Есть ощущение, что в последние недели что-то во мне молчаливо поворачивается, и этот невидимый процесс оттягивает почти всю оперативную память. И единственное его звено, которое поддается осознанию и укладывается в слова, это давно знакомый мне конфликт между моими представлениями о чести и моей же уязвимой психической структурой.
По этому поводу мне пришло в голову вот что. Все мои немгновенные, долгоиграющие истории так или иначе приобретают форму вопроса, которым я задаюсь, и пытаются на него ответить. Однажды я придумал Мартина, чтобы увидеть, как такая вот болезненная восприимчивость может сплестись с честью и мужеством, не рождая конфликта (а рождая музыку). Мартин десять лет кое-как соединял эти нити в единое непротиворечивое полотно, вслепую, как мойра, используя слова и звук вместо ткацкого станка.
Я стал писать про даочжана, чтобы увидеть, как созданная таким образом ткань может быть щедро пропитана любовью (в метафизическом смысле этого слова) и как любовь порождает необъяснимую несокрушимость, и исключительную смелость жить и действовать, и приумножение любви. А еще, похоже, в обеих историях есть тема соединения земной витальности и духовной небесности, своего рода алхимическая свадьба.
Закончится ли когда-нибудь это все или я нащупал какую-то осевую для меня тему — хотелось бы мне знать.