Глава 3. [Seventeen].

[kiyonobu-inoue]

Третья полностью.

Жанр: драма.
Предупреждение: неочевидная мистика, разнообразие психических отклонений и видов ориентаций.
Предупреждение для третьей главы: подростковые загоны в количестве, психические отклонения (кажется, не только у героев), отсутствие беты.
Размер: вообще – большой, третья глава – примерно четыре тысячи знаков.
Содержание: Процесс мифотворчества. Четверо совершенно не подходящих друг другу людей из параллельных вселенных, с разным мировоззрением и восприятием реальности сколачивают музыкальную группу.

Глава 1. Credo.

Глава 2. Fireflies.

Глава 3. Seventeen.

Никогда еще за свою короткую, но насыщенную жизнь Мэттью Геллер не был так близок к катастрофе.
С низкого неба лил дождь, однотипные двухэтажные особняки, понатыканные тут и там, бледнели в сумерках, как поганки в густой траве. Завернув за угол очередного невзрачного строения, Мэтт на секунду остановился, оперся рукой о стену и со стоном согнулся пополам. В колене вспышками пульсировала боль, вода текла по волосам и заползала под куртку. На мокром газоне сиротливо валялся детский самосвальчик, и пару секунд Мэтт бездумно смотрел на него, пытаясь выровнять дыхание. А потом тряхнул головой, подняв вокруг себя фонтан брызг, и рванул дальше.
Он не попадется.
Не сегодня.
На скорость с больной ногой Мэтт полагаться не мог, поэтому петлял, запутывая следы, как заяц, удирающий от лисы. Но район, в который его занесло, был прост, как кусок фанеры – затеряться здесь было немногим легче, чем раствориться в воздухе. Крыши домов блестели от воды, жухлая трава скользила под ногами, фонари на верандах казались неестественно яркими – рыжие пятна, покачивающиеся в клубящемся сизом. Ветер трепал деревья, стрясая с них последнюю листву.
Мэтт подпрыгнул, хватаясь за металлические прутья, и перебрался через забор, когда легавые появились из-за угла.
– Стой! – закричал один из них. В ответ на этот вопль где-то поблизости резко захлопнулось окно.
Нежелание местных жителей вникать во что бы то ни было помимо собственных маленьких жизней пусть и вызывало у Мэтта брезгливую жалость, но определенно было ему на руку.
Мимо проносились ровные ряды розовых кустов, изувеченных садовыми ножницами, цветочные кадки и запертые гаражи. Миновав пустынный палисадник, Мэтт выскочил на залитый фонарным светом тротуар и на полном ходу налетел на фокс-терьера. Терьер высоко взвизгнул, закрутился на месте, собачница взмахнула раскрытым зонтом и окатила Геллера волной брызг.
Вымокнуть больше, к счастью, было уже физически невозможно.
Перепрыгнув через впавшее в беспорядочную истерику животное, Мэтт метнулся в тень с другой стороны улицы и шмыгнул в приоткрытую калитку в надежде найти там покой.

Сзади доносился отчаянный лай и возмущенные крики, но здесь было тихо и сумрачно. В окнах второго этажа горел свет, на полускрытой яблонями веранде мерно, зловеще покачивались качели.
У дома, под козырьком, темнела чья-то тень.
Геллер инстинктивно дернулся назад, в лапы живой изгороди, и намеревался уже дать деру из этой декорации к фильму ужасов, когда тень коротко и без всякой враждебности махнула ему рукой. Мэтт замер. Тень бесшумно двинулась вдоль дома, быстрым и аккуратным движением открыла подвальную дверь и отступила, практически слившись с пейзажем.
Впоследствии Мэтту часто говорили о том, что, будь у него голова на плечах, он не променял бы потенциальную опасность быть пойманным полисменами на мрачный подвал незнакомца, смахивающего на привидение. К счастью, головы на плечах у него не было отродясь.
Не раздумывая, Мэтт рванулся в спасительный мрак. Тень скользнула следом. Дверь тихо затворилась.

