Завершение вот этого.
Ворнинг: Совершенно не смешно.
Мальчик прожил здесь уже два года. Я показал ему весь дом - от темных заваленных старой рухлядью подвалов до полуразрушенного чердака. Он перетащил сломанный диван к камину и спал теперь рядом со мной. Он постоянно мерз, и его худое тело дрожало под старым дырявым тряпьем, которым он укрывался, поэтому близость огня была ему необходима, а я развлекал его непринужденной беседой. За двести лет у меня накопилось немало забавных историй, которые я рад был ему рассказать. Он почти всегда был болен, но, как ни странно, оставался жив. Я мог себе представить, что значит для человеческого организма холод, сырость, недосыпание и недоедание – это как минимум неприятно. Но его, казалось, устраивает нынешнее положение вещей. Во всяком случае, он никогда не жаловался, снося все доставшