Глава 1. [Credo].

[kiyonobu-inoue]

К сожалению, чтобы продолжить, вроде бы надо начать.
Жанр: драма.
Предупреждение: психологизм, разнообразие психических отклонений и видов ориентаций.
Предупреждение для первой главы: специфическая католическая лексика – со сносками, подростковые загоны, отсутствие беты.
Размер: большой.
Содержание: Четверо совершенно не подходящих друг другу людей из параллельных вселенных, с разным мировоззрением и восприятием реальности сколачивают музыкальную группу.

Эпизод 1. Credo.

– Ну и где он? – снова спросил Патрик.
Это был пятый вопрос о местонахождении Мартина Адерли, который Генри услышал за пятнадцать минут пребывания в ризнице, и если бы не христианское терпение, которое он взращивал в себе с младых ногтей, он ответил бы матом. Прикрыв глаза, он вдохнул и выдохнул, восстанавливая душевное равновесие, после чего продолжил разливать по бутылочкам вино и воду.
– Придет, – ответил он. – Раз сказал, что придет, значит, придет рано или поздно.
В том вселенским спокойствии, с которым Генри это произнес, любой здравомыслящий человек услышал бы призыв закрыть тему раз и навсегда – если не из чувства такта, то из инстинкта самосохранения. Но Патрик презирал опасность.
– Рано уже не получится, – пробормотал он недовольно.
Генри бросил на товарища хмурый, недобрый взгляд. Прямой, высокий и нечувствительный ни к чему, кроме собственного раздражения, Патрик установил служебник на резную подставку и принялся листать хрустящие страницы, раскладывая закладки по нужным местам. Жизнь старшего министранта складывалась из строго отмеренных скоплений минут, как блюдо из ингредиентов, и стоило чему-нибудь нарушить его планы, как день признавался безнадежно испорченным из-за несоответствия рецептуре.
– Может, его собаки съели? – предположил Патрик. – Очень плохо, говорят, с бродячими собаками в тех краях, куда он повадился ходить. Я предупреждал его, между прочим.
– Он придет, – отозвался Генри отстраненно, – даже съеденный и переваренный собаками.
– Пусть только появится, я сам его съем, – пробубнил Патрик себе под нос.
Генри недоверчиво хмыкнул.
– Каннибализм богомерзок.
– Опаздывать богомерзко, – веско возразил Патрик, ожесточенно перевернув страницу служебника.
Генри беспокоиться о Мартине отказывался. Не было ничего из ряда вон выходящего в том, чтобы опоздать на десять минут. И не важно, что Мартин никогда не опаздывал – каким бы пунктуальным ни был человек, он оставался простым смертным, с которым могли случиться транспортные проблемы, очереди, разговорчивые преподаватели или прорвавшие трубы. Навязчивая нервозность Патрика, впрочем, передавалась и Генри – ежедневный просмотр ВВС показывал, что они жили в опасное время, полное пьяных водителей, беспричинных самоубийств и самолетов, падающих на головы случайным прохожим.
Водружая сосуды с вином и водой на поднос, Генри попытаться сосредоточиться на простых и знакомых движениях собственных рук. Отец Дональд как-то сказал ему, что внутреннее равновесие достигается посредством концентрации на простых действиях, и Генри не раз убеждался в правдивости этого утверждения. Из-за двери в алтарную часть храма уже слышался гул голосов прихожан, в то время как под высокими каменными сводами просторной ризницы было прохладно и тихо, как в заводи, которую обходило быстрое течение жизни.
Но вот дверь резко отворилась – Генри вздрогнул, выныривая из своей маленькой медитации, – и в ризницу вместе с ветром и моросью ворвался продрогший, запыхавшийся Мартин – в теплой стеганой куртке и с гитарой через плечо. Генри улыбнулся – и тому, что Патрик теперь будет приставать не к нему, и тому, что не придется добывать лучшего друга из-под боинга.
– Простите, я опоздал, – пробормотал Мартин, проходя к столу и на ходу сдергивая с головы влажный капюшон.
– И чем ты объяснишь эту неприятность? – сухо поинтересовался Патрик.
– В школе задержали? – подсказал Генри другу неплохую возможность избежать конфликта.
– Нет, – крайне неблагоразумно ответил Мартин, взгромождая на стул рюкзак и зачехленную гитару. – Был на репетиции, забыл о времени. У нас послезавтра концерт, и я предчувствую тотальный провал.
Сняв куртку, он повесил ее на спинку стула и провел руками по взбитым волосам.
– Концерт, может быть, и послезавтра, – хмуро произнес Патрик, – но месса – сегодня.
Он пристально смотрел на Мартина, будто выискивая на его лице признаки раскаяния и стыда. Но на лице Мартина была только неуместная отрешенность, как если бы он прибыл в церковь только частично, а частично все еще опаздывал.
– Я торопился, но не успел, – сказал он так, как будто это все объясняло.
Патрик недовольно фыркнул и вернулся к работе с миссалом. Мартин направился к шкафу. Проходя мимо Генри, он склонился к его плечу и тихо спросил:
– Здесь все в порядке?
– Как видишь, церковь еще стоит, – ответил Генри. – А вот ты, по мнению Патрика, готов пасть с минуты на минуту.

Поместив на поднос кувшин и полотенце, Генри унес все это в шум и оживление храма. В проходе толпились люди, где-то у входа взвизгивал ребенок, миссис Торнвуд убирала воск с массивного подсвечника в левом приделе. Многие лица в первых рядах были Генри знакомы, у колонны он заметил Элис – каштановые волосы, зеленая кофта, карие глаза. Она улыбнулась ему и махнула рукой, и он почему-то смутился, отвернулся, уставившись на алтарный крест. Сосредоточиться на подготовке к службе упорно не получалось.
Когда он возвратился, Мартин раскладывал на столе священническую альбу. Он был облачен в литургическое одеяние, которое придавало ему до неприличия благочестивый вид – если Патрика альба делала похожим на строгого средневекового монаха со страниц романа Гюго, то Мартин, переодевшись в литургическую одежду, становился ангелоподобным. Его невысокий рост, тонкокостность и способность выглядеть года на три-четыре младше своего возраста, которая так раздражала его в повседневной жизни, в церкви играла ему на руку, делая его идеальным министрантом, таким, которого ставят в начало процессии, чтобы он вызвал в публике возвышенные чувства. Сам Генри понятия не имел, с кем сравнивать себя, подозревая в глубине души, что он в белом облачении смотрится крайне неорганично. Каждое утро он видел в зеркале физиономию военного – с темным ершиком жестких волос и квадратным подбородком, который в его семнадцать уже приходилось регулярно скоблить бритвой. Одно успокаивало Генри – если его фактурные друзья во внецерковной жизни мгновенно превращались в гиков, то он вполне сошел бы за популярного игрока школьной футбольной сборной.
Генри подошел к шкафу, рядом с которым возился с альбой Мартин, и извлек из него столу.
– Могу я спросить, что на тебя нашло в последнее время? – тихо – так, чтобы не услышал Патрик – поинтересовался он.
– Разве я что-то делаю не так? – спросил Мартин, не отрываясь от своего занятия. – Я не справляюсь со своими обязанностями?
– Справляешься. Но ты даешь людям повод усомниться, что хочешь здесь быть.
Мартин бросил на Генри короткий внимательный взгляд.
– Я сомневаюсь, что хочу здесь быть, – согласился он.
Просто и буднично, как если бы сообщил о том, что не уверен в ответе на задачку по тригонометрии. Его лицо оставалось спокойным и сосредоточенным. Генри не знал, что удивило его больше – признание или его тональность. Несколько секунд он молчал, теребя в руках столу.
– Мартин, колокольчик за тобой, – распорядился Патрик, удаляясь из ризницы. Дверь за ним с коротким щелчком закрылась.
– Так, – сказал Генри. Он вдруг почувствовал, что этот вечер начинает его утомлять. – С каких пор? И что конкретно тебя не устраивает?
Мартин посмотрел на него внимательно, потом выдернул у него из рук столу и аккуратно повесил ее на спинку массивного стула.
– Слушай... Для чего ты здесь? – спросил он. – Что тебе дает пребывание в церкви?
Он присел на краешек стола и воззрился на Генри.