Темнота подвала казалась чернильно яркой, плотной, как вода. В ней было тепло и пахло сыростью.
Мэтт привалился к стене и закрыл глаза. Он тяжело дышал, перед глазами кружились цветные блики. За дверью послышался треск веток, шаги, беспокойный разговор. Лязгнули оконные рамы. Строгий женский голос коротко произнес пару недовольных фраз – отрывисто, как Гитлер в документальном фильме про Третий рейх. "Извините, мэм", – отчетливо сказал кто-то по ту сторону двери, так близко, что Мэтт вздрогнул. По гравию прошаркали шаги.
Наконец все стихло. Некоторое время Геллер не слышал ничего, кроме биения собственного сердца.
– Ушли, – проговорил кто-то совсем рядом.
Голос был шелестящим и ровным, как вода в пруду.
– Ахха, – шепотом отозвался Геллер.
Ушли. Свалили во мрак и дождь несолоно хлебавши. Мэтт представил, как копы – вот эти два мрачных лося, каждый из которых весил вдвое больше него – обшаривают мокрые кипарисы этой безнадежно длинной улицы, и ему стало страшно, пьяняще хорошо. Фантастических масштабов злорадство вкупе с совершенно оглушающим облегчением одной огромной волной обрушились на его сознание. Мэтт вдруг подумал о мистере Слиппери, представителе службы опеки, о его кислой физиономии, вида которой ему чудом удалось избежать, и, прикрыв веки, принялся хохотать – тихо и совершенно безудержно. Какой-то холодной, рассудочной частью сознания, которая врубалась в нем редко и всегда неожиданно, он понимал, что подвальное привидение может вполне резонно принять его за психа и с воплями броситься догонять копов, но ему почему-то было на это глубоко плевать. Он любил этот подвал – вместе с его мраком, духотой и неупокоившимся населением. Жизнь была хороша, жизнь была ослепительна.
Привидение никак не отреагировало на геллеровскую вспышку веселья и не подавало не только признаков испуга, но и признаков жизни вообще. Что, в принципе, было довольно естественно для привидения.
– Прости, – расслабленно сказал Мэтт, немного успокоившись, и смахнул с лица налипшие волосы. – Кажется, у меня немножечко отходняк.
– Мне тоже так кажется, – беззлобно ответила ему темнота. – Валерьянки?
– Я что, похож на девчонку? Предпочитаю вискарь.
Он вдруг почувствовал, что очень устал – по-хорошему, умиротворенно устал – и сел на пол. Больное колено пахло кровью. Мэтт подтянул его к груди.
– Ладно, – задумчиво проговорила темнота. – В принципе, можно и вискарь. Что-то подсказывает мне, что день у тебя сегодня был не очень.
Геллер провел пальцами по колену и сунул мизинец в рот, зажмурился, ощутив металлический привкус крови.
– Откровенно говоря, день был шикарный. Можно даже сказать, исторический.
– Неужели? – с нескрываемым скептицизмом переспросила темнота.
– Однозначно. Может быть, однажды о нем расскажут по ВВС.
– В одном можно быть уверенным, – хмыкнуло ехидное привидение, – его непременно зафиксируют для потомков в отчете полиции.
– Пусть проявят себя хотя бы в летописании. Я слышал, самореализация очень важна для этого, как его там... – Мэтт извлек из кармана насквозь промокшую сигаретную пачку и, сокрушенно вздохнув, бросил ее на пол, – душевного здоровья.
В темноте что-то зашуршало, стукнуло.
– Посиди здесь немножко, – распорядилось привидение. – Я вернусь минут через пять.
Мэтт хотел было возразить, но дверь хлопнула, щелкнул замок, и он остался один в кромешной темноте.

Часов Геллер по идеологическим причинам не носил, но не сомневался: пять минут давно и основательно прошли. За дверью ровно шумел дождь, где-то вверху, в глубинах возвышавшегося над подвалом дома раздавались неясные, приглушенные звуки, и Мэтт, прислушиваясь к ним, думал о том, что выбраться отсюда будет раз плюнуть. Не придумали еще двери, которая могла бы его остановить. Набор заколок, предназначенных для вскрытия замков (но использовавшихся в основном для усмирения геллеровских лохм), приятно оттягивал внутренний карман куртки.
Итак, справиться с дверью было просто, сложнее было добраться из этого буржуазного оазиса до "Серебряной лошади". Средство передвижения, на котором Мэтт сюда прибыл, он благополучно и чрезвычайно живописно угробил. В автобус мокрым и окровавленным соваться на хотелось – слишком заметно. Некоторое время ему лучше было держаться подальше как от полиции, так и от бдительных граждан, которые, как известно, не могут уснуть, не проехавшись на сон грядущий в ночном автобусе. Оставалось идти пешком. При мысли об этом Мэтта охватывала тоска, глубокая, как Филиппинское море.
Парадоксально, но чем больше он согревался, тем больше мерз. Мокрая одежда прилипла к коже, с волос текло, каждый вздох отзывался в теле волнами озноба, и Геллер подозревал, что стоит ему пошевелиться – и он скоропостижно умрет от холода. Чтобы лет еще сто блуждать по хэмптонскому предместью, поджидая придурков, убегающих от полиции.
Отлично было бы, если бы о нем забыли. Он мог бы остаться здесь до утра, высохнуть и поспать, а утром исчезнуть, будто его и не было. Уйти до восхода солнца, чтобы уже к семи быть в "Серебряной лошади". Можно было бы устроить там презабавный переполох. Геллер шевельнулся и привалился головой к двери. В глубинах дома послышалось невнятное бормотание – должно быть, телевизор – и перед внутренним взором Мэтта встала золотисто-бежевая картинка из старой рекламы чая: идеальная накрахмаленная семейка в неестественно чистой гостиной, на столе фарфоровые чашки с золотыми ободками и сверкающие пластмассовым блеском цветы. "Солнце Индии в вашем доме", – сказал мистер Призрак, приподнимая чашку, и широко улыбнулся. Его гладковыбритое лицо покрылось трещинами, как искореженная штукатурка, а из глаз слезами полился чай.
Тепло обволакивало, укачивало, и Мэтту казалось, что он в трюме корабля в штиль.

Мэтт безмятежно спал и видел размеренный, голубовато-серый сон об охоте на зомби, когда в комнате вспыхнул свет. Зомби, воспользовавшись этим, исчезли в зарослях роз. Заросли растворились в красном свечении. Геллер болезненно поморщился и прикрыл глаза ладонью, пытаясь сообразить, где он, что с ним и кому пришла в голову самоубийственная идея его будить.
– Спокойно, – произнес где-то вверху ровный шелестящий голос. – Это я.
Мэтт приоткрыл глаза и попытался различить источник звука.
Под потолком в огненном мареве болтался алый шар – тусклая лампа в старомодном тряпичном абажуре. Ее света едва хватало на большое полупустое помещение: белые стены – камень и штукатурка, – сундуки и хозяйственные принадлежности, у дальней стены – книжный стеллаж, зеленый диван с перекинутым через спинку джемпером и низкий столик, на котором валялись какие-то ученические тетради, аккуратные и толстые, как бывает только у ботаников. Из-за дивана – Мэтт мгновенно и безошибочно уцепился за эту деталь – торчал гриф зачехленной гитары. Массивная деревянная лестница вела наверх.
Парень лет четырнадцати бросил на диван свернутый в толстый ком плед и поставил рядом корзину. Он был невысокий, тощий и усугублял свою проблему с размерами одеждой – на нем были просторный синий свитер с гигантской физиономией оленя и пижонские узкие джинсы. Парень выглядел забавным, тонким и предельно безопасным, и Геллер расслабился.
– Я думал, ты решил помариновать меня здесь месяц-другой, – сонно усмехнулся он, смахивая с лица волосы. – Прежде чем распилить.
Небрежным жестом парень свалил со столика тетради – прямо на пол – и принялся выгружать что-то из корзины.
– Что ты, я же не садист какой-нибудь, я пилю не откладывая, – отозвался он дружелюбно.
– Очень гуманно с твоей стороны, – Мэтт широко улыбнулся и чуть пошевелился, устраиваясь поудобнее в объятиях металлической двери.
Парень, склонившийся над столом и чем-то неторопливо шуршавший, скользнул по Мэтту вопросительным взглядом.
– Проходи давай, – сказал он. – Здесь есть диван и другие места, специально предназначенные для сидения.
– Мне обычно не очень нравятся места, специально предназначенные для сидения, – хохотнул Мэтт и со стоном поднялся, ежась от прикосновения влажной одежды. – Я усердно стараюсь их избегать, как ты мог заметить. Спасибо, кстати.
– Обращайся, – тон подвального привидения был суховатым, но теплым, как потрескивание хвороста в костре. – Разуйся только.
Мэтт оглядел собственные гриндерсы, обильно заляпанные грязью, и принялся стаскивать их с ног. Избавившись от обуви, он снял косуху и бросил ее на пол, туда, где уже валялась мокрая пачка сигарет. Куртка, щедро нашпигованая металлом, с тяжелым стуком шмякнулась о дерево. Прихрамывая, Геллер приволок себя к дивану. На столе, в ореоле рыжего света, красовались початая бутылка виски, две большие чашки и несколько бутербродов с сыром и колбасой. Отдельно валялся пакетик с орехами и сухофруктами.
– Пир богов, – прокомментировал это Мэтт и с наслаждением уронил свое измученное тело на диван. Схватив плед, он тряхнул его и по уши завернулся в мягкую синюю шерсть.

