Китовье.

[kiyonobu-inoue]

Текст про рыб, написанный в период журнального помешательства — потому что жужжал, как пчела. Допилено.

* * *

* * *
На круглое лицо часов, висящих над площадью, падал дождь. Под кривыми потеками воды зябко и недовольно дергалась секундная стрелка. Под часами сновали зонты, шумела, полируя асфальт, мутная вода, хлестал под порывами ветра красный тент домашней кондитерской.
Вселенная функционировала нормально.
Облокотившись о ржавые перила крыльца, Дух курил. Он смотрел на часы, похожие на низкую подоблачную луну, и думал о бессовестности, о холодной бесчеловечности некоторых своих друзей. Лис опаздывал уже на десять минут.
С востока потянулась стая крупных рыб. Это были, насколько удавалось разглядеть с земли, марлины. Они плыли медленно, неровной стаей, и их мокрые чешуйчатые животы блестели в искусственном свете, поднимавшемся от земли. Большие рыбы, к счастью для города и его жителей, редко спускались низко. Но маленькие цветные проказники — барбусы, петушки, гуппи — вились у фонарей, роились в углублениях зданий, тесня голубей, и становились добычей толстеющих кошек, вечно мокрых, сытых и недовольных.
Иногда отбившиеся от стай рыбки заплывали в открытые окна. Они плавали по комнате Духа, крутя изумленными глазами на вазы, стулья и занавески, тыкались тупыми носами в горячий бок настольной лампы и, убедившись, что в ее свете нет счастья, уплывали по своим делам. Иногда их маленькие бессильные тельца находились в щелях мебели и на подоконнике.
Совсем высоко, в клубящихся тучах плавали киты. Увидеть их за многочисленными слоями облачности было нельзя, но их грузные тени тяжело ложились на усталые дома и улицы, на ветви безмятежно зеленеющих каштанов и на плечи прохожих. Иногда высоко в небе раздавались тонкие протяжные звуки, далекие, инопланетные — киты пели.
В момент, когда стая марлинов исчезла за неоклассической крышей возвышавшегося над Духом особняка, под часами потемнело от присутствия Лиса. Он подошел, улыбаясь, похожий на узкую черную кляксу в подфонарной желтизне. Его длинные волосы из-за обилия влаги вились тонкими, слипшимися прядями и казались потеками краски.
— Тринадцать минут, — Дух затушил сигарету о ржавый остов перил.
— Извини, — сказал Лис. — Я поймал рыбу-колибри.
Он открыл белую ладонь, над которой плыло маленькое хрупкое тельце. Ослепительно желтая на фоне смазанных цветов города, рыбка дернулась, окинула Духа потрясенным взглядом и медленно поплыла вверх, к перекрытиям грязных извилистых балконов, похожая на осенний лист, сменивший направление.
— Красивая, — проводил ее взглядом Дух.
— Эта ничего.
Лис уже добыл из кармана ключ и возился с проржавевшим замком. Он нетерпеливо дернул дверь, ключ жалобно скрипнул и наконец повернулся. Лис ввалился в темную, сырую парадную.
— В городе становится неприятно, тебе не кажется? — Лис отряхнулся, как большая собака, брызгая на Духа темнотой волос. — Слишком долго идет дождь. Я пару раз уже позавидовал мертвым, во всяком случае тем из них, которым не пришлось столько мокнуть. Слушай, Март, — Лис остановился в дверях, положив руку на металлический дверной каркас и став вдруг пугающе серьезным — таким, какими постоянно бывали другие люди, но Лис никогда не бывал. — Ты не хочешь переехать в Африку? Или во Флориду? Куда-нибудь, где обходится без этого всего?
С тихим плеском на крыльцо шмякнулся тунец.
— Вот без этого вот? — Лис изящным, непринужденным жестом указал в сторону погибшей рыбы. — А то у меня одежда гниет. И запах этот рыбный повсюду...
Серьезность делала его лицо томительно беззащитным.
Дух с сожалением покачал головой и закрыл за собой дверь, отделяя их от укоризненно неподвижной рыбы, которой уже нельзя было помочь. Тунец остался лежать на мокром асфальте, пристально глядя правым глазом в клубящуюся хмарь неба.
— Если тебя беспокоят рыбы, — сказал Дух, поднимаясь по лестнице, — то они, я думаю, скоро уплывут в море. Ход у них просто. Сезонный заплыв.
