заполучит однажды даже самое сладкое, самое чистое.
Время придет.
21. На столе, подтекая белесой сукровицей, оплывала свеча. Но тьмы ей было не разогнать, и в комнате толпились многоголовые тени, жались друг к другу и подступали ближе, будто в жадной рыночной очереди. Все виднелось неясно, зыбко: деревянные стены, покрытые паутиной трещин, по углам сушатся травы, висит на ведре грязное полотенце, бурое, пропахшее железом. В центре комнаты гроб, набитый соломой. Тихо — ни мышиной возни в подполе, ни присвиста ветра за окном.
Замерев у стены, будто дикий зверь, Сюэ Ян силился понять: с какой стати ему так страшно? Казалось, если он увидит то, что лежит в гробу, что-то в нем порвется, сломается непоправимо. Смешно: он ведь точно знал, что там. Он мог ясно это представить. Даже запах легко вспыхивал в памяти. Когда-то он любил спать, обхватив это руками — твердое, холодное, молчаливое. Свое. Так почему проще было выколоть себе глаза, чем посмотреть?
Нужно было уйти — найти другой дом, другую комнату, которая, он знал, ждёт его где-то вовне. Он оглянулся, крутанулся вокруг своей оси, ощупывая цепким взглядом стены, пытаясь отыскать дверь.
Но двери не было.
Не было и окон.
И вдруг Сюэ Ян с сокрушительной ясностью понял — никакого внешнего мира тоже нет. Внешний мир — это сон, выдумка, ложь, фантазия отчаявшегося идиота. Единственная реальность — здесь, в этой комнате с её пересушенными травами, ведром и окровавленным полотенцем.
Эта комната — тоже гроб. Душа Сюэ Яна упокоится здесь навеки.
Сюэ Ян покачнулся, как от удара. Все закружилось, задергалось перед глазами, и как будто ниже стал потолок, как будто сгустился удушливый, тяжелый воздух. Врезавшись спиной в стену, Сюэ Ян взвился, будто ужаленный, нелепо заметался по комнате, что-то опрокидывая, чем-то гремя. Остановился — и захохотал.
Чего ему бояться? Разве не случилось уже все, что могло бы его напугать?
Он метнулся к гробу. Там — вот неожиданность — белело мертвое, источавшее сладковатый дух смерти тело Сяо Синчэня: серые руки уложены на груди, горло пересекает уродливый шрам, глазницы, не скрытые повязкой, чернеют пустотой. Веки сухие и серые, похожие на осенние листочки, схваченные первым морозом.
И, глядя в это неподвижное, окаменевшее лицо, Сюэ Ян вспомнил то, что давно знал и чего не хотел, не умел знать: Сяо Синчэнь никогда не вернется. Он всегда будет лежать здесь, перед Сюэ Яном, в комнате, кроме которой ничего, ничего нет. Они двое вечно пребудут вместе: Сюэ Ян и смерть Сяо Синчэня.
Вцепившись в волосы, в бессильном ужасе Сюэ Ян закричал. А потом все поплыло, померкло, исчезло...
Сюэ Ян проснулся.
Вскочив, он одним движением зажег свечу у изголовья и бросился к соседней кровати. Даочжан лежал на спине, слегка повернув голову на бок, скулы порозовели, распущенные волосы рассыпались по подушке, лента на глазах сбилась. Он шевельнулся и еле слышно спросил:
— Это ты?
Потрясенный, завороженный этой благословенной картиной, Сюэ Ян низко склонился над даочжаном, разглядывая его широко открытыми глазами и вдыхая мягкий травяной запах. Даочжан недоуменно поднял руку, слепо коснулся волос Сюэ Яна, провел по подбородку, задел дрогнувшую нижнюю губу. Пальцы у него были тонкие, но твердые.
— Что такое? — сонно прошелестел даочжан. — Что с тобой?
Сюэ Ян не ответил, не помня не только слов, но и самой концепции говорения, и между бровей даочжана легла тревожная складка. Он опустил руку и, прислушиваясь, приподнялся на локте, оставив между ними только короткий фрагмент замершей в ожидании тишины. Чересчур близко. Нужно было совсем мало, чтобы преодолеть это последнее расстояние, и слишком много, чтобы этого не сделать.
Сердце все еще колотилось заполошным барабанным боем, когда Сюэ Ян в каком-то оглушенном безмыслии совсем чуть-чуть наклонился и коснулся губ даочжана.
Они были сухие и теплые, как вечер в середине лета.
22. На мгновение мир исчез в солнечном жаре — нежном, влажном, немножко шершавом — все потонуло в лихорадочном тепле и перестало иметь значение. А потом что-то грохнуло, стало темно — и в ту же секунду Сяо Синчэнь дернулся назад, отталкивая Сюэ Яна, так что тот покачнулся и едва устоял, уперевшись ногой в пол.
— Подожди... — пробормотал даочжан. — Что ты...
Осознание реальности впечаталось в Сюэ Яна резко, как оплеуха. Только что из его руки упала свеча. Он был опасно близок к тому, чтобы сделать что-то, что ему не простят.
Сюэ Ян исчез из комнаты мгновенно и бесшумно, как тень.
Надо же быть таким идиотом, злобно думал он, ныкаясь за углом дома с его пыльными пустыми комнатами, прячась в темноте, точно дикая тварь. Он не помнил, чтобы был когда-то так ярко и мучительно возбужден — и как же до смешного мало для этого оказалось нужно. Он целовался не раз — без особого удовольствия, в качестве подготовки к более активным действиям. Но в даочжане была какая-то магия — от недолгого, почти целомудренного соприкосновения губ все в Сюэ Яне было вздернуто, все горело и хотело больше.
Привалившись больным плечом к стене, он с силой сжал себя через ткань штанов и зашипел от дикой смеси удовольствия, стыда и злости.
Почему даочжан не хочет? Когда-то Сюэ Яну часто говорили, что он привлекателен, и даже после всех мытарств, измученный и безрукий, он набрел в Илине на девицу, что не давала ему проходу, жалась к нему грудью и шептала, что он красивый. Для даочжана, выходит, нет? Или дело в том, что Сюэ Ян низок, грязен и по горло замаран в чужой крови? Не то что тот индюк с метелкой — вот он был возвышен до тошноты, одна незадача — мёртв.
Пахло сырой древесиной и снегом. Сюэ Ян прижался к стене лопатками, привычно слившись с тьмой. Глядя на нависший над болотами купол звезд, высокий и холодный, прорезанный, будто рекой, Млечным путем, на черный силуэт далекой, поросшей лесом горы, он с какой-то глухой обреченностью спустил штаны и сжал себя, кусая губы, чтобы не застонать.
А ведь он мог бы и заставить. Он пытался сделать все по-хорошему, но ничье терпение не безгранично. Он не был сильнее даочжана, но был хитрее, он нашел бы способ, заманил бы его в ловушку. Уже завтра. От мысли о том, что он мог бы делать с даочжаном уже завтра, кружилась голова.
Ягодицы неприятно терлись о холодную неровность бревен, и Сюэ Ян дернул бедрами вперед, откидывая голову на стену.
Но заставлять не хотелось. Хотелось, чтобы сам. Чтобы обнимал белыми руками, сорванно дышал в губы. Чтобы запрокидывал голову, подставляя шею. Чтобы прижимался, и можно было его ласкать, слушая стоны и просьбы не останавливаться. Хотелось сделать так, чтобы безупречный, такой воспитанный и умеренный Сяо Синчэнь выгибался и кричал, как никогда, как ни с кем другим.
Прокусив губу до крови, Сюэ Ян зарычал, и на минуту мир померк в тяжёлой дымке удовлетворения.
Потом он с брезгливостью вытер ладонь о снег и поправил штаны. Ноги заледенели до бесчувствия, в теле звенела усталость, но в голове прояснилось. На улице была ночь, все молчало, укрытое снегом, ветер гнал по болоту поземку. Вдали что-то встявкивало — птица или гуль. Сюэ Ян зачерпнул снега с ветки притаившейся рядом бузины и протер им пылающее лицо.
Ничего. Даочжан все равно будет его. Последние две недели Сюэ Ян подбирался к Сяо Синчэню, как кот к птице, медленно, мягколапо, неумолимо. Он даже спас какого-то тупоголового ребенка, рухнувшего в колодец, и даочжан был так ласков и улыбчив в тот вечер, что Сюэ Ян задумался, не столкнуть ли в тот же колодец еще пару человек. Тонули в этой деревне обескураживающе редко.
Эта ночь не станет помехой. Может быть, она даже будет подспорьем. Нужно только грамотно ее использовать.
— Сюэ Ян! Где ты? — позвал вдруг даочжан со двора, и Сюэ Ян вздрогнул. — Вернись домой.
Голос звучал беззлобно и обеспокоенно. Сюэ Ян прикрыл глаза, выдыхая, и улыбнулся.
...Они прошли в комнату впотьмах, и Сюэ Ян скинул влажную от снега одежду и, нагишом замотавшись в одеяло, лег. Было холодно, в голове искрилась черная ясность, не давала сну ни единого шанса. Сюэ Ян спрятал лицо в шершавые одеяльные складки, отбросил со щек мерзкие мокрые пряди, слизнул с ноющей губы железистый вкус. Комната пахла углями и деревом, волосами даочжана и немножко, на грани восприятия, сыростью и землей.