– Я исполняю обязанности министранта, – озвучил Генри очевидную, на его взгляд, вещь.
– Ну и что? – Мартин скрестил руки на груди. – Генри, ты проводишь здесь по нескольку часов едва ли не каждый день. Это немалая часть твоей жизни. Ну давай, скажи мне. Для чего ты это делаешь?
– Я исполняю свои обязанности, – холодно повторил Генри. – Я делаю, что должен, и к тому же провожу время с друзьями.
– Почему должен? Кому?
Генри терпеть не мог абстрактный бессодержательный треп, о чем уже неоднократно говорил с детства повернутому на философии Мартину.
– Прости, но я не понимаю, что именно ты хочешь услышать, – отчеканил он. – И мне не нравится, что ты переводишь разговор на меня. Потому что я-то как раз в порядке.
– Вот именно, – Мартин резко встал, направляясь к шкафу. – И я пытаюсь понять, как ты этого добиваешься. Я думал, может, ты знаешь толковый ответ на вопрос, который остро меня интересует в последнее время. Потому что я перестал улавливать смысл этого всего.
– Этого всего?
Мартин извлек из шкафа орнат.
– Я помню, что он был, – сказал он ровно, встряхивая зеленую материю. – Не так давно я находил все это если не важным, то осмысленным. – Он перехватил орнат рукой, и Генри мимо воли отвлекся на мысль о том, как скверно будет, если он помнется. – Но что-то пошло не так. Я зачем-то ношу туда-сюда предметы, часами стою на одном месте, зачем-то произношу слова, которые больше не имеют для меня значения. Раньше мне казалось, в мире есть незыблемые вещи. Единый для всех правильный путь, – Мартин возвратился к столу и спокойно посмотрел Генри в глаза, так, как будто говорит о погоде. – Теперь так не кажется.
Генри считал, что единственной проблемой Мартина в этой жизни всегда было и будет то обстоятельство, что он слишком много думает. Он попытался вспомнить какую-нибудь меткую цитату из великих на эту тему, но в голову ничего не приходило.

Месса показалась Генри непривычно долгой – он едва не сбился, зачитывая с амвона отрывок из Посланий Апостолов, и заскучал во время причастия. Уборка ризницы подходила к концу, окна были широко открыты во влажную осеннюю ночь. Шумели облетавшие деревья, цепляясь кронами за низкое небо. Генри убирал в шкаф утварь, когда кто-то постучал по стеклу, и окно в рассохшейся раме задребезжало.
– Привет, – сказала Элис. Она стояла под окном и улыбалась, за ее плечом таяла в темноте бледная подружка. Генри почувствовал прилив смущения, резкий, как удар поддых, но усилием воли заставил себя подойти к окну. – Это Иза, – представила Элис подружку. – Она очень хотела познакомиться со всеми вами, мальчики. Иза, это Генри.
– Привет, Иза. Привет, Элис. Не хотите зайти? – Генри попытался улыбнуться ей, но получилось, он нутром это чуял, криво. Дурацкое смущение лишало его возможности полноценно контролировать мимику – из-за этого многие считали его недружелюбным и хмурым.
– Нет, нам пора домой, – сказала Элис. – Уже поздно, а ехать далеко. Мы просто хотели сказать вам «привет». Патрик?
Она помахала Патрику, маячившему в глубине ризницы.
Патрик подошел и сложился пополам, как циркуль, оперевшись острыми локтями о подоконник. Элис повторила церемонию представления Изы. Оказалось, она, как и Элис, мечтает поступить в художественный колледж и заниматься живописью.
– Мне очень здесь нравится, – у Изы нее был высокий и тихий голос. – Раньше я бывала здесь только по праздникам с мамой, а теперь мне хочется приходить каждый день.
– Приходи завтра, – сказал Патрик. – А то сегодня у нас тут немного дурдом.
Генри все еще удивлялся представлениям Патрика о дурдоме.
Элис вдруг рассмеялась.
– Что с тобой, Генри, ты сегодня выглядишь так, как будто вот-вот начнешь жечь еретиков на кострах?
Генри нахмурился и промолчал.
– Он просто смущается, – усмехнулся Патрик. Сам он нисколько не смущался.
– А где Мартин? – Элис схватилась за подоконник руками, обтянутыми пушистыми бордовыми перчатками, и привстала на цыпочки, стараясь поглубже заглянуть в ризницу. – Он тоже смущается? Он не хочет поздороваться со мной?
– Он занимается алтарем сегодня, – сказал Патрик шутливо. – Пусть человек работает, а то совсем отбился от рук.
– Жаль, – Элис издала короткий смешок, а потом сказала: – Передайте ему, мы считаем, что он ангел, – она широко улыбнулась, и скулы ее чуть порозовели. – Ну пока, ребята. Увидимся в школе.
Она схватила подругу за рукав и увлекла ее прочь, через сад к проспекту. Издали послышался их смех.
– Почувствуй себя рок-звездой, – заметил Мартин. Генри пропустил момент, когда он вошел.

Когда уборка ризницы была закончена, Патрик уселся в углу с книгами, а Мартин обходил помещение, закрывая окна.
– А помнишь, – сказал он, задвигая последнюю щеколду, – как лет шесть назад миссис Торнвуд оставила это окно открытым на всю ночь? Сюда тогда влезли какие-то хулиганы. Утащили канделябр, а когда я попытался по-человечески с ними поговорить, убежали, разнеся попутно полздания.
– Помню, – Генри с педантичной аккуратностью складывал свою альбу. – Здесь потом все месяц только это и обсуждали. Мартин – храмовое привидение. Специальная противоугонная модель. Подкрадывается во мраке весь в белом и замогильным голосом говорит «Извините, но это не ваше».
– Все потому, что в левом приделе эхо, – усмехнулся Мартин.
В ризнице было свежо и холодно, единственным источником света служила тусклая настольная лампа, под которой, низко склонясь над книгой, трудился Патрик.
– А знаешь, иногда, когда я остаюсь здесь один, – медленно сказал Мартин, созерцая темные заросли акации, – я думаю, а вдруг они были правы. Вдруг я действительно привидение.
Генри бросил усталый, скептический взгляд на бледный профиль новоявленной нежити. Если бы он не знал Мартина десять лет, он, возможно, и купился бы на этот спокойный, даже мечтательный тон и на сценку из готического романа девятнадцатого века, но долгие полные страданий годы общения поведали ему многое об извращенном чувстве юмора и об эффекте шуток, произносимых с невозмутимым выражением лица.
– Что-то ты разошелся сегодня, Март, – сказал он, одергивая рукава альбы. – Я уже начинаю нервничать по этому поводу. Начинаю думать, не вызвать ли тебе... кого-нибудь. То ли врача, то ли экзорциста.
– Можешь, чтобы далеко не ходить, окропить меня святой водой. – Мартин развернулся и присел на подоконник, сложив руки на груди. – Вдруг поможет. Заодно проверим теорию с призраками.
– Сам себя кропи. Я живу по принципу «Не кропи ближнего своего почем зря».
Мартин уставился на Генри, как удивленный лемур, прижал руку ко рту и затрясся от беззвучного смеха. Извращенное чувство юмора давало о себе знать – невозможно было предсказать, что именно рассмешит человека. Генри вздохнул, обозрел идеально сложенную альбу и провел ладонью по белой ткани, оправляя последнюю складочку.
– И поверь мне на слово, ты не привидение. Если бы ты им был, я бы это заметил и тут же тебе об этом сообщил. Громко. Возможно, я бы даже убежал, крича об этом на всю округу. В общем, сделал бы все, чтобы ты понял.
– О, ты настоящий друг, – одобрительно заметил Мартин, все еще посмеиваясь.
– Это правда.
– Но ты не можешь быть уверен. Вдруг я хорошо конспирируюсь? Просто представь, Генри, все это время ты дружишь с привидением.
– Я всегда подозревал, что ты мой воображаемый друг, – Генри положил альбу в шкаф и недовольно обозрел кое-как сунутое туда же одеяние Мартина. – Ты слишком удачно занял место мышонка Дэнни. Мышонок, между прочим, так тебя и не простил.
– Я не виню его, – сочувственно кивнул Мартин.