— Парад, — засмеялся Лис где-то на пролет выше. Его голос гулко отдавался от стен. — Летают над нами, как истребители. Хорошо, что трюков не делают. И знаешь, какое-то смутное уважение вызывает у меня выражение их физиономий, — он перегнулся через перила и посмотрел на Духа сверху вниз. — Рожи у них такие, как будто они удивлены не меньше нашего. Как будто они сами задаются вопросом, какого, знаешь, хрена.
Лифтом они не пользовались — лифты замирали, как напуганные насекомые, попадая в китовью тень, и можно было застрять между этажами минут на двадцать, дожидаясь, пока кит соизволит убраться восвояси.
— Лучше скажи мне, ты денег принес? — перевел разговор в безопасное русло Дух. — Нам нужны еда и второй ключ от квартиры.
— На пару дней хватит, — отмахнулся Лис. — С твоей песенкой про рыб дела бодрее пошли. Слушай, напиши еще пару таких. Кажется, публику развлекает эта... как ее... актуальность.
Жизнь была организована таким образом: Лис играл, когда мог играть, Дух писал, когда мог писать. Если возможности играть и писать заканчивались, они какое-то время жили впроголодь. За квартиру — точнее, за бывшее офисное помещение, трансформированное в квартиру, которое добыл для них Лис у своих таинственных знакомых, — они не платили вовсе, потому что хозяин, по словам Лиса, во-первых, был мужиком не жадным, во-вторых, с приходом рыб ретировался куда-то в деревню и оттуда не вылезал, тратя все свое время на предчувствование апокалипсиса. Это существенно облегчало им существование, и когда дела шли хорошо, Лис мог покупать горы вредной еды и гитары, а Дух — книги и чай.
В прихожей было темно и тихо, только Лис дышал где-то рядом и шуршал гриндерсами. Пахло прогнивающим диваном, спокойствием и домом. Дух устало смахнул с лица мокрые волосы и принялся отдирать от себя куртку.
— А что если на город рухнет кит? — спросил из темноты Лис.
— Зачем? — рассеянно переспросил Дух.
— Просто так. Приступ у него случится, сердечный. Селедка же падает почему-то.
— Это был тунец, — отстоял Дух поруганную честь тунца и умолк. Лис загадочно фыркнул. Дух не понял, что это значило, простуду или презрение.
Существовало нечто, что вставало стеной между Духом и его другом, не позволяя им говорить с должной открытостью. Одной из составляющих этого чего-то была уверенность Духа в том, что кит ни в коем случае не упадет.
— За китами вроде бы следит правительство, — пробормотал он, зная, что звучит наивно. — И за акулами тоже.
Вспыхнул свет. В нем обрела плоть узкая белая прихожая.
— Я думаю, эти ребята понятия не имеют, за кем нужно следить, — сказал Лис, а потом как ни в чем не бывало убрал руку с выключателя и отправился в темноту соседней комнаты. Он шел на кухню, на ходу включая повсюду свет. Огромная, почти лишенная мебели квартира, заваленная мелким хламом, разноцветными подушками и музыкальными инструментами, по частям выплывала из темноты, похожая на корабль в море.
— В общем, ты не хочешь в Африку? — достигнув кухни, Лис устремился к холодильнику. — Просто так и скажи. Чего ты мнешься. — Он открыл дверцу и, залитый голубоватым сиянием, принялся рыться в пачках и упаковках. — Просто скажи: уматывай, Маттэо, в Африку сам, дружок, а я хочу продолжать мокнуть и жабры отращивать.
Он швырнул на самодельный покосившийся стол сыр, масло и пакет желатиновых мишек. Традиционный мэттовский ужин.
— Аэропорты закрыты из-за рыб.
— На машине поедем. У меня есть одно ржавое корыто на примете.
— В Африку?
— Корабли, паромы. Мотоциклы, велосипеды. Кони. Говорят, некоторые из них доплывают до середины Днепра.
— Может, немного потерпеть? — аккуратно предложил Дух. Он добыл в утробе кухни хлеб и сел за стол, принявшись за сооружение бутербродов.
— Я уже немного потерпел. Точнее, много. Я натерпелся, Март. Ко мне ночью такая хрень жуткая заплыла, я даже не знаю, как тебе это описать. Такая здоровенная, с рогами... — Лис захлопнул дверцу холодильника и поднес руки к ушам, пытаясь в красках живописать рогатую рыбу. — Я ночью просыпаюсь, а она плывет. Над кроватью, мимо комода. Мне чуть плохо не сделалось... — Он достал из сушилки для чашек джезву и снова обернулся к Духу. — В общем, вместо того чтобы спать, я ее полночи ловил. Гонял ее журналом "Роллинг Стоун" из угла в угол. Не мог уснуть, пока она надо мной плавает.