На секунду Сюэ Яна посетило тянущее чувство, будто он всю жизнь петляющей дорожкой шел в эту дряхлую комнату на краю мира, одну из спален какой-то мертвой семьи — домой.
Мысли толпились в голове, наступая одна на другую. Настойчиво всплывали подробности того нечаянного поцелуя — каждое движение, каждая грань запаха и вкуса, и думалось, вот если бы не упала проклятая свеча, может быть, он тянулся бы и тянулся, как золотой закат над колосящимся лугом. Как знать? Не так уж быстро отпрянул даочжан. Совсем не сразу. Сюэ Ян готов был поклясться: на короткое время Сяо Синчэнь тоже почувствовал тот медовый солнечный жар.
Сюэ Ян повернулся на спину и положил руку за голову, вглядываясь в темень. С кровати даочжана не доносилось ни звука, и это было немножко язвяще и весело — даочжан не спал. Его беспокойные думы витали в комнате так осязаемо, что казалось, Сюэ Ян мог в один прыжок поймать пару и съесть, как жирных мышей.
И вдруг решительно прошуршало одеяло, вспыхнула свеча, зажженная даочжаном не для себя, и Сюэ Ян уставился на его порозовевшее лицо и мятые со сна волосы, на кое-как накинутое ханьфу, в горловине которого белела кожа. Сюэ Ян остро вспомнил, как она пахнет.
— Я заметил, тебе часто снится что-то плохое, — сказал даочжан примирительно, тихо, будто вода пробежала по камням. Он подошел, прикрывая ладонью огонек, и контуры его руки казались прозрачными, сотканными из света. — О чем оно? Давай поговорим. Не запирайся от меня, мы же...
Он не договорил, и Сюэ Ян, приподнявшись на локте, насмешливо взглянул на его озадаченное лицо. Даочжан сам не знал, кто они. Сюэ Ян не без злорадства дал ему поразмышлять над наименованием их связи, а потом обреченно вздохнул — не отстанет ведь — и сказал с досадой:
— Мне снится, что ты мертв, даочжан. И что я должен всегда смотреть на твою смерть. Без надежды.
Даочжан выдохнул, побледнев. А потом поставил свечу на пол, сел рядом и опустил руку Сюэ Яну на плечо, коснувшись спутанных волос, еще влажных от снега.
— Я тебя обидел? — Сюэ Ян старался звучать легкомысленно и небрежно, будто речь шла о мелкой бытовой неурядице. Но отказывать себе в удовольствии пожирать даочжана взглядом не было причин.
Тонкое лицо Сяо Синчэня отразило сложную работу мысли.
— Ты меня... смутил. Не будем об этом. Я уже не смущен.
— Смутить тебя еще раз? — с вызовом пропел Сюэ Ян, усмехнувшись, но сердце позорно затрепыхалось в груди.
Даочжан замер, потом криво улыбнулся.
— Не надо. Знаешь... — он чуть подвинулся, соприкасаясь с Сюэ Яном. — Мне ведь тоже иногда снятся плохие вещи. О том, что случилось с Сун Цзычэнем и А-Цин. Но, наверное, так правильно. Это заслуженная боль, и в чем-то она очищает. В чем-то делает следующий день более честным и выносимым.
Он умолк. Узкая кисть легко и тепло лежала на обрубленном плече: присутствие, близость. Слышно было, как где-то далеко за окном продолжает постанывать зловещая птица-гуль. Пахло углями, сыростью и Сяо Синчэнем — травы и вода. В голову пришла бредовая и в то же время необходимая идея взяться утешать даочжана по поводу смерти людей, которых убил сам Сюэ Ян. Вот этими руками. Точнее, рукой, одна из его обагренных кровью конечностей уже превратилась в перегной. Интересно, если он отрубит вторую, даочжан станет снова смеяться сколько положено?
— Мы разве еще не договорились? — Сюэ Ян сел, отбросил со лба волосы, чувствуя себя дураком. — Ты не виноват. Я виноват. Сойдемся на этом.
— Мы оба виноваты, — строго сказал даочжан, смешной в криво повязанном ханьфу. — Ты пойдешь со мной по тропе покаяния?
Предложение прозвучало до нелепости серьезно, и Сюэ Ян рассмеялся.
— Да какое мне дело, как называется эта сраная тропа. Я с тобой везде пойду. Что по тропе, что без тропы. Плевать. Через ежевичник покаяния. И самое смешное, что это, похоже, не шутка. Не очень она такая, тропа твоя. Заросла, нет дураков ходить. Но я пойду. Я же сказал. Ты иногда как глухой, даочжан.
Сюэ Ян закусил и без того израненную губу, чтобы не добавить: "А с виду вроде слепой" — но даочжан фыркнул.
— Я знаю финал твоей шутки.
— Какой шутки? — с деланным возмущением поднял брови Сюэ Ян. — Я серьезен, как второй Лань. Хорошо, что ты не видишь моих вытянутых щек.
Даочжан улыбнулся.
— Ты слишком выразительно промолчал.
— Цени мою деликатность, чудовище, смотри, как ты меня запугал. Слово боюсь сказать.
— А в том месте, что тебе снится, есть свет?
— Свеча на столе, — не сразу ответил Сюэ Ян, сбитый с толку резкой переменой темы.
— Свеча... — задумчиво повторил даочжан. — Что если поджечь ею что-нибудь? Что если сжечь все? Тебе всегда хорошо удавались такие вещи.
— Я не могу выйти из комнаты, даочжан, — усмехнулся Сюэ Ян, внутренне присвистнув от мрачной даочжановой радикальности. — Я тогда тоже сгорю.
— Во сне. А потом проснешься здесь, невредимый. Без этой комнаты внутри, — Сяо Синчэнь коснулся костяшками пальцев одеяла там, где билось сердце Сюэ Яна. — Я слышал, что далеко на западе есть легенда о птице, которая обновляется в огне. Она сгорает и из пепла рождается снова.
...Небо над болотами светлело, темнота истончалась, разбавляемая невидимым присутствием солнца, перетекала в густую синь. Кругом ширился мир, в котором сновали призраки, копошились в тине речные гули, мирно спали в согласии с правилами Облачные Глубины, танцевал в золоте и огнях веселый Ланьлин; где Сун Лань был благополучно упокоен, мир праху его, в игре под названием жизнь кто-то неизбежно проигрывает.
В этом мире Сяо Синчэнь был жив.
Иногда делалось жутко: как легко даочжану затеряться среди и лесов и гор, исчезнуть в многолюдье, как цветку в поле сорной травы. А ведь он оставался единственным явным исключением из законов мироустройства, с детства хорошо усвоенных Сюэ Яном, единственным, рядом с кем Сюэ Ян почему-то не был прав. И это раздражало, как свора взбесившихся блох, смешило, вызывало желание немедленно поставить на место. И это сбивало с толку, и обезоруживало, и привязывало странной нездешней нитью, протянутой сквозь жизнь, и смерть, и бессмертие.
И пусть Сюэ Ян был зло — именно он восстановил в мире эту хрупкую исключительность. Не для мира, конечно, — тот ее упустил, едва заметил, забыл о ней, стоило ей потухнуть.
Только для себя.
Это был долгий и важный для меня путь (и надо бы отдельно осмыслить и записать, почему).
В предыдущих сериях: здесь и здесь.
Цветные картинки. Декабрь.15. То, что было потом, Сюэ Ян запомнил осколками. Шумел ветер, снег ледяными иглами царапал кожу. Что-то горькое обжигало горло, что-то горячее касалось груди. Мягкий голос, текучий, как вода, звал по имени, задавал какие-то ускользающие от осознания вопросы, и что-то в Сюэ Яне рвалось ему навстречу из вязкого бессловесного тумана, жаждало найти источник этих звуков, чтобы припасть к нему и уже никогда не отпускать.
Все это перемежалось кошмарами, привычными, монотонными и все равно невыносимыми, как зубная боль, — стол и свеча, гроб и солома.
Как-то раз Сюэ Ян будто бы видел, как даочжан, расплывающийся, трансмутирующий в свет, растерянно и скорбно ощупывал конфету, которую Сюэ Ян хранил на груди много лет. В первую секунду лязгнула зубами злоба: это нельзя трогать! А потом накрыло тяжелой, все смывающей, все уносящей волной умиротворения: все равно ее уже нельзя есть; даочжан принесет новую.
Очнулся Сюэ Ян в незнакомой комнате. Полумрак, серые от старости деревянные стены, простая обстановка. Рядом потрескивает, вспыхивая рыжими угольками, жаровня. В дальнем углу скромный алтарь Гуаньинь, бьются в ногах богини огоньки свечей. За перекрестьем оконных рам синь, долгие сумерки на пороге зимы.
Даочжана в комнате не было.
Сюэ Ян резко сел. В ту же секунду все вокруг поплыло, закружилось в каком-то демоническом танце — и вот он уже лежал, скрючившись и привалившись головой к стене, созерцая рой беснующихся перед глазами мух. Это ж надо было так раскиснуть... Ну ничего. Подумаешь. На стене в отдалении различалось движение — полз куда-то паук — и Сюэ Ян уставился на него с острой, внимательной ненавистью, пытаясь нацепить на него, как на крючок, уплывающую картинку. Он всегда умел быстро прийти в себя. И в этот раз получится.
— Что же ты делаешь... — прошелестел вдруг где-то рядом встревоженный голос даочжана. Сюэ Ян вздрогнул, когда невесомая рука легла ему на спину. Он и не знал, какая откормленная слоновья тяжесть взгромоздилась на его сердце, пока она не упорхнула в одно мгновение, как стрекоза с цветка.