Усевшись на пол по-турецки, призрак разлил виски по чашкам и передал одну из них Мэтту. Тот залпом ее осушил, а потом, подцепив босой ступней стол, подволок его поближе и взялся за бутерброд.
– Ты всегда такой добрый или только по понедельникам? – поинтересовался Геллер. – В рамках еженедельных благотворительных акций?
Призрак сидел, обхватив ладонями чашку, и пить не торопился. У него было аккуратное, тонкое, немного девчоночье лицо, казавшееся смутно знакомым – частью старого и основательно забытого сна. Добрую половину лица занимали глаза. Под глазами темнели синяки, как у стабильно недосыпающего человека.
– Приступы человеколюбия случаются со мной время от времени, но всегда неожиданно и независимо от дня недели, – ответил он многословно и как-то старомодно, как и полагается привидениям.
– К врачу обращался?
– Он сказал, это неизлечимо. И может однажды закончиться летально.
– Толковый мужик, – Мэтт налил себе еще виски и, приподняв чашку, наставительно изрек: – Запомни, отрок, на моем месте мог бы быть какой-нибудь мудак с пушкой.
– А у меня могла бы быть пила, – парень ехидно дернул бровью.
– Туше, – ухмыльнулся Геллер и выпил. По телу разливалось блаженное тепло.
– Так могу я узнать, что с тобой случилось, – поинтересовался парень. – Ты выглядишь как жертва кораблекрушения.
– Хм, – пробормотал Мэтт и вгрызся в бутерброд. – Я жертва мотоциклокрушения.
– Соболезную, – в полном иронии тоне привидения сочувствия не ощущалось. – Ты этим привлек внимание служителей закона?
– Сначала я привлек его, – Мэтт плеснул себе еще виски, с ужасом осознавая, что помимо воли начинает перенимать забавный привиденческий стиль общения, – тем фактом, что мотоцикл как бы не был таким уж моим.
– Ты угнал байк, – полувопросительно произнес парень. Мэтт самодовольно ухмыльнулся. До сих пор он наблюдал две реакции на подобные новости – люди либо принимались осуждать его, либо проникались должным восхищением. В зависимости от этого Геллер делил человечество на безнадежных ханжей и тех, с кем можно иметь дело. На лице призрака, однако, знакомых реакций не читалось. Призрак смотрел на него с видом человека, наткнувшегося на говорящий гриб – с научным интересом и любовью к природе.
Осознав, что природа в данном случае он, Мэтт решил почувствовать себя польщенным.
– И разбил его к херам, – добавил он без тени смущения.
Проглотив последний кусок бутерброда, Мэтт со смесью вины и жадности посмотрел на второй. Он не очень хорошо помнил, когда в последний раз что-нибудь ел, и не был даже уверен, что это было сегодня.
– Бери, – усмехнулся парень.
– Очередной приступ человеколюбия? – уточнил Мэтт, хватая, впрочем, бутерброд, пока самаритянин не передумал.
– Кажется, у меня стабильное обострение, – безмятежно сказал парень и отпил из чашки.
С самого идиотского свитера из всех, что Мэтт когда-либо видел в своей жизни, на него ошалело таращился олень.

