Лытдыбр.

[kiyonobu-inoue]

С некоторой периодичностью у меня случаются самые длинные ночи в жизни. После их благополучного завершения я перестаю верить в их существование. Также я более не верю в то, что они происходят со мной. В свое существование я местами тоже не верю, ибо вполне очевидно, что все это мне снится. Но все же та невероятно длинная ночь, которой не было, случилась с кем-то, кого я смутно знаю, буквально день назад.

Кажется, некто прошлым вечером усердно пытался хорошо провести выходной со своим другом. Он сидел у себя дома, блаженно развалившись на синем диване, цедил алкоголь, ел салаты и смотрел в энный раз "The Wall" Пинк Флойд. Движения его все замедлялись, голова кружилась, веки отяжелели, было чудовищно холодно и трудно дышать. "Что-то не так", - прозорливо думал некто. "Да ты просто пьян", - смеясь говорил друг. Некто, возможно, и согласился бы с этой точкой зрения, если бы не знал природное свойство своего организма не пьянеть в принципе. Но он отмахнулся от мыслей по этому поводу, рассчитывая уснуть с уходом друга и проснуться на следующий день исцеленным. Проводив товарища до двери, он почувствовал некоторую слабость и присел на диван в прихожей. Судя по всему, он моментально провалился в нездоровый сон, более похожий на обморок. Ибо этот некто просто закрыл и открыл глаза, но пролежал не менее 45-и минут, чему доказательство часы на его руке.

Несколько секунд ему понадобилось, чтобы осознать, где он находится. Еще через несколько секунд он понял, что лежит в полной темноте, в огромной совершенно пустой квартире, и почти не может дышать. Он готов был поклясться, что не выключал свет, когда провожал друга, но это уже казалось неважным. Важной была преимущественно необходимость думать, чтобы дышать. Ему вдруг стало весьма неприятно, я бы даже сказал, страшно. Всякий скрип и шорох заставлял его нервно дергаться. Не выдержав этого издевательства, он выскочил из дома, оправдывая себя тем, что просто хочет пройтись перед сном. О том, что он идиот, думать очень не хотелось.

Осенняя ночь мягкой кошкой растянулась над городом. Пробирающая прохлада, шорох сухих листьев, темное беззвездное небо с бордовым оттенком и шум машин. Город перед глазами качался и мерцал ночными огнями. Некто брел, дышал, ловил взглядом обрывки пейзажей. Какая-то темноволосая и кажется, некогда знакомая женщина поймала за руку, сунула в ладонь букетик цветов. "Птичка", - сказала женщина и улыбнулась. Он брякнул машинальное спасибо и пошел дальше. И все было замечательно до тех пор, пока он не понял, что в два часа ночи находится неподалеку от МотоВелоЗавода. Для непросвещенных, коих здесь большинство - от дома вышеупомянутого кого-то это остановок десять.

От такого открытия он, мягко говоря, удивился. Его состояние явно не располагало к прогулкам на подобные расстояния, он совершенно не помнил, как шел мимо универмага Беларусь и площади Ванеева, да и домой возвращатья было сложно. Благо, такси словно намеренно стояло в двух шагах и ждало припозднившихся пассажиров.

Пришел домой, размазанным лососевым маслом свалился на свой синий диван и зарылся лицом в подушку, стеная и проклиная эту матрицу, которая, похоже, разваливается на куски по недосмотру агента Смита. Лежал и дышал в подушку, невольно прислушиваясь к звукам в квартире, ждал наступления благословенного забытья. Но сна не было ни в одном глазу. Было тихо и страшно. Он досадливо сел и решил, что пойдет делать чай, как только комната перестанет раскачиваться. Минут через десять он думал о том же. В конце концов понял, что нет, встать он не сможет. Снова уронил голову на подушку, показавшуюся на этот раз отвратительно шершавой. Хватило сил дотянуться до пульта и включить пищаще-шипящий телевизор. Благо, в видеомагнитофоне стоял какой-то фильм, просмотром коего он с горем пополам и занялся.

Ночь была похожа на бездонную черную реку. Никогда еще он не плыл по ней так долго. До утра было далеко как никогда. Утро казалось чем-то почти мифическим, как цивилизованная планета в другой галлактике. Утра не бывает. В утро он тоже не верил.

Его било в ознобе, голоса из телевизора заглушали срах, в котором утопала комната. В пять часов утра фильм закончился. В шесть часов он, наконец, сообразил взять термометр. Температура его тела зашкаливала, а он все не мог отделаться от мысли, что тело - это чужеродный предмет, какая-то мешающая двигаться размягченная масса. Его хотелось сбросить, как дубленку зимой, и нормальной легкой походкой отправиться на кухню, в ванную, куда угодно. В семь часов утра, когда небо окрасилось в розовый, он, с полным ощущением того, что прожил лет десять, наконец уснул.

На следующее утро, я разумеется, заболел. Букетик цветов валялся на журнальном столике. Цветы увяли, но за день в воде окрепли снова. Темноволосая женщина на улице теперь кажется слишком похожей на человека, существовавшего слишком давно, чтобы я мог спокойно это озвучить.