— Даочжан... — прохрипел он, безотчетно шатнувшись на голос и угодив в пропахшие травами волосы, в белый хлопок ханьфу. — Даочжан, что случилось? Где мы?
— В деревне. Успокойся, — вторая рука даочжана перехватила Сюэ Яна поперек груди. — Тревога истощает твои духовные силы.
Сяо Синчэнь уложил Сюэ Яна на спину, и перед глазами всплыло, как луна из-за горизонта, светлое лицо на фоне темного потолка: белая повязка под черными бровями, голубые прожилки вен на висках, серьёзно сжатые губы. Мухи сдавали позиции, и Сюэ Ян попытался усмехнуться.
— У меня этих духовных сил хоть ложкой ешь, — заговорил он, переходя с карканья на шепот. — С рождения. И ядро это, вокруг которого вы пляшете годами с медитациями и прочей ерундой, у меня почти само отросло, как лопух на городской свалке.
— Уже заканчиваются, — покачал головой даочжан.
Это мы еще посмотрим, подумал Сюэ Ян, во все глаза таращась на Сяо Синченя и почему-то чувствуя, будто тот только сейчас действительно, по-настоящему вернулся. Это не зарекайся. Держись.
— Значит, деревня? — прошуршал он, как телега по песку. — Ты меня принес?
— Да. Пришлось воспользоваться мечом.
Значит ли это, что дурацкой идее гулять по миру пешком пришел конец? Было бы неудачно. Не разглядев ответа на озабоченном, призрачном в полумраке комнаты лице даочжана, Сюэ Ян тяжело закашлялся, отвернувшись в подушку, в смятые, грязные волосы, и тут Сяо Синчень сделал и вовсе диковинную вещь — поддернув сбитое одеяло, он укутал Сюэ Яну плечи.
Типичный даочжан и его странные, одновременно невинные, оскорбительно жалостливые и какие-то изуверские жесты, все глубже загоняющие в горло Сюэ Яна крючок. Усталая рука даочжана осталась белеть на сером одеяле где-то над сердцем Сюэ Яна — владелец о ней, видимо, забыл, — и Сюэ Ян растерянно прошептал:
— Что это за дом?
— Он был заброшен и почти нетронут из-за негостеприимного духа умершей хозяйки. Я избавился от призрака и немного прибрал.
Сюэ Яна посетила нехорошая догадка.
— Я что, долго был в отключке?
— Три дня.
— Вот дерьмо, — мрачно усмехнулся Сюэ Ян.
Судя по всему, времена, когда он мог позволить себе бродячую жизнь, закончились. Без крыши над головой за три дня его бы кто-нибудь уже съел — мясо нынче не залеживается ни в лесных чащах, ни на городских улицах, даже такое сухое и жилистое, как Сюэ Ян.
— Что с тобой стряслось за время моего отсутствия? — тихо спросил даочжан. — Ты очень ослаб.
Сюэ Ян закатил глаза. Что рассказать? Про бесконечные холодные ночи у гроба? Про недолеченные раны? Про ночевки на улице в погоне за мертвым, но от этого не утратившим напыщенности идиотом, уносящим мешочек с заветной душой? Про то, как в поисках старухи Баошань Сюэ Ян облазил каждую гору в Поднебесной, поднялся на каждый заснеженный пик, спустился в каждое промозглое ущелье?
— Старею, — усмехнулся он и, выпростав руку из-под одеяла, коснулся кончиками пальцев белого рукава. Страшно хотелось вцепиться, дернуть на себя, схватить. Думая о том, как это могло бы быть приятно, упоительно, Сюэ Ян осторожно погладил мягкую, идеально чистую ткань.
Даочжан недоверчиво приподнял брови и покачал головой. Потом встал — рукав скользнул по сюэяновым пальцам и исчез.
— Что думаешь делать? — поспешно спросил Сюэ Ян, вдруг испугавшись, что даочжан опять засобирается в путь.
— Принесу тебе попить, — недоуменно нахмурился даочжан. Сюэ Ян молчал. Даочжан, уразумев, добавил: — Пока ничего. Останемся на время.
И он ушел, а Сюэ Ян широко улыбнулся ему вслед. Духовные силы у него, может быть, и истощились, но это не мешало ему оставаться самым везучим сукиным сыном в Поднебесной.
16. Выздоравливал Сюэ Ян с упоением. Вставать ему поначалу не удавалось, и он подолгу спал, утопая в тепле, в пропахшем снегом одеяле, в тихом даочжановом присутствии — звуки легких шагов по комнате, шорох углей в жаровне, запахи чая и трав. Все это прогоняло сны, оставляло только оглушающую, лишающую воли негу, черную, как безлунная ночь. Сюэ Ян заподозрил даже, что даочжан злонамеренно кладет в свои отвары какое-то мощное успокоительное, и хотел было возмутиться...
Но не стал.
Изредка сквозь сон он слышал чужие голоса за дверью и с досадой прислушивался. Внимание сочилось прочь из комнаты, ловя подобострастные деревенские интонации. Хотелось, чтобы все сами собой испарились и оставили их с даочжаном в покое. Неужели он просит так много? Никакого мирового владычества и золоченых дворцов. Только Сяо Синчэнь — и ни единой больше души вокруг.
Что ж, как только он встанет на ноги, он хорошенько напугает эту жалкую деревеньку.
Когда Сюэ Ян просыпался, даочжан почти всегда был поблизости. Возможно, это была не случайность — идея хранить своего бывшего злейшего врага от нервных потрясений легко могла прийти в чудаковатую даочжанову голову. Спал Сяо Синчэнь в той же комнате, что и Сюэ Ян, на узкой кровати у противоположной стены. Там же, у алтаря Гуаньинь, поблескивавшего рыжими огоньками, он медитировал. А потом что-то штопал или чинил, расположившись у ветхого столика в центре комнаты. Сюэ Яну нравилось наблюдать за его возней из-за зыбкой дремотной завесы — серьезное лицо в тусклом предзимнем свете, волосы, горными водопадами скользя по плечам, теряются в складках рукавов, бледные руки пытливо ощупывают очередной обветшавший предмет.
Однажды неожиданно ясным днем — хорошо освещенная комната казалась голой и унылой, где-то на улице бодро позвякивали незнакомые голоса — Сюэ Ян, выспавшись на пару лет вперед, ощутил необходимость помыться. Даочжану эта идея показалась преждевременной, но он притащил бочку и подогрел воды. Когда Сюэ Ян раздраженно сдернул с себя чужое бурое ханьфу, пропахшее болезнью, Сяо Синчэнь тактично отвернулся — и на его темные волосы упала золотая трапеция низкого солнца, заглядывавшего в окно.
— Даочжан, ты же ничего не видишь, — рассмеялся Сюэ Ян шепотом, поскольку голос и не думал к нему возвращаться. — Будь рядом. Я болен. Вдруг я пойду ко дну. Это, конечно, будет страшно уморительный конец для человека вроде меня. Спорим, хохотать будут даже в Облачных Глубинах.
Даочжан коротко улыбнулся — то ли шутке, то ли солнцу, к которому снова обратил лицо.
— Как скажешь. Какое полотенце тебе больше понравится, целое, но грубое, или мягкое, но с заплаткой?
Когда Сюэ Ян погрузился в бочку, даочжан уже подошел, набросив на плечо мягкое полотенце с заплаткой, и положил руку на край, обозначая свое спасательное присутствие. Нежась в воде, Сюэ Ян изучал из-под мокрых ресниц его лицо, порозовевшее в облаках пропахшего дубом пара, и ликовал. День был ненормально хорош, все его волокна — тишина и солнечный свет, старый дом на краю мира, тонкое белое изваяние рядом — сплетались в узор почти совершенный.
Нельзя было, конечно, сказать, что Сюэ Ян не мог представить себе ничего лучше. Он с детства обладал раздражающе хорошим воображением и не умел довольствоваться тем, что имел. Было любопытно: есть ли пределы деликатности Сяо Синчэня? И когда можно будет это проверить? И как?..
Та противоестественная, злая зависимость, которой Сюэ Ян жил уже много лет, заставляла его испытывать желания, некогда казавшиеся ему сентиментальной чушью для глупых девиц. Например, хотелось быть ближе, лучше всего — впечататься в даочжана и так провести некоторое благословенное время. Как будто та струна, что неизбывно и требовательно тянула его к Сяо Синчэню, от этого ослабнет и перестанет рвать диафрагму. Сюэ Ян делал так прежде, но даочжан был мертв, даочжана не было внутри его тела, и легче не становилось, как бы крепко он ни прижимался. Теперь, думал Сюэ Ян, все будет иначе.
Когда он сумеет подобраться ближе.
Конечно, хотелось и другого. Но думать о таком было опасно. Сяо Синчэнь ничем не походил на девиц из Ланьлина, и делать с ним то же, что и с ними, было самой богохульной идеей из всех, что когда-либо приходили Сюэ Яну в голову (а в голову ему приходило многое). Но оттого еще более жгучей и волнующей. Владеть тем, кто владеет тобой — в этом была справедливость, и торжество, и какая-то неведомая магия.
Но можно ли в принципе что-то такое делать с даочжанами — или они от этого портятся и хватаются за меч? Стоило расспросить Цзинь Гуанъяо о сути даочжанства, вместо того чтобы яриться и требовать даже имени Сяо Синчэня не произносить всуе.
