Голем.

[kiyonobu-inoue]

Начну выкладывать по фрагментам болотную сказку — практика показывает, что это мотивирует меня писать быстрее. Как всегда, пытаюсь придать форму старому сну.

* * *

* * *
Болото предстало перед нами буро-зеленым, сочным и водянистым, похожим на заплесневелый чай. Кое-где на истекавшую водой, как гноем, землю падали полосы солнечных лучей, окрашивая жухлую траву в неестественно бодрый рыжеватый оттенок. Молчаливо покачивались там и тут тонкие иглы камышей.
Высоко над болотом кружила черная птица.
Лис оглядел открывшийся перед нами пейзаж неодобрительно, смахнул волосы со лба и сел на землю. Все его существо выражало озадаченность. Я свалил на траву рюкзак и сел рядом — мое существо, полностью растратив себя за время похода, не выражало ничего.
На опушке леса, где мы остановились, земля была холодной и влажной – наступала болотная волглость. На другой стороне пустоши кренилась в бурной зелени ветхая деревушка, над парой домов лениво вился дымок — поднимаясь над деревней, он плыл в вечернем небе, как кильватер невидимого корабля. В этом зрелище было что-то скрипуче-унылое и в то же время довольное, болезненное и напыщенное, как ностальгия старого человека. На меня вдруг – животной реакцией на близкое, но недоступное тепло – навалилась душная тоска, и я зажмурился, пытаясь вдавить ее поглубже.
За домами, болотом, за моими веками садилось солнце.
– Заночуем в деревне, – сказал вдруг Лис.
Я открыл глаза. Лисье лицо казалось теперь мечтательно спокойным. Прищурившись, он смотрел в небо.
– Попросим у какой-нибудь старушонки ночлега, – продолжал он. – Скажем ерунду какую-нибудь... Что отстали от экскурсионной группы и заблудились.
– Нас могут узнать, – с сомнением сказал я.
– Да ну, – Лис тряхнул пыльными волосами. С их темной тяжести в траву беззвучно, безропотно упал паучок. – И потом... Выбор у нас какой?
Приподняв брови, он посмотрел на меня насмешливо. Выражение его лица приятно контрастировало с безнадежностью фразы.
— Наверняка у них здесь ни единого средства связи, — сказал я неуверенно. Так и не научился приемлемым образом поддерживать чужой напускной оптимизм.
— Не сомневаюсь, — Лис широко улыбнулся, изображая бодрость. — До таких мест новости доходят не быстрее, чем свет Веги. Они, наверное, и о революции еще не слышали.
Сумерки сгущались, земля погружалась в тень, небо становилось призрачно светлым, розово-фиолетовым и холодным. Медленно и неумолимо, как жизнь, таял свет. Черная птица сделала круг над болотом и, протяжно крикнув, полетела в лес.
– Кто это? – спросил я, проводив ее взглядом.
Лис неопределенно дернул плечом.
* * *
Мы вошли в деревню в сизых сумерках. Хутором на деревенской опушке стояла скособоченная хата с темными окнами, лихо уходившая левой стороной в болотистую землю. За перекрестьями оконных рам шевелилось что-то белое — ковыляло и плыло в черноте, следя за нами любопытно и напряженно.
– Не самая приветливая деревушка, – тихо сказал Лис, хмуро глядя на дом.
Я поглубже натянул на голову капюшон. Дальше мы шли молча. Молча смотрела на нас замершая деревня, вблизи нисколько не казавшаяся ни уютной, ни дружелюбной. Людей видно не было, только время от времени за кухонными занавесками колыхались рыжие огни. За забором одного из домов неподвижно стояла ветхая старуха и смотрела на нас белыми слепыми глазами.
План полюбовно договориться о ночлеге с местными жителями исчез как-то сам собой.
— Диковато, — сказал я, кивая на бабульку.
— Жаждешь культуры и цивилизации? — съехидничал Лис.
Я только фыркнул.
В самом сердце деревни, среди населенных молчаливыми огнями хат и полусгоревших развалин мы нашли сравнительно целый пустующий дом. Лис легко избавился от замка, и мы вошли в затхлую сырость. При глухом свете свечного огарка мы почистили угол у печи и расположились там на ночлег, побросав на пол рюкзаки и куртки. Потом мы вышли на крыльцо и закурили. Стояла глухая ночь, и в ней светилось просыпанным бриллиантовым песком небо, от которого будто отвалились два замызганных недорогих камешка — огоньки наших сигарет.
— Ничего, — сказал невидимый во мраке Лис. — Отсидимся здесь, наберемся сил и рванем к побережью.
Я скептически посмотрел на тот отрезок темноты, в котором обитал мой друг. Я мог бы поделиться с ним своими размышлениями о том, насколько у нас мало шансов добраться до побережья живыми, но мой пессимизм показался мне жалким и неуместным, поэтому я сказал:
— Никогда не думал, что буду так скучать по чайкам.
— Они еще и вкусные, — мечтательно вздохнул Лис.
Он уснул почти мгновенно — его вымотанные нервы еще сохранили способность отдыхать — и я остался один. Опершись спиной о холодную печь, я долго слушал дыхание Джона и таращился в дымную темноту, где мне мерещилось что-то невидимое, очевидное, чужое, знакомое. Засыпая, я видел в окне, под очертаниями разросшегося куста сирени, белую тень — будто жуткий негатив какого-то идиллического снимка.