Уничтожив третий бутерброд, Геллер почувствовал себя удивительно, даже как-то непривычно хорошо – сытым, согревшимся и расслабленным.
– Кстати, – он приложился к бутылке, будучи больше не в настроении разливать спиртное по чашкам. – Старина. Не хочу на тебя давить, но, может быть, наступил момент сказать, как тебя зовут?
– Зависит от того, кто зовет, – обнаружило привидение свою неспособность по-человечески ответить даже на самый простой вопрос. – Но ты, думаю, можешь звать меня Мартин.
Оторвавшись от созерцания дна своей чашки, Мартин поднял на Геллера глаза, и тот вдруг заподозрил в изображенном на свитере олене некую тонкую, мрачную иронию. Стало даже интересно, само привидение подбирало себе эту деталь гардероба, или какой-то оригинал с извращенным чувством юмора принимал в этом живое участие.
– Я подумаю, – усмехнулся Мэтт. Отсалютовав собеседнику бутылкой, он снова выпил, на этот раз за знакомство. – Я Мэтт.
– Да. Я тебя узнал. – Призрак осторожно, как девчонка, потянул виски.
Это было интересно. Скромным Геллер себя не считал, но не подозревал, что его феноменальная известность успела уже долететь до этого забытого всеми музыкальными богами куска города. Непонятно, как она не запнулась о церковь архангела Михаила.
– Видел наш концерт? – спросил он.
– Наоборот, – проговорил призрак не без иронии. – Ты видел наш.
Значит, архангел все-таки сдержал удар. Мэтт нахмурился и посмотрел на Мартина внимательнее. Лицо, выражавшее глубокое удовлетворение геллеровским замешательством, все еще казалось смутно, сновидчески знакомым. Некоторое время привидение прямо смотрело Мэтту в глаза, взывая, очевидно, к глубинам его памяти, а потом вздохнуло.
– Ты еще обозвал нашу музыку дерьмом, – напомнило оно. – Как-то невежливо с твоей стороны забыть нас после этого.
– Прости, – ласково улыбнулся Мэтт. – Всего дерьма не упомнишь.
– Плюс, ты хотел продырявить крышу нашей школы с помощью лома. А она ведь и в снег нас, и в зной...
Призрак еще что-то говорил, когда – одной короткой вспышкой – Мэтта озарило. Он вспомнил темную лестницу, девчонку-блондинку и парня с гитарой через плечо в дурацкой форме с эмблемой школы. Угол обзора тогда был почти такой же, и лицо у парня было таким же бледным, но одежда по размеру придавала ему более взрослый и нормальный вид.
– Точно. Ты гитарист этой группы... – прервал он призрака. – Как ее... – Мэтт провел рукой по лбу, честно пытаясь вспомнить глупое, но необыкновенно подходящее этим ребятам название. – "Комарики"? "Стрекозоньки"?
– "Светлячки", – невозмутимо поправил Мартин.
– Точно, – повторил Геллер.
Запустив пальцы в волосы, он попытался восстановить в памяти скучную, скомканную, многолюдную вечеринку в школе, напоминающей декорацию к классическому фильму ужасов. Они пришли тогда впятером, просто из любопытства, по приглашению новой девчонки Большого Стива – истинной, как тот любил повторять, леди по имени Мэй. Это была первая в жизни Мэтта вечеринка, на которой вообще, совсем, абсолютно не было алкоголя. Ни грамма. До того дня Геллер наивно считал, что такого в известной ему вселенной быть категорически не может.
– Не подсказывай, я все помню, – остановил он привидение, уже открывшее рот, чтобы что-то сказать. – Где-то месяц назад. В этом вашем заповеднике для вымирающего вида людей. Хотя на вашем месте я бы тоже вымирал – от тоски. И ты, кстати, в курсе, что со времен Битлз насекомые успели выйти из моды? – Мэтт улыбнулся. – Или вам запрещают контакты с внешним миром под страхом избиения розгами?
Перестать подкалывать призрака он почему-то не мог.
– Насекомые – это классика, – ровно сказал Мартин и, взболтнув жидкость в чашке, одним махом допил свой виски. Сморщившись, он протянул к Мэтту освобожденную емкость с недвусмысленным предложением налить ему еще. Мэтт недоверчиво хмыкнул и щедро плеснул дорогого шотландского пойла этому новоявленному выпивохе.
– Ты обозвал нашу музыку дерьмом, – повторило привидение. Его голос стал ниже, шуршащих ноток в нем прибавилось.
– Потому что так оно и есть, – нисколько не смутившись, дружелюбнейшим образом подтвердил Геллер.
Он подождал.
– Обоснуй, – сказал призрак.
Вот оно. Кажется, задело. Мэтт снова отхлебнул из горла.
– Не вопрос. Закурить не найдется?
– Нет, – жестко отрезал призрак.
Мэтт довольно осклабился.
– Так вот. Главный косяк музыки этих твоих "Букашенек"...
– "Светлячков", – тоном человека, прижизненно канонизированного Римской католической церковью, поправил его Мартин.
– Да, именно их, – снисходительно согласился Мэтт. – Главный ее косяк в том, что она не имеет смысла.