Бледная рука даочжана лежала на краю бочки, и Сюэ Ян на пробу невесомо скользнул пальцами по его нежным костяшкам. Даочжан едва заметно повернул голову.
— Что такое? Ты уже тонешь?
— Захлебываюсь, — прошептал Сюэ Ян с коротким смешком и откинул голову на край бочки. А потом проследил пальцем вену, плывущую под полупрозрачной кожей в обхваченное белой тканью запястье. — Борюсь за жизнь из последних сил. Уж ты спасай меня поскорее.
Даочжан хмыкнул и покачал головой:
— Ты выплывешь. Я в тебя верю.
17. Когда Сюэ Ян окреп достаточно, чтобы бродить по новому жилищу, выяснилось, что этот дом намного больше, чем похоронный. Видимо, когда-то здесь обитала зажиточная семья. Но даочжан привел в порядок только одну комнату и кухню, а все остальные помещения, пыльные, ледяные, таинственные, оставались идеальной колыбелью для призраков и древесных жуков.
Дня за окном практически не случалось, сумеречная синь сменялась ночной чернотой. Периодически шел колкий ледяной дождь, стучал в стекло, озерцами собирался в щелях старых оконных рам. Под подоконником колыхалась голая печальная бузина, а дальше, за диким, пустынным двором, простиралось болото. Оно было покрыто кое-где пятнами подтаявшего снега, из которых, как волосы из бородавок, скорбно торчали бурые веники высохшей травы, и это напоминало какую-то дурную болезнь.
Пейзаж был таким мрачным, что воспринимался почти как шутка, гротеск, и Сюэ Ян, созерцая его, посмеивался:
— Даочжан, я тебе почти завидую. Только гляну из окна — сразу хочется ослепнуть.
О том, насколько более приятной способностью становится зрение, если смотреть в противоположную сторону, Сюэ Ян умалчивал.
На досуге Сюэ Ян размышлял о том, что предпринять дальше. Время было добыто, осталась малость — сделать так, чтобы оно превратилось в навсегда. Такие хитрые задачи с таким малым количеством вариантов решения Сюэ Яну еще не выпадали. Напрочь отсутствовала возможность прибегнуть в случае чего к простому и действенному насилию, потому что оно несло результат, прямо противоположный желаемому: даочжан не только перестанет идти на с таким трудом добытый контакт, но и, чего доброго, снова расхочет жить, а с этим дерьмом Сюэ Ян категорически отказывался снова иметь дело.
Нет, нужно было действовать тоньше. Отвлечь, заговорить, успокоить. "Ты мне нравился", — вспомнил Сюэ Ян и улыбнулся. Уж он-то знал: прошедшее время легко превращается в настоящее в умелых руках. Нужно было только ловить возможности.
И они не заставили себя ждать. Как-то даочжан скользнул в комнату с необычайно заинтересованным видом и сунул Сюэ Яну под нос стопку книг.
— Посмотри, что я нашел на втором этаже. Прочти, пожалуйста, что это.
Сюэ Ян, который сидел на циновке у жаровни в распахнутом на шее ханьфу — прогретая комната стала упоительно теплой — и лениво чинил сапог, вздохнул, отложил шило и сгрузил пыльную стопку на колени.
— Какие-то стишки. Еще стишки. Что-то даосское, скукотища, наверное. "Как следует жить" — немножко претенциозно, тебе не кажется, даочжан? Откуда какому-то мужику с горы знать, как мне следует жить? А вот сборник сказок. Сказки я люблю.
— Почитаешь вслух? — спросил даочжан, плавно, как лебедь на озерную гладь, опускаясь на циновку напротив.
Сюэ Ян бросил на Сяо Синчэня пристальный взгляд исподлобья. Тот был воодушевлен: лицо едва заметно порозовело, лоб разгладился.
— Раньше ты любил читать, да, даочжан? — поинтересовался Сюэ Ян.
Даочжан нахмурился и коротко кивнул. И Сюэ Ян спросил:
— Слушай, а один глаз отдать можно? Это вообще сложная процедура?
Его вопрос озадачил его самого. Продолжать утрачивать комплектацию было немножко жаль. Но вид застывшего, изумленно вспыхнувшего даочжана того стоил. Сюэ Ян нюхом почуял, как резко изменилась, полыхнув теплом, атмосфера в комнате.
Даочжан потрясенно молчал, до белизны сжав руки на коленях, брови над повязкой застыли парящими крыльями, и Сюэ Ян строго добавил:
— Но не два! И не проси. Я и так слишком добрый.
— Не говори глупостей, — пробормотал даочжан сдавленно. — Пожалуйста, никогда больше ничего такого не говори.
И как демонстрировать такому человеку добрые намерения, раз уж появился повод их заиметь? Между тем Сюэ Ян уже представил себя с черной повязкой на глазу и решил, что выглядел бы лихо и зловеще. Почти захотелось, чтобы даочжан это увидел. К тому же была какая-то сложноуловимая эротическая ирония в том, чтобы вставить часть своего тела в Сяо Синчэня.
Теперь по вечерам Сюэ Ян смиренно читал сказки, пребывая где-то между недоумением в адрес тропинки, которая привела его к такому занятию, и жгучим, болезненным удовольствием. Горела свеча, шумел за окном ветер, слабо светились за перекрестьями рамы звезды Белого Тигра Запада. Улыбалась на алтаре погруженная в полумрак Гуаньинь. Даочжан сидел на постели, скрестив ноги, расчесывал свои бесконечные волосы и слушал.
Во многом все становилось как прежде, как будто время свернулось змеей и укусило себя за хвост, и Сюэ Ян периодически испытывал диковатое опасение, что помешался. Сны и бодрствование как будто поменялись местами, сознание перевернулось вверх дном. Потом даочжан шуршал одеялом, осторожно опуская на холодный дощатый пол босые ноги, предлагал чай — и становилось все равно.
Даже если это безумие или какой-то вид посмертия, — какая разница?
18. День был хмур, ветрен и холоден, над деревней сердито клубились низкие тучи. Но дышалось легко. Воздух пах морозной стынью с легким отзвуком дыма. Сюэ Ян, тренируясь с Цзянцзаем, весело топтал подернутую инеем, похрустывающую под ногами листву. С тех пор как он выздоровел, его то и дело касалось мягким крылом опасное чувство, будто после чересчур затянувшегося, изматывающе тяжелого путешествия он вернулся домой. И какой бы ни была погода, как бы ни остывал ночами чужой полузаброшенный дом, это чувство не отставало, просачивалось в кровь, как даочжанов отвар, обнимало острым, болезненно нежным покоем и лишало бдительности. Сюэ Ян замер на полпути между ощущением, что доверять такому чувству опасно, и желанием ухнуть в него целиком, как в прохладную воду в знойный день.
Время расправляло легочные меха, наполняясь пульсирующей жизнью: моменты торжествующей радости сменялись минутами беспокойного нетерпения. Еще недавно само присутствие даочжана, хрупкое, как крыло зимней бабочки, ощущалось достаточным, но с каждым днем хотелось все больше, все глубже, все основательней. Сюэ Ян носил воду, готовил чай и полностью взял на себя костер у болота, что служил источником углей для жаровни. Он даже был сравнительно любезен с проходившими мимо крестьянами (что не мешало им благоразумно держаться от него в стороне). Чего не сделаешь для достижения цели.
Когда даочжан показался на дороге, Сюэ Ян спрятал меч и подошел к покосившейся калитке — встречать. Отпускать даочжана куда-то одного было новым опытом, к которому оказалось сложно привыкнуть.
До чего же глупо ходить в белом! Бросив руку на подгнившие брусья и подперев подбородок ладонью, Сюэ Ян залюбовался даочжаном издали. В зимней буро-серой хмари Сяо Синчэнь сиял белизной, как луна в ранних сумерках. Его одежда призрачным саваном хлопала на ветру, взлетала в сизом воздухе юркая ленточка.
Он шел не торопясь. Рядом с ним семенила женщина.
Или, скорее, девушка. Узкое длинноволосое существо в практичных темно-серых одеждах, она несла в руках корзинку и что-то говорила. Даочжан слушал, склонив голову, и, кажется, улыбался.
Сюэ Ян прищурился. Ему совершенно не понравилось, с каким плотоядным интересом девица таращилась на его Сяо Синчэня. Посмотреть, конечно, было на что — но это следовало делать с должным почтением, о котором в этой забытой всеми богами деревеньке, кажется, не слыхали отродясь.
Что ж, они услышат.
К дому девица не подошла, остановилась вдалеке и с нелепой церемонностью распрощалась с даочжаном, напоследок метнув на Сюэ Яна вызывающе пристальный темный взгляд. Сюэ Ян фыркнул и ангельски улыбнулся, воображая, сколькими небанальными способами может ее убить, не привлекая внимания.
— Дай догадаюсь, за тобой увязалась деревенская ведьма, — с усмешкой пропел Сюэ Ян, когда даочжан подошел.
Сюэ Ян приоткрыл калитку, та болезненно скрипнула, и Сяо Синчэнь вошел домой, такой белый и посвежевший, что глазам становилось больно.
— Она поделилась со мной кое-какими травами, — примирительно сказал он. — В моих запасах обнаружились бреши. А ты что же, тренировался? Попробуем вместе?
— Давай ты постараешься не забывать, что сделала эта девчонка, — и не подумал сменить тему Сюэ Ян.
