Мои предки, не отличавшиеся никогда скромностью, считали, что северо-западный край кровью и мозгом своим служит идее всего космоса, а не пяти губерний. Там в лесных оврагах пахло прелью и плесенью, то и дело из-под копыт лошадей поднимались тетеревиные стаи. Хмурые, темные от дождя ели подступали к самым стенам замка, стучали лапами в окна, возвышались сине-зелеными конусами над крышей. С тех пор осталась только документация и пара портретов: у мужчин жесткий, высокомерный вид, на губах тонкая и бесстрастная язвительность, у женщин взгляд небрежный и холодный, острые плечи, слабые руки, под белой кожей просвечивают голубые жилки. В выражениях лиц непонятное сладострастие, которое одновременно вызывает отторжение и томную тягу. Про этих женщин в семействе ходят детские байки. Кроме того крестьяне, которых перманентно трясла лихорадка, рассказывали удивительные и страшные истории. В одиноких провинциях люди всегда жили земльей, кровью и фантазией.
Вместо пресс-папье я использую кусок древнего кирпича, подобранный мною некогда на развалинах Кревского замка. Ему около семисот лет, таким образом он в тридцать пять раз старше меня. Зимой на нем по непонятным причинам спит кот. Архитектура в чем-то сходна с музыкой. Кирпич на моем столе напоминает единственное слово позабытой баллады.