– Но знаешь, факты противоречат этой версии, – Генри понадобилось недюжинное волевое усилие, чтобы отвести взгляд от неверно сложенной альбы и закрыть шкаф. – Удивительное спокойствие миссис Адерли, например. Как она могла не заметить, что ее отпрыск – привидение?
– Возможно, мама скрывает факт моей безвременной кончины из слепой материнской привязанности, – предположил Мартин.
– По-моему, она скрывает факт твоей долбанутости.
– Моя долбанутость – секрет Полишинеля, – без тени сожаления сказал Мартин, зябко ежась.
В старые окна тянуло.
– Так или иначе, на привидение ты не похож, – надевая куртку, Генри скептически оглядел Мартина с ног до головы. Ноги были в кедах, на голове красовалась отросшая битловская стрижка. – Живоватый ты какой-то.
Мартин нахмурился и уставился куда-то в темный угол ризницы.
– Это точно, – рассеянно подтвердил он.

Заканчивался октябрь. Темные облака, низкие и тяжелые, быстро неслись над крышами приземистых домиков исторического центра. С неба сыпалась мелкая морось, и мостовая масляно блестела от влаги, а волосы Мартина, намокая, завивались на концах. Путь к автобусной остановке они преодолели, не перемолвившись ни единым словом, – Генри овладело мрачное настроение, а Мартин, видимо, впал в нередкое для него состояние патологической неразговорчивости. В таком состоянии заставить его общаться могли только соображения вежливости, которые на Генри по дружбе не распространялись.
Прибывший автобус был почти пустым. Пожилая пара сидела у водительской кабины, в хвосте расположилась шумная компания подвыпивших неформалов – парни в коже, девушки в коротких юбках и высоких сапогах. Мартин, стащив с себя зачехленную гитару и рюкзак, упал на свободное сидение и уставился в запотевшее окно. Генри сел рядом и, достав платок, аккуратно протер стекла очков.
– Во время мессы, – начал он, упершись взглядом в мерно покачивающуюся старомодную шляпку сидящей впереди женщины, – я подумал кое о чем, – он бросил на Мартина короткий взгляд и обнаружил, что тот обернулся к нему, посчитав его, видимо, более интересным объектом созерцания, чем станция "Музей флота". – Задумался о том, что ты нес сегодня, о твоем утерянном смысле эт сетера.
Мартин молчал, но взгляд его сделался заинтересованным.
– Ты прав, конечно. Я появляюсь в церкви не только для того, чтобы увидеться с друзьями, – Генри надел очки, и Мартин сделался четче. Теперь Генри видел вены у него под глазами. – Хотя друзья имеют значение, и тебе, между прочим, не мешало бы иногда об этом вспоминать.
Мартин медленно моргнул.
– Я забыл про друзей? – спросил он почти виновато.
– Это скорее тенденция, чем свершившийся факт, – Генри, пытавшийся произнести это небрежно и иронично, прозвучал официально. Мартин, впрочем, отличался от всего прочего мира тем, что понимал его вопреки избранному тону, а не в соответствии с ним. – Но я продолжу, – продолжил Генри. – Церковь нравится мне не только из-за возможности созерцать старых друзей, витражи...
– Еще более старые, – вставил Мартин, не к месту веселея.
– ...И странные штуки на чердаке.
– В общем, я понял, что в первую очередь в церкви тебя интересует всякое старье, – расслабленно улыбнулся Мартин. – Но помимо этого?..
Генри вздохнул и сказал:
– Скажем, там я чувствую, что расходую силы правильно и лучшим из способов. Чувствую причастность к чему-то большему, чем я сам.
Почувствовав интимность реплики, тактичный Мартин отвел взгляд, посмотрел куда-то в обивку сидения впереди него, а потом снова в окно. Там проплывала землисто-серая полноводная река, начинались жилые застройки. Автобус качнуло на повороте, позади раздался вскрик и взрыв смеха.
– Мой ответ что-то для тебя прояснил? – спросил Генри хмуро.
– Во всяком случае, он дал мне понять, что именно не так. У меня то есть. Потому что ты и правда в порядке.