Он захлопнул калитку, и та, взвизгнув, покосилась пуще прежнего. Придется чинить. Крепкая калитка — первый знак деревенским, что за ней им не рады.
— Я помню, — даочжан направился к дому. — Как и то, что сделали ты и я.
Сюэ Ян, оценив абсурдность этого тройного сравнения, фыркнул.
— Скажу тебе как начинающему и напрочь бездарному злодею, что у нас не то чтобы принято трогательно между собой дружить, — заметил он, нагнав даочжана у крыльца.
— Я не дружу, — пожал плечами даочжан. — Просто стараюсь больше не судить, не разобравшись. Мы ведь пока не знаем, что именно произошло. К тому же травы нам нужны.
Очевидно становилось страшное: даочжан на основе пережитого зла становился не жестче, а мягче. Сюэ Ян не мог и представить, как это у него получается.
— Обещаю, что буду осторожен, — добавил даочжан, улыбнувшись, и мягко коснулся плеча Сюэ Яна, спокойный и слегка выцветший, как зимнее небо. — Не волнуйся за меня. Пойдем, я сделаю чай.
Сгущались сумерки, и в доме было темно. Пока даочжан ставил воду, Сюэ Ян занялся розжигом свечей на столе.
— И кстати об этом. Я давно хотел спросить тебя... — даочжан уложил в чайник мяту и продолжил абсолютно некстати: — Мне сказали, что ты много лет провел в городе И с призраком А-Цин. Почему ты не изгнал ее?
Сюэ Ян замер с горящей палочкой в руках.
— Она от меня пряталась, — прошелестел он еле слышно, внезапно утратив голос.
— Ты хороший заклинатель, — покачал головой даочжан. — Ни одно привидение не хочет быть изгнанным, но обычно мы справляемся.
— Да не было толку бегать за девчонкой! — злым полушепотом, как яд, выплюнул Сюэ Ян. — Никакого желания не возникало заниматься такой ерундой!
— Или ты хотел, чтобы она осталась?
Даочжан стоял у стола напротив Сюэ Яна, и казалось, будто он пристально смотрит на него своей белоснежной повязкой.
19. То, что произошло потом, Сюэ Ян запомнил плохо. Новая даочжанова попытка раскопать то, что поросло быльем и представляло интерес только для могильных червей, взбесила его. Кажется, он без обиняков высказался на эту тему, а потом отправился на прогулку — и вдруг оказался на другом краю деревни, у кромки леса, где билась о камни быстрая речка, а ветки деревьев корежились, будто в судорогах. На одной из них сидел ястреб, и некоторое время они с Сюэ Яном недобро таращились друг на друга. Потом птица сдалась и улетела, глухо хлопая крыльями в сумеречном воздухе.
Там же, при свете вылезшей из-за горизонта луны, толстой, неповоротливой и налитой красным, Сюэ Ян повстречал ведьму — до отвращения миловидную девицу с огромными черными глазами и драматически невозмутимым лицом. Бродя в сумерках у реки, она что-то напевала, и от ее голоса, звучащего низко и монотонно, у Сюэ Яна мурашки пробежали по коже. По этому поводу он остановил ее и дружелюбно, ласково и подробно рассказал, что именно с ней сделает, если хотя бы заподозрит, что она подбирается к его даочжану. Ведьма хмыкнула, и вздернула подбородок, и сверкнула глазами, но все же убежала, обнажив аккуратные маленькие сапожки под темным подолом.
Что-то такое было.
Потом Сюэ Ян вернулся домой — полузаброшенное строение у края болота удивительно быстро стало именоваться домом — вошел в кухню и нашел там остывший мятный чай.
О том, как он нервно исследовал впотьмах дом и двор, он тоже помнил урывочно. Все было будто во сне. Сюэ Ян не мог бы объяснить природу своего состояния: он не опасался, что даочжан молча уйдет, был твердо уверен, что такого не случится, не теперь. Его пугало что-то другое, что-то намного более ненормальное — какое-то подспудное, необъяснимое опасение, что даочжана не было здесь вообще.
Иногда Сюэ Ян гадал, как случилось, что Сяо Синчэнь воскрес. Он испробовал все способы, что могли прийти в голову, а потом и те, которые не могли, он прибегал к самой черной магии из самых редких книг (проникновение в Облачные Глубины было затеей дурной, но веселой), он молился неведомой штуке, даже имени которой не знал, стоя коленями в снегу на высокой горе, чтобы было слышнее, и не совсем понимал, умоляет или угрожает.
Ничего не сработало.
Это не значило, конечно, что возможностей не было — возможности были всегда. Наверняка возвращению даочжана есть простое и внятное объяснение. Но каждый раз, когда Сюэ Яну приходило в голову задать вопрос, он этого почему-то не делал.
Мало ли что.
И вот теперь даочжана нет, объяснения его недавнему присутствию тоже — и дом кажется мертвым, опасным, жаждущим вытеснить живое.
Было темно, только в кухне оплывали никому не нужные свечи. Во дворе сонно шевелились локвы — все остальное оставалось неподвижным, оцепеневшее, скованное морозом. В небе плыла побледневшая луна, и ее слишком яркий свет, скользивший по земле невесомым, осторожным касанием, будто обнажал ночь до костей. Когда Сюэ Ян снова вошел в тошнотворно пустой дом, в окне комнаты, выходившем на болота, мелькнуло что-то тонкое и белое, как сталь клинка, — и Сюэ Ян без раздумий рванулся на этот короткий скупой свет.
Даочжан существовал. Он неподвижно стоял среди болот, опустив голову. Призрачная луна светила над обнаженной землей неистово и ясно, будто насквозь, и Сяо Синчэнь в ее свете казался тонким белым деревцем в безоглядной ночной пустыне. Сюэ Ян не помнил, как оказался рядом, но когда это случилось, он рывком развернул даочжана к себе и вжался в него всем телом, как мечталось, и звезды громадным куполом поплыли над ними, продолжая свой вечный путь.
Непонятно было, чего хотелось больше, поцеловать или задушить. Сяо Синчэнь точно заслужил небольшое удушение. Сюэ Ян займется этим — чуть позже. Когда не будет так занят.
Он не знал, сколько секунд или лет прошло, прежде чем рука даочжана мягко легла ему на спину.
— Я страшно виноват перед ней, — тихо сказал Сяо Синчэнь, обдавая волосы Сюэ Яна теплом дыхания. — Не могу не думать об этом. Мой долг был ее защищать — а я ее бросил. Теперь ничего не вернуть.
— Ну, это я ее убил, — на Сюэ Яна вдруг навалилась усталость, сминающая все привычные защитные барьеры в бессмысленное острокраее крошево. Гори оно все огнем. — Ты еще можешь отомстить. Хочешь, отомсти. Повеселимся.
— Ты не виноват в том, что сумасшедший, — пробормотал даочжан, будто прислушиваясь к чему-то. — Судя по всему, я и тебя подвел.
Сюэ Ян нервно хмыкнул, крепче обхватывая Сяо Синчэня за талию.
— Это кто еще из нас сумасшедший, — даочжановы волосы, дрожащие на ветру, лезли в нос, липли к губам, пахли чем-то дурманящим, мешали говорить. — Тебя послушать, так ты первый монстр в Поднебесной. Хотя, если кто меня спросит, так и есть. Заканчивай взваливать все на себя, вот мой тебе совет. Оставь хотя бы мое мне, я, в конце концов, жадный. И не вырывайся, у меня не хватает рук тебя удерживать. Прояви уважение к калеке.
Даочжан положил вторую руку на талию Сюэ Яна, укрепляя их объятие. Его ладонь сквозь ткань ханьфу ощущалась парадоксально горячей, будто нагретой июльским солнцем.
— И все-таки я ужасно ошибся, — вздохнул он.
— О, это уж точно! — Сюэ Ян был до такой степени солидарен, что нашел в себе силы поднять лицо из темноты волос к белому даочжанову уху и жарко зашептал: — Только попробуй что-то такое опять вытворить, я тебе клянусь, я поубиваю половину Поднебесной. Устрою тут такую кровавую баню, что о ней будут вспоминать лет тысячу. И орать буду всем в лицо, что во всем виноват лично ясный ветерок, прохладная луна. Или наоборот? В общем, только попробуй.
Даочжан фыркнул и отстранился, уперев руку Сюэ Яну в грудь. Лицо его было бледным и почти спокойным, но повязка обильно пропиталась кровью, на нижней губе алела трещинка, которую хотелось облизать.
— Ты хотел, чтобы она осталась? — настойчиво спросил Сяо Синчэнь.
— Да что ж тебя зациклило-то! — зашипел Сюэ Ян, обиженный тем, что лишился пьянящей тесноты контакта. — Ладно, допустим, мне не нравилось там одному. Было очень тихо. Ты лежал и молчал. Наверное, я хотел, не знаю, чтобы она стучала иногда под окнами своим идиотским шестом. Пытаешься вытянуть из меня, что я жалел? Ладно, я жалел. Иногда. Нечасто. В конце концов, это ты виноват, ты меня взбесил. То есть нет. Нет, ты не виноват. Я сам взбесился.
— Я понимаю, — даочжан скользнул рукой от груди Сюэ Яна к его плечу, мягко сжал. — Ну, успокойся. Тебе нельзя так нервничать.
И почему-то от этого жеста ощущение, что белый, изящный и с виду безобидный человек напротив пытается вскрыть его, как устрицу, только усилилось.