— Так вот почему ты такой бледный, — пробормотал Дух, который стал урывками воспринимать историю с тех пор, как Лис изобразил хлопающие рога. Часть внимания пришлось сместить на попытки не смеяться.
— Я такой бледный, — возмущенно сказал Лис, замерев посреди кухни с джезвой в руках, — потому что вот ты когда в последний раз видел солнце? А? Моя кожа еще не научилась вырабатывать пигмент от света фонарей.
И он хряснул джезвой по столу.
Рыбы пришли не сразу. В газетах писали, что это случилось на двадцать третий день дождя. Дух не знал, был ли день двадцать третьим, но помнил его отчетливо. Он сидел у окна с ноутбуком и заканчивал статью о кинематографических новинках, когда за стеклом, в метре от него, проплыла розово-фиолетовая антиас. Он помнил, как проводил ее взглядом — не потому, что удивился, а потому, что рыба выглядела хорошо. Через некоторое время, сообразив, что что-то не так, он встал, открыл окно и посмотрел антиас вслед. Она как ни в чем не бывало уплывала на запад, к светящимся башням делового центра. Смущенный, слегка взволнованный, он включил телевизор. По ВВС женщина в гороховом халате с криками убегала в блестящую влагой ночь, спасаясь от стайки гуппи.
Кофе начинал шипеть, и Лис склонился над джезвой, текучий и гибкий, как фрагмент черного пламени. Лис всегда казался Духу меньше всего похожим на человека — собственно, именно поэтому с детства страдающий ксенофилией Дух и предпочитал его компанию обществу всех других людей. «Чем страннее, тем лучше», — таким был его сложный и небезопасный вкус, и Лис отвечал ему полностью. Глядя на эту спину, почти лишенную человечности, черную, как дождливая ночь, Дух сказал:
— Я не могу уехать.
Спина, не шелохнувшись, обрела вопросительное выражение. И Дух, продолжая неторопливо соединять хлеб с маслом, сыром и желатином, коротко рассказал Лису историю, которую тому следовало знать.
В доме, где Дух вырос, не было родителей, но был аквариум. Чужие взрослые, которые его окружали, не могли сойти за живых существ, и Дух, заинтересованный в контакте с жизнью, свел молчаливую и оттого особенно крепкую дружбу с аквариумными обитателями. В большой гостиной дома, у стены с аквариумом он проживал тысячелетия в зыбком дрожащем свете, шедшем от воды. Время шло, и спустя бесконечность тысячелетий Дух вырос. Он забыл о доме с белыми стенами и об аквариуме в большой гостиной. Он не вспомнил о нем и в момент, когда за его окном появилась антиас.
Это произошло позже — в день, когда над ним впервые проплыл кит. Он возвращался из соседней кондитерской, когда небо над ним застонало, тонко, протяжно запело. Скользя в густой облачности высоко над землей, кит пел о большой золотой звезде и о том, что случилось на двадцать третий день дождя, и Дух, выронив пакет с булками, украшенный красной эмблемой, стоял, запрокинув голову, и слушал историю о том, что именно он натворил.
— У меня есть здесь дело, — закончил он. — Я вроде как обязан позаботиться о том, чтобы рыбы доплыли, куда плывут.
Он поднял голову и посмотрел на Лиса. Лис, держа в руках дымящиеся чашки с кофе, с нечитаемым выражением на лице смотрел на него. Из-за подоконника поднималась скромным копеечным солнцем рыба-колибри.
— Все, кроме тунца, — заметил Лис. Он поставил перед Духом чашку и сел рядом.
— Да... — поморщился Дух. — С тунцом нехорошо получилось.
За окном, под тускло светящимися часами мок человек в черной шляпе. Под ногами у него плыли, шли рябью, разворачивались в плоскость фонари. Человек в шляпе думал о том, что в кондитерской с красным тентом наверняка можно заполучить восхитительный горячий кофе, о том, что он уже пару лет не был в отпуске, и о том, что барбусы сделались совершенно невыносимы и вечно норовят клюнуть в лицо. Слава богу, хотя бы киты поостепенились и держат свои хвосты подальше от городского воздушного пространства — нет ничего хуже китов! Нестерпимо хотелось домой. Но человек в черной шляпе догадывался, за кем нужно следить.
В окне на пятом этаже горел ровный рыжий свет.