"Вымышленный литературный персонаж, скрывающий свое книжное происхождение". (с)
Можно, наверное, считать, что это мой отчет о поездке в Вильнюс. Дополненный.
Двор Духа был старым. У подъезда стоял велосипед, чуть дальше под чьими-то окнами лежал загнивающей носорожьей тушей перевернутый старый диван, выброшенный месяц назад соседом дядей Колей и так и не нашедший пристанища. Еще недавно, когда было тепло, на нем спали, свернувшись разноцветными комками, кошки. Сейчас диван был пуст, только рыжие листья приставали к его бокам и заваливались в углубления.
Возвращаясь из гимназии, Дух рассеянно касался его рукой, упакованной в вязаную черную перчатку. Гладил сырой потертый бок, некогда светло-бежевый с растительным узором, теперь грязно бурый, печальный. Диван хранил историю дяди Колиной семьи, нес следы былых застолий и ночевок, пролитых вина и слез, следы присутствия людей, которые ныне всемерно отсутствовали.
Фонарь во дворе был один, вделанный в стену и обросший желтеющим девичьим виноградом. По ночам он окрашивал двор в таинственные рыжие тона.
За домом текла река, скреплявшая и одушевлявшая город. Часто по вечерам, когда бабушка засыпала, Дух выскальзывал из дома, сворачивал на поросший кустарником берег и опускал руки в речную воду. Вода казалась настоянной на времени, мертвых рыбах, крутобоких камнях и шелестящей ночной темноте. Иногда она приносила ему в руки листья, какой-то человеческий мусор или непуганых местных уток. Обычно он вертел в руках то, что там оказывалось, и отпускал плыть дальше. Ему ничего не было нужно от реки.
Возможно, именно поэтому она его любила.
Ты — это я, говорила она ему. Я могла бы сидеть на берегу в старом тулупе (откуда ты, кстати, взял этот хлам?), а ты — плыть, плыть, никогда не останавливаясь и никогда не двигаясь с места. Мы отличаемся только формой, но с каких пор форма имеет значение? Пыль древних звёзд, призванная отражать новые, — ты и я.
— Ты права, тысячеокая, — шептал Дух, молясь о том, чтобы его не услышала бабушка.
По реке шла мелкая рябь. Она казалась Духу строчками текста на незнакомом языке, в которых был зашифрован мир — все его колебания, его пульс, чей-то разговор в кафе, напев колоколов над черепичными крышами, телевизионное бормотание — все это, омывая руки Духа, уплывало вдаль, чтобы смениться чем-то новым. Незыблемый порядок вещей.
Все приходило и уходило. При этом все пребывало вечно. Это был самый простой и очевидный урок, усвоенный Духом у реки.
Замерзнув, Дух шел домой и ложился спать, и река за окном ещё долго шептала ему что-то про рыб и людей.
Двор Духа был старым. У подъезда стоял велосипед, чуть дальше под чьими-то окнами лежал загнивающей носорожьей тушей перевернутый старый диван, выброшенный месяц назад соседом дядей Колей и так и не нашедший пристанища. Еще недавно, когда было тепло, на нем спали, свернувшись разноцветными комками, кошки. Сейчас диван был пуст, только рыжие листья приставали к его бокам и заваливались в углубления.
Возвращаясь из гимназии, Дух рассеянно касался его рукой, упакованной в вязаную черную перчатку. Гладил сырой потертый бок, некогда светло-бежевый с растительным узором, теперь грязно бурый, печальный. Диван хранил историю дяди Колиной семьи, нес следы былых застолий и ночевок, пролитых вина и слез, следы присутствия людей, которые ныне всемерно отсутствовали.
Фонарь во дворе был один, вделанный в стену и обросший желтеющим девичьим виноградом. По ночам он окрашивал двор в таинственные рыжие тона.
За домом текла река, скреплявшая и одушевлявшая город. Часто по вечерам, когда бабушка засыпала, Дух выскальзывал из дома, сворачивал на поросший кустарником берег и опускал руки в речную воду. Вода казалась настоянной на времени, мертвых рыбах, крутобоких камнях и шелестящей ночной темноте. Иногда она приносила ему в руки листья, какой-то человеческий мусор или непуганых местных уток. Обычно он вертел в руках то, что там оказывалось, и отпускал плыть дальше. Ему ничего не было нужно от реки.
Возможно, именно поэтому она его любила.
Ты — это я, говорила она ему. Я могла бы сидеть на берегу в старом тулупе (откуда ты, кстати, взял этот хлам?), а ты — плыть, плыть, никогда не останавливаясь и никогда не двигаясь с места. Мы отличаемся только формой, но с каких пор форма имеет значение? Пыль древних звёзд, призванная отражать новые, — ты и я.
— Ты права, тысячеокая, — шептал Дух, молясь о том, чтобы его не услышала бабушка.
По реке шла мелкая рябь. Она казалась Духу строчками текста на незнакомом языке, в которых был зашифрован мир — все его колебания, его пульс, чей-то разговор в кафе, напев колоколов над черепичными крышами, телевизионное бормотание — все это, омывая руки Духа, уплывало вдаль, чтобы смениться чем-то новым. Незыблемый порядок вещей.
Все приходило и уходило. При этом все пребывало вечно. Это был самый простой и очевидный урок, усвоенный Духом у реки.
Замерзнув, Дух шел домой и ложился спать, и река за окном ещё долго шептала ему что-то про рыб и людей.
Noelheart, спасибо
Продолжение будет?
Какая правильная мысль.)
Какой маленький кусь истории.. Но такой умиротворяющий
Вы (ты? я забыл) были в Вильнюсе?
Нет, ни разу не был, увы. (
И Лиса привози