— Ну, чего еще ты хочешь, изуверина? — спросил Сюэ Ян, устало прикрыв веки. — Видишь, я спокоен как кусок дерева. Не томи. Вываливай сразу все.
Глупо было разыгрывать независимость: свое уязвимое положение Сюэ Ян, привыкший мнить себя исключительным хитрецом, ничтоже сумняшеся выдал даочжану с потрохами. Многократно.
Даочжан помолчал, раздумывая, потом сказал:
— В прошлый раз мы с тобой стали причиной ужасных событий. Это не должно повториться. Ты же сможешь?
— Нет, я лопну от жажды злодействовать и забрызгаю кровью стены, — закатил глаза Сюэ Ян. — Хорошо, даочжан, хорошо. Ни с чем таким ты больше не столкнешься, я же пообещал.
Больше нет. Я сделаю так, что твоих полупрозрачных ушей не достигнет ни одно сомнительное слово. Оставь всю грязь мира мне. Ты будешь жить в доме у болота такой же белый и незапятнанный, как сегодня. У тебя всего будет достаточно, и все будут с тобой обходительнее, чем с верховным заклинателем. Иначе...
— И не обманывай меня больше. Пожалуйста.
А вот это было сложнее.
— И насчет мяты нельзя? — попытался отшутиться Сюэ Ян. — Ненавижу мяту. Не хотел тебя огорчать, но ты меня вынуждаешь.
— Пожалуйста, — не меняя тона, собственным эхом повторил даочжан.
— Ну ладно, — вздохнул Сюэ Ян. — Но тебе на будущее: обещать не врать — это абсурд.
— Знаю, — даочжан криво, болезненно улыбнулся, раньше он так не умел. — Я решил рискнуть.
20. А потом луна ушла за гору, и над болотом немо повисли звезды, знаменуя зимнюю ночь, черную и бескрайнюю, как океан. Дом плыл в ней тихо и невесомо, как старый щербатый корабль, и казалось, вокруг его схваченных теменью стен нет ничего, кроме многоглазой пустоты. У борта корабля слабо светился притухший костер — забота Сюэ Яна, о которой он благополучно забыл.
Сяо Синчэнь казался вымотанным, но удивительно нормальным, не отнимал руки, которую Сюэ Ян нагло и неумолимо взял. Они шли по подернутому льдистой коркой болоту молча, только Сюэ Ян периодически коротко и едко комментировал недостатки местности и драматическую склонность некоторых слепых даочжанов носиться в мороз и ветер по трясине, без шеста, рискуя ухнуть в рытвину и переломать себе ноги.
Добравшись до дома, Сюэ Ян занялся добычей углей для остывшей жаровни. Когда он закончил, в кухне уже грелась вода, а даочжан зажигал в их комнате свечи, света которых видеть не мог, — на алтаре Гуаньинь, у окна, на столике, все царапины на котором помнились как выученное в детстве стихотворение. Было тихо и светло, и дом казался убежищем, затерянным в бесконечной мировой темноте.
Сюэ Ян извлек небольшой запас вина, добытый еще до болезни.
— Давай выпьем, даочжан, — сказал он, когда Сяо Синчэнь опустился на кровать, и сел у его ног на циновку. — Не знаю как тебе, а мне хочется чуток расслабиться. Ты мне сегодня чуть ли не в горло влез.
В ответ даочжан аккуратно положил на Сюэ Яна одно из своих одеял и накинул себе на плечи другое. От алкоголя он отказался.
Где-то залаяла собака, и теперь казалось, что она, испуганно заливаясь, барахтается в океане ночи вместе с домом.
— Давай перевяжем тебе глаза, — Сюэ Ян глотнул вина и отставил его в сторону. — Ты выглядишь жутко.
Он потянулся было за лентой, но даочжан перехватил его руку и мягко ее отвел.
— Я сам.
— Да брось, — пользуясь случаем, Сюэ Ян положил ладонь даочжану на колено. — Чего я там не видел. Ты же понимаешь, что я не раз тебя перевязывал? И переодевал. И чего только с тобой не делал. — Даочжан приподнял брови вопросительно, и Сюэ Ян довольно усмехнулся. — Ничего неприличного, не пугайся. Вкус у меня, конечно, своеобразный, но не до такой степени. Видел бы ты себя тогда. Холодный, синий и непривлекательный. Не делай так больше. Вот сейчас ты красивый.
Даочжан хмыкнул.
— Ты минуту назад сказал, что я жуткий.
— И красивый.
— Не смеши меня, — улыбнулся даочжан.
— Я буду молчать, как гнилая рыбина, если дашь перевязать себе глаза.
Даочжан покачал головой.
— Делай что хочешь.
— Ты такое уже говорил, и это звучит непристойно, — пропел Сюэ Ян, ухмыльнувшись. — И как тебя воспитывали на твоей горе?
В результате даочжан согласился и терпеливо, смиренно, но напряженно сидел, пока Сюэ Ян осторожно обмывал его кровавые глазницы смоченной в теплой воде тканью. Вода в тазу быстро стала красной, зато очистились туманно-белое лицо, сумеречно-голубые прожилки вен, тенистые провалы под резкими штрихами бровей. Даочжан казался таким красивым, открытым и ранимым, что хотелось отвлекать его шутками, тормошить и целовать.
Этим, кроме последнего, Сюэ Ян и занимался.
Когда посвежевшее лицо даочжана было заново перетянуто белоснежной лентой, а плечи наконец расслабились, тот с заметным облегчением уселся, скрестив ноги, на кровати и согласился немного выпить. Сюэ Ян подтащил жаровню поближе и устроился в пожертвованном ему одеяле на полу, закинув локоть на белый даочжанов подол.
— И как ты вернулся? — решился он.
— Я не знаю, — даочжан отпил немного вина и отдал бутыль Сюэ Яну. — Этой весной я очнулся в гробу в доме, в котором когда-то гостил у шисюна Сун Цзычэня. В запертом чулане. Никого не было рядом. В общем, это был странный день, а за ним пришел другой странный день. Я еще долго ничего не понимал.
— Вот мерзавец! — недобро усмехнулся Сюэ Ян, имея в виду Сун Ланя.
В свое время тому удалось обставить все так, будто он сжег тело Сяо Синчэня, а душу отпустил. Сюэ Ян нашел в могиле с именем Сяо Синчэня прах — и забрал его. Чтобы теперь убедиться, что это была горстка бесполезного пепла. Высокомерный засранец оказался предусмотрительней и ироничней, чем можно было ожидать.
А ведь урна до сих пор лежит где-то в вещах. Сюэ Ян совершенно перестал о ней думать с тех пор, как встретил даочжана. Надо выбросить ее и забыть о том, что она существовала, — ничего кроме омерзения Сюэ Ян к ней теперь не испытывал.
— И у тебя нет догадок? — полюбопытствовал он, глотнув резковатого пойла.
Было приятно, что теперь его Сяо Синчэнь не только самый чудной, но и самый загадочный человек в Поднебесной.
— Сначала я решил, что это было чудо, — пожал плечами даочжан, смыкая на коленях белые руки. Сюэ Ян уже некоторое время лениво следил за их движениями, как кот за клубком. — Моя наставница говорила, что иногда, очень редко, случаются вещи, которым нет и не может быть объяснения. Но теперь у меня есть другое предположение. Ты что-то делал, чтобы меня воскресить, прошлой весной?
— Я... Да в общем-то много чего.
— Видимо, что-то сработало... — прошептал даочжан.
Сюэ Ян замер.
— Ты думаешь... — проговорил он с сомнением, пытаясь уразуметь услышанное. И приподнялся, насторожившись. — Погоди. Когда именно, ты сказал, это все произошло?
...К утру пошел снег, накрывая землю и дом хрупкой невесомой белизной, стирающей грубые отметины прошлого, несущей перерождение. Сюэ Ян лежал, разомлевший, уткнувшись лицом в такую же белизну даочжанова подола, и изучал краем глаза его рукав, по краю которого плыл бледный рыбный узор, а Сяо Синчэнь нес какую-то даосскую галиматью про карму, неслучайность чудес и про то, что ему и Сюэ Яну суждено было снова встретиться, но пока до конца не ясно, зачем.
— И какие у тебя идеи? — лениво поинтересовался Сюэ Ян.
— Мне кажется, возможно, я что-то должен сделать... с тобой.
— Это опять звучит непристойно, даочжан, — рассмеялся Сюэ Ян, поворачиваясь лицом вверх. — Ладно, сделать со мной что? Я не стану сопротивляться. Начинай.
— Вот не шути, — даочжан, вопреки собственным словам, фыркнул. — Ты ведь тоже делаешь что-то со мной. Мне не всегда это нравится, но, очевидно, такова судьба.
Пока Сюэ Ян глазел на него снизу вверх и в подробностях представлял, что именно хотел бы с ним сделать и как сильно постарался бы, чтобы ему понравилось, рука даочжана, прохладная и тонкая, сама легла ему на щеку, коснулась уха, ненавязчиво и нежно провела по растрепанным волосам.
Знакомо, симптомом привычного недуга, сжалось пустившееся вскачь сердце. Сюэ Ян замер, уставившись на Сяо Синчэня. Золотой свет догорающих свечей скользил по его распущенным волосам и белой шее, на нижней губе все еще алела трещинка, и так легко было представить на языке ее ржавый вкус. Сюэ Ян облизнул пересохшие губы, хмыкнул и потерся лбом о руку даочжана, стараясь не сделать чего-нибудь глупого и импульсивного. Он нюхом чуял: еще рано.