– Ты не чувствуешь причастности к чему-то большему? – уточнил Генри, решив разобраться в ментальном состоянии человека, прежде чем разворачивать кампанию по его спасению.
– Я... – Мартин посмотрел куда-то себе под ноги, на потертые носки синих кед. – Как бы тебе сказать, чтобы не обидеть... В общем, я не уверен, что это большее существует.
В задней части автобуса поднялся шум, и Генри обернулся, чтобы увидеть, как парень со спутанными черными волосами пытается усадить к себе на колени рыжую красотку. Девушка смеялась и отбивалась. Мартин покосился на парочку со смесью раздражения и любопытства.
– Если так, почему бы тебе не перестать искать в событиях что-то большее, чем в них заложено, и не воспринимать их такими, какие они есть? – предложил Генри самый рациональный, на его взгляд, способ решения любой проблемы.
– Потому что мне не нравятся события, в которые ничего не заложено, – ни секунды не потратив на обдумывание его предложения, ответил Мартин. – Зачем они нужны?
Генри находил раздражающей способность Мартина фиксироваться на абстрактной ерунде.
– Может, стоит отслужить за тебя мессу? – подумал он вслух.
– Заупокойную, – насмешливо сказал Мартин. – Я настаиваю, чтобы первой мессой, которую станут за меня служить, была заупокойная месса. И желательно последней, но это необязательно. Вдруг я все-таки стану однажды привидением.
– Хочешь, помогу? – спросил Генри, которому как раз захотелось посодействовать.
– Спасибо, но не сегодня, – вежливо отказался Мартин. – У меня вдруг появилось одно очень странное желание... Возможно, нелепое, и наверное, я передумаю дня через два. Но именно сегодня мне хотелось бы, знаешь, пожить.
– Ну ты эксцентрик, – покачал головой Генри. – Оригинал.
– Я бы попросил пока держать это в тайне. Вдруг меня отпустит раньше, чем я сделаюсь полным аутсайдером.
– У тебя просто сложный возраст, – тоном доброго дядюшки сказал Генри.
– А у тебя возраст какой? – ехидно спросил Мартин.
– Я потверже некоторых. Думаю, все у тебя в голове устаканится, если ты доживешь до двадцати, не вдарившись в какой-нибудь сатанизм.
Дождь усилился, по стеклу наискось стекали крупные капли. За окном плыли аллеи и маленькие ухоженные домики, прибитые дождем кусты роз, пожелтевшие сады, детские качели и велосипеды.
– С чего сатанизм-то вдруг? – с некоей обреченностью в голосе поинтересовался Мартин.
– Не отпирайся, – сказал Генри. – Я видел, как ты читал Алистера Кроули.
Мартин вздохнул.
– Вообще говоря, я не очень понимаю, почему учение Кроули считается сатанизмом, – сказал он мягко. – Лично я не нахожу в Телеме ничего сатанинского. Ну то есть — вообще. Во-вторых, как я уже говорил тебе, принимая чью-либо сторону, всегда полезно услышать противоположную точку зрения...
Генри устало прикрыл глаза и немножко подождал. Мартин продолжал говорить, и Стоун несколько раз обреченно кивнул в надежде, что делает это не очень невпопад. Когда он решился вновь соприкоснуться с реальностью, Мартин взваливал на плечо рюкзак и гитару.
Он перебрался через длинные ноги Генри и сказал:
– Ну ладно, до скорого.
– Увидимся, – согласился Генри, и дверь автобуса с шипением открылась. Мартин выпрыгнул в дождливую ночь и зашагал по пустынной сумеречной аллее. Генри остался в тесном прямоугольнике света.

______________________
Миссал – богослужебная книга, содержащая последования мессы с сопутствующими текстами. Выглядит так.
Министранты – мальчики-миряне, которые прислуживают священнику.
Альба – белое литургическое одеяние. Выглядит так.
Стола – широкая шелковая лента, расшитая крестами, носится поверх альбы под орнат. Например.
Колокольчик – министрант, который выходит первым, в начале мессы звонит в колокольчик – и других обязанностей на службе у этого министранта нет. То есть это скучная участь.
Орнат – расшитая риза без рукавов. Надевается поверх альбы и столы. Может быть разной в зависимости от времени года.