Призрак нахмурился. Плавным движением он переложил чашку из одной руки в другую.
– А она должна?
Вопрос показался Мэтту нелепым. Вздохнув, он наклонился вперед, водружая замотанные в плед локти на колени.
– Как бы тебе объяснить, чувак, – волосы упали ему на лицо, и он смахнул их раздраженным жестом. – Любое твое действие должно оказывать эффект, хоть какой-нибудь, помимо "смотрите все, как клево я это делаю!". Ты можешь быть усраться какой крутой гитарист, но если дело только в твоем умении технично хреначить по струнам, через две минуты всем, кроме упоротых гитарных маньяков, наскучит это созерцать. Никому не интересно, что ты умеешь. Любой их плеер выдает гитарные пассажи не хуже тебя. Важен только эффект, который ты оказываешь, – Мэтт взболтнул пойло на дне бутылки. – Важно, можешь ли ты сдвинуть хоть что-нибудь в их головах.
Он хлебнул еще. Алого цвета лампа, болтавшаяся под потолком, отбрасывала на русые волосы призрака кровавые отсветы. Отчаянно хотелось курить.
– В общем, старина, музыка – это способ передачи сообщения, – подытожил Мэтт. – Если у тебя нет сообщения, все твои умения – что-то типа телефона, по которому никто никогда не позвонит.
Призрак некоторое время молча, задумчиво смотрел на Мэтта, покачивая в руках чашку.
– О чем твое сообщение? – с обманчивой легкостью поинтересовался он.
Мэтт дернул плечом.
– Если вообще, то, думаю, о вреде трусоватости.
– Трусоватости? – неконкретно переспросил призрак. Мэтта посетило запоздалое подозрение, что его умело и осторожно раскручивают на откровенность – так протягивают ладонь бродячей собаке, случайно подобранной под дождем. Отступать, впрочем, было поздно – Геллер уже раскрутился, и намеренно закручиваться обратно было не в его правилах.
– Видишь ли, все вокруг чего-то боятся, – заметив, что чашка призрака опустела, Мэтт легким движением выдрал ее из его рук. – Умереть, остаться без денег, одиночества, общества, себя. Все прячутся – соответствуют ожиданиям, подстраиваются под окружение. Возьмем твоих "Светлячков". – Наполнив чашку до краев, он вложил ее обратно в призрачную ладонь. – Музыка, которую не стыдно представить на суд старушек. Такой музыкой никого не смутишь, это правда, но и не заведешь. Так звучит осторожность. И не то чтобы она была совсем бессмысленной штукой. Она очень полезна, если тебе нужно выжить. Но если ты хочешь жить – она тебе как ежу фломастер.
Мир, плавясь, тонул в полумраке. Призрак выглядел одновременно злым и повеселевшим, оставаясь при этом неестественно спокойным. Его эмоции проявлялись странно – вместо того, чтобы отпечатываться на лице, они, казалось, просвечивали сквозь слишком тонкую кожу.
– И ты ничего не боишься? – прищурившись, переспросил он.
– Нет, – Мэтт опрокинул в себя виски. – Уже нет.
– И не оглядываешься на окружение?
– И не думаю.
– Правда? – привидение подперло подбородок рукой, его глаза в окружении болезненных теней казались почти черными. – Честно? Хочешь сказать, что вот ни капли не боишься, ну знаешь, дать слабину? Прослыть недостаточно крутым? Проявить неуставные эмоции – и не надо говорить, что их нет, раз уж у нас день, то есть ночь, честности и правды. Не боишься, что на это скажут твои парни? Акелла промахнулся?
Мэтт на секунду даже опешил. А потом усмехнулся. Плотнее завернулся в плед. Посмотрел в строгое, тонкое лицо над физиономией оленя – то ли от алкоголя, то ли от злости оно слегка порозовело. Мэтту вдруг бросились в глаза потрескавшиеся, до крови искусанные губы.
– Ты сам-то что слушаешь? – резко перевел он тему разговора. – Готов спорить, какое-то старье.

Два часа спустя Мэтт припал щекой к битой жизнью обивке дивана и уронил руку, сжимавшую опустевшую бутылку, на пол. Силы его покинули. Судя по установившейся во внешнем мире тишине, дождь прекратился, неумолимо надвигалось утро. Свет лампы ложился на потолок замысловатой геометрической фигурой – круг с расходящимися линиями, упрощенное изображение солнца. Призрак сидел на полу, привалясь к дивану, и любовно прижимал к себе гитару, лицо у него было болезненно усталым и каким-то растерянным. Видимо, пить так много парню еще не доводилось.
Мэтт ему даже немного сочувствовал. Но удовлетворение – собой и своим участием в расширении чужих границ – перевешивало.
– Твои родаки утром не заявятся сюда с копами? – запоздало поинтересовался Геллер, который уже не смог бы, случись хоть апокалипсис, оторвать свое размякшее тело от зеленой, как июльская трава, головокружительно мягкой поверхности дивана. Комната казалась бесконечно знакомой, родной, как будто он валялся тут каждую ночь уже с десяток лет.
– У меня только мама и бабушка, – убитым голосом сказал Мартин. Его остановившийся, неживой взгляд впечатался в потолок. – Копов у меня нет.
Мэтт утробно рассмеялся в спутанные лохмы.
– Тогда пусть приходят, – милостиво разрешил он, натягивая на себя плед.
– Никто не придет, – все так же механически сообщил Мартин. – Они стараются уважать мое личное пространство.
– Чего? – не понял Геллер.
Призрак с досадой вздохнул, как будто своими разговорами Мэтт отрывал его от увлекательного фильма, транслируемого ему прямо в мозг.
– Можешь спать, сколько влезет, – он тряхнул головой, провел по лбу ладонью. – Утром я уйду в школу. Ключ оставлю на столе. Не шуми только, а то объясняйся с ними потом.
– Я буду тих как мышь, – шепнул Мэтт на выдохе. Прикрыв глаза, он выпустил бутылку – она коротко стукнула об пол – и нежно погладил нижнюю часть дивана. Мартин, скосив на него глаз, с неестественным вниманием проследил за этими манипуляциями.
– Не надо как мышь, – усмехнулся он. – А то бабушка станет травить тебя купоросом.
Мэтт захихикал, примял волосы рукой, положил на руку голову. Мартин, качнувшись, извлек из гитары неразборчивый звук. Мэтту вдруг вспомнилось раннее детство – мамины неуверенные попытки сыграть ему песенку из мультфильма про львенка. Казалось, это было в старом забытом сне. Тем временем Мартин, дернув пару раз четвертую струну, заиграл какую-то вариацию на Red Hot Chili Peppers.
– Обожаю этих ребят, – пробормотал Мэтт. – Видел их последний концерт?
– Ага, – отозвался Мартин. – То есть нет, не видел. Надо посмотреть.
Мелодия изменилась, стала более плавной, холодной, в конце каждого четвертого такта она резко проваливалась вниз. Ре минор. Некоторое время Мэтт заторможенно созерцал алые и желтые круги, вспыхивавшие с обратной стороны его век. Части его сознания хотелось что-то спросить, но он не мог вспомнить ни единого слова.
– Это что? – ухватился он наконец за собственную мысль и нечеловеческим усилием воли приоткрыл левый глаз.
Призрак неопределенно дернул плечом. Мэтт попытался придать левому глазу настойчивое вопросительно выражение. Мартин глянул на него неодобрительно.
– Случайно в голову пришло, – отрезал он и положил ладонь на струны. Они болезненно звякнули – и воцарилась тишина. – Ты, в общем, спи, а я уже пойду.
Мэтт в жизни не слыхал более странной идеи. Даже сквозь сон ему категорически не улыбалось оставаться в этом подвале одному.
– Ну нет, – для пущей убедительности он положил руку на олений свитер. – Здесь же мыши... Бабушки с купоросом... – В голове была какая-то веселая каша, и Мэтт улыбнулся. – Останься, Вэнди.

Иллюстрации.