Нужно было продолжать быть паинькой, раз уж это доставляет даочжану удовольствие. К тому же стоило присмотреться к ведьме. Сюэ Ян чувствовал: здесь кроется и общественная польза, о которой радел Сяо Синчэнь, и личный интерес.
Когда-то, когда он, ошарашенный, потрясенный, пошел за даочжаном, его единственным страстным желанием было не упустить — и вот у него есть так много. Но он всегда был жадным. Еще в детстве он мечтал, что заполучит однажды даже самое сладкое, самое чистое.
Время придет.
21. На столе, подтекая белесой сукровицей, оплывала свеча. Но тьмы ей было не разогнать, и в комнате толпились многоголовые тени, жались друг к другу и подступали ближе, будто в жадной рыночной очереди. Все виднелось неясно, зыбко: деревянные стены, покрытые паутиной трещин, по углам сушатся травы, висит на ведре грязное полотенце, бурое, пропахшее железом. В центре комнаты гроб, набитый соломой. Тихо — ни мышиной возни в подполе, ни присвиста ветра за окном.
Замерев у стены, будто дикий зверь, Сюэ Ян силился понять: с какой стати ему так страшно? Казалось, если он увидит то, что лежит в гробу, что-то в нем порвется, сломается непоправимо. Смешно: он ведь точно знал, что там. Он мог ясно это представить. Даже запах легко вспыхивал в памяти. Когда-то он любил спать, обхватив это руками — твердое, холодное, молчаливое. Свое. Так почему проще было выколоть себе глаза, чем посмотреть?
Нужно было уйти — найти другой дом, другую комнату, которая, он знал, ждёт его где-то вовне. Он оглянулся, крутанулся вокруг своей оси, ощупывая цепким взглядом стены, пытаясь отыскать дверь.
Но двери не было.
Не было и окон.
И вдруг Сюэ Ян с сокрушительной ясностью понял — никакого внешнего мира тоже нет. Внешний мир — это сон, выдумка, ложь, фантазия отчаявшегося идиота. Единственная реальность — здесь, в этой комнате с её пересушенными травами, ведром и окровавленным полотенцем.
Эта комната — тоже гроб. Душа Сюэ Яна упокоится здесь навеки.
Сюэ Ян покачнулся, как от удара. Все закружилось, задергалось перед глазами, и как будто ниже стал потолок, как будто сгустился удушливый, тяжелый воздух. Врезавшись спиной в стену, Сюэ Ян взвился, будто ужаленный, нелепо заметался по комнате, что-то опрокидывая, чем-то гремя. Остановился — и захохотал.
Чего ему бояться? Разве не случилось уже все, что могло бы его напугать?
Он метнулся к гробу. Там — вот неожиданность — белело мертвое, источавшее сладковатый дух смерти тело Сяо Синчэня: серые руки уложены на груди, горло пересекает уродливый шрам, глазницы, не скрытые повязкой, чернеют пустотой. Веки сухие и серые, похожие на осенние листочки, схваченные первым морозом.
И, глядя в это неподвижное, окаменевшее лицо, Сюэ Ян вспомнил то, что давно знал и чего не хотел, не умел знать: Сяо Синчэнь никогда не вернется. Он всегда будет лежать здесь, перед Сюэ Яном, в комнате, кроме которой ничего, ничего нет. Они двое вечно пребудут вместе: Сюэ Ян и смерть Сяо Синчэня.
Вцепившись в волосы, в бессильном ужасе Сюэ Ян закричал. А потом все поплыло, померкло, исчезло...
Сюэ Ян проснулся.
Вскочив, он одним движением зажег свечу у изголовья и бросился к соседней кровати. Даочжан лежал на спине, слегка повернув голову на бок, скулы порозовели, распущенные волосы рассыпались по подушке, лента на глазах сбилась. Он шевельнулся и еле слышно спросил:
— Это ты?
Потрясенный, завороженный этой благословенной картиной, Сюэ Ян низко склонился над даочжаном, разглядывая его широко открытыми глазами и вдыхая мягкий травяной запах. Даочжан недоуменно поднял руку, слепо коснулся волос Сюэ Яна, провел по подбородку, задел дрогнувшую нижнюю губу. Пальцы у него были тонкие, но твердые.
— Что такое? — сонно прошелестел даочжан. — Что с тобой?
Сюэ Ян не ответил, не помня не только слов, но и самой концепции говорения, и между бровей даочжана легла тревожная складка. Он опустил руку и, прислушиваясь, приподнялся на локте, оставив между ними только короткий фрагмент замершей в ожидании тишины. Чересчур близко. Нужно было совсем мало, чтобы преодолеть это последнее расстояние, и слишком много, чтобы этого не сделать.
Сердце все еще колотилось заполошным барабанным боем, когда Сюэ Ян в каком-то оглушенном безмыслии совсем чуть-чуть наклонился и коснулся губ даочжана.
Они были сухие и теплые, как вечер в середине лета.
22. На мгновение мир исчез в солнечном жаре — нежном, влажном, немножко шершавом — все потонуло в лихорадочном тепле и перестало иметь значение. А потом что-то грохнуло, стало темно — и в ту же секунду Сяо Синчэнь дернулся назад, отталкивая Сюэ Яна, так что тот покачнулся и едва устоял, уперевшись ногой в пол.
— Подожди... — пробормотал даочжан. — Что ты...
Осознание реальности впечаталось в Сюэ Яна резко, как оплеуха. Только что из его руки упала свеча. Он был опасно близок к тому, чтобы сделать что-то, что ему не простят.
Сюэ Ян исчез из комнаты мгновенно и бесшумно, как тень.
Надо же быть таким идиотом, злобно думал он, ныкаясь за углом дома с его пыльными пустыми комнатами, прячась в темноте, точно дикая тварь. Он не помнил, чтобы был когда-то так ярко и мучительно возбужден — и как же до смешного мало для этого оказалось нужно. Он целовался не раз — без особого удовольствия, в качестве подготовки к более активным действиям. Но в даочжане была какая-то магия — от недолгого, почти целомудренного соприкосновения губ все в Сюэ Яне было вздернуто, все горело и хотело больше.
Привалившись больным плечом к стене, он с силой сжал себя через ткань штанов и зашипел от дикой смеси удовольствия, стыда и злости.
Почему даочжан не хочет? Когда-то Сюэ Яну часто говорили, что он привлекателен, и даже после всех мытарств, измученный и безрукий, он набрел в Илине на девицу, что не давала ему проходу, жалась к нему грудью и шептала, что он красивый. Для даочжана, выходит, нет? Или дело в том, что Сюэ Ян низок, грязен и по горло замаран в чужой крови? Не то что тот индюк с метелкой — вот он был возвышен до тошноты, одна незадача — мёртв.
Пахло сырой древесиной и снегом. Сюэ Ян прижался к стене лопатками, привычно слившись с тьмой. Глядя на нависший над болотами купол звезд, высокий и холодный, прорезанный, будто рекой, Млечным путем, на черный силуэт далекой, поросшей лесом горы, он с какой-то глухой обреченностью спустил штаны и сжал себя, кусая губы, чтобы не застонать.
А ведь он мог бы и заставить. Он пытался сделать все по-хорошему, но ничье терпение не безгранично. Он не был сильнее даочжана, но был хитрее, он нашел бы способ, заманил бы его в ловушку. Уже завтра. От мысли о том, что он мог бы делать с даочжаном уже завтра, кружилась голова.
Ягодицы неприятно терлись о холодную неровность бревен, и Сюэ Ян дернул бедрами вперед, откидывая голову на стену.
Но заставлять не хотелось. Хотелось, чтобы сам. Чтобы обнимал белыми руками, сорванно дышал в губы. Чтобы запрокидывал голову, подставляя шею. Чтобы прижимался, и можно было его ласкать, слушая стоны и просьбы не останавливаться. Хотелось сделать так, чтобы безупречный, такой воспитанный и умеренный Сяо Синчэнь выгибался и кричал, как никогда, как ни с кем другим.
Прокусив губу до крови, Сюэ Ян зарычал, и на минуту мир померк в тяжёлой дымке удовлетворения.
Потом он с брезгливостью вытер ладонь о снег и поправил штаны. Ноги заледенели до бесчувствия, в теле звенела усталость, но в голове прояснилось. На улице была ночь, все молчало, укрытое снегом, ветер гнал по болоту поземку. Вдали что-то встявкивало — птица или гуль. Сюэ Ян зачерпнул снега с ветки притаившейся рядом бузины и протер им пылающее лицо.
Ничего. Даочжан все равно будет его. Последние две недели Сюэ Ян подбирался к Сяо Синчэню, как кот к птице, медленно, мягколапо, неумолимо. Он даже спас какого-то тупоголового ребенка, рухнувшего в колодец, и даочжан был так ласков и улыбчив в тот вечер, что Сюэ Ян задумался, не столкнуть ли в тот же колодец еще пару человек. Тонули в этой деревне обескураживающе редко.
Эта ночь не станет помехой. Может быть, она даже будет подспорьем. Нужно только грамотно ее использовать.
— Сюэ Ян! Где ты? — позвал вдруг даочжан со двора, и Сюэ Ян вздрогнул. — Вернись домой.
Голос звучал беззлобно и обеспокоенно. Сюэ Ян прикрыл глаза, выдыхая, и улыбнулся.
...Они прошли в комнату впотьмах, и Сюэ Ян скинул влажную от снега одежду и, нагишом замотавшись в одеяло, лег. Было холодно, в голове искрилась черная ясность, не давала сну ни единого шанса. Сюэ Ян спрятал лицо в шершавые одеяльные складки, отбросил со щек мерзкие мокрые пряди, слизнул с ноющей губы железистый вкус. Комната пахла углями и деревом, волосами даочжана и немножко, на грани восприятия, сыростью и землей.
На секунду Сюэ Яна посетило тянущее чувство, будто он всю жизнь петляющей дорожкой шел в эту дряхлую комнату на краю мира, одну из спален какой-то мертвой семьи — домой.
Мысли толпились в голове, наступая одна на другую. Настойчиво всплывали подробности того нечаянного поцелуя — каждое движение, каждая грань запаха и вкуса, и думалось, вот если бы не упала проклятая свеча, может быть, он тянулся бы и тянулся, как золотой закат над колосящимся лугом. Как знать? Не так уж быстро отпрянул даочжан. Совсем не сразу. Сюэ Ян готов был поклясться: на короткое время Сяо Синчэнь тоже почувствовал тот медовый солнечный жар.
Сюэ Ян повернулся на спину и положил руку за голову, вглядываясь в темень. С кровати даочжана не доносилось ни звука, и это было немножко язвяще и весело — даочжан не спал. Его беспокойные думы витали в комнате так осязаемо, что казалось, Сюэ Ян мог в один прыжок поймать пару и съесть, как жирных мышей.
И вдруг решительно прошуршало одеяло, вспыхнула свеча, зажженная даочжаном не для себя, и Сюэ Ян уставился на его порозовевшее лицо и мятые со сна волосы, на кое-как накинутое ханьфу, в горловине которого белела кожа. Сюэ Ян остро вспомнил, как она пахнет.
— Я заметил, тебе часто снится что-то плохое, — сказал даочжан примирительно, тихо, будто вода пробежала по камням. Он подошел, прикрывая ладонью огонек, и контуры его руки казались прозрачными, сотканными из света. — О чем оно? Давай поговорим. Не запирайся от меня, мы же...
Он не договорил, и Сюэ Ян, приподнявшись на локте, насмешливо взглянул на его озадаченное лицо. Даочжан сам не знал, кто они. Сюэ Ян не без злорадства дал ему поразмышлять над наименованием их связи, а потом обреченно вздохнул — не отстанет ведь — и сказал с досадой:
— Мне снится, что ты мертв, даочжан. И что я должен всегда смотреть на твою смерть. Без надежды.
Даочжан выдохнул, побледнев. А потом поставил свечу на пол, сел рядом и опустил руку Сюэ Яну на плечо, коснувшись спутанных волос, еще влажных от снега.
— Я тебя обидел? — Сюэ Ян старался звучать легкомысленно и небрежно, будто речь шла о мелкой бытовой неурядице. Но отказывать себе в удовольствии пожирать даочжана взглядом не было причин.
Тонкое лицо Сяо Синчэня отразило сложную работу мысли.
— Ты меня... смутил. Не будем об этом. Я уже не смущен.
— Смутить тебя еще раз? — с вызовом пропел Сюэ Ян, усмехнувшись, но сердце позорно затрепыхалось в груди.
Даочжан замер, потом криво улыбнулся.
— Не надо. Знаешь... — он чуть подвинулся, соприкасаясь с Сюэ Яном. — Мне ведь тоже иногда снятся плохие вещи. О том, что случилось с Сун Цзычэнем и А-Цин. Но, наверное, так правильно. Это заслуженная боль, и в чем-то она очищает. В чем-то делает следующий день более честным и выносимым.
Он умолк. Узкая кисть легко и тепло лежала на обрубленном плече: присутствие, близость. Слышно было, как где-то далеко за окном продолжает постанывать зловещая птица-гуль. Пахло углями, сыростью и Сяо Синчэнем — травы и вода. В голову пришла бредовая и в то же время необходимая идея взяться утешать даочжана по поводу смерти людей, которых убил сам Сюэ Ян. Вот этими руками. Точнее, рукой, одна из его обагренных кровью конечностей уже превратилась в перегной. Интересно, если он отрубит вторую, даочжан станет снова смеяться сколько положено?
— Мы разве еще не договорились? — Сюэ Ян сел, отбросил со лба волосы, чувствуя себя дураком. — Ты не виноват. Я виноват. Сойдемся на этом.
— Мы оба виноваты, — строго сказал даочжан, смешной в криво повязанном ханьфу. — Ты пойдешь со мной по тропе покаяния?
Предложение прозвучало до нелепости серьезно, и Сюэ Ян рассмеялся.
— Да какое мне дело, как называется эта сраная тропа. Я с тобой везде пойду. Что по тропе, что без тропы. Плевать. Через ежевичник покаяния. И самое смешное, что это, похоже, не шутка. Не очень она такая, тропа твоя. Заросла, нет дураков ходить. Но я пойду. Я же сказал. Ты иногда как глухой, даочжан.
Сюэ Ян закусил и без того израненную губу, чтобы не добавить: "А с виду вроде слепой" — но даочжан фыркнул.
— Я знаю финал твоей шутки.
— Какой шутки? — с деланным возмущением поднял брови Сюэ Ян. — Я серьезен, как второй Лань. Хорошо, что ты не видишь моих вытянутых щек.
Даочжан улыбнулся.
— Ты слишком выразительно промолчал.
— Цени мою деликатность, чудовище, смотри, как ты меня запугал. Слово боюсь сказать.
— А в том месте, что тебе снится, есть свет?
— Свеча на столе, — не сразу ответил Сюэ Ян, сбитый с толку резкой переменой темы.
— Свеча... — задумчиво повторил даочжан. — Что если поджечь ею что-нибудь? Что если сжечь все? Тебе всегда хорошо удавались такие вещи.
— Я не могу выйти из комнаты, даочжан, — усмехнулся Сюэ Ян, внутренне присвистнув от мрачной даочжановой радикальности. — Я тогда тоже сгорю.
— Во сне. А потом проснешься здесь, невредимый. Без этой комнаты внутри, — Сяо Синчэнь коснулся костяшками пальцев одеяла там, где билось сердце Сюэ Яна. — Я слышал, что далеко на западе есть легенда о птице, которая обновляется в огне. Она сгорает и из пепла рождается снова.
...Небо над болотами светлело, темнота истончалась, разбавляемая невидимым присутствием солнца, перетекала в густую синь. Кругом ширился мир, в котором сновали призраки, копошились в тине речные гули, мирно спали в согласии с правилами Облачные Глубины, танцевал в золоте и огнях веселый Ланьлин; где Сун Лань был благополучно упокоен, мир праху его, в игре под названием жизнь кто-то неизбежно проигрывает.
В этом мире Сяо Синчэнь был жив.
Иногда делалось жутко: как легко даочжану затеряться среди и лесов и гор, исчезнуть в многолюдье, как цветку в поле сорной травы. А ведь он оставался единственным явным исключением из законов мироустройства, с детства хорошо усвоенных Сюэ Яном, единственным, рядом с кем Сюэ Ян почему-то не был прав. И это раздражало, как свора взбесившихся блох, смешило, вызывало желание немедленно поставить на место. И это сбивало с толку, и обезоруживало, и привязывало странной нездешней нитью, протянутой сквозь жизнь, и смерть, и бессмертие.
И пусть Сюэ Ян был зло — именно он восстановил в мире эту хрупкую исключительность. Не для мира, конечно, — тот ее упустил, едва заметил, забыл о ней, стоило ей потухнуть.
Только для себя.
@темы: texts, mo dao zu shi
-
-
26.02.2020 в 13:29Так красиво, я просто лежу и умираю
_(:3 」∠
Господи, как страшно читать моменты, где он сомневается, в том что все взаправду т__т спасибо что не разбили мне сердце в конце 💖
-
-
26.02.2020 в 13:38я уже достал наверное своими восторгами, но остановиться нет сил х))-
-
26.02.2020 в 14:01Эта история для меня вся про контрасты. Сами герои — контраст. И чувства, и детали — от самых жутких до самых возвышенных. И мне кажется, поскольку мир нуждается в равновесии, без этой жути не было бы и красоты.
Мечтаю о новых ваших рисунках.
ace_, и вам спасибо
Такие вещи просто не способны меня достать. Читаю и улыбаюсь.
И наступил тот день, когда я проспорил судьбе экстру, так что ей быть.
-
-
26.02.2020 в 14:07Ура!) *Поза ждуна мод он*
-
-
26.02.2020 в 14:14И наступил тот день, когда я проспорил судьбе экстру, так что ей быть.
ававававввв
-
-
26.02.2020 в 17:25читать дальше
Ты молодчина, и я рада, что тебе удалось этот текст завершить.
-
-
26.02.2020 в 19:17Невероятно поэтичный слог, невероятно настоящие герои.
Мало каких обновлений ждала так же, как Картинок.
Было безумно жалко увидеть статус "закончен", поэтому очень радуюсь экстре.
-
-
27.02.2020 в 14:08Альтавиэль, ох, спасибо огромное
airin-ater, тоже люблю это их обоюдное отстранение от мира. При всей их контрастности это их очень общий момент.
-
-
28.03.2021 в 15:02-
-
20.12.2021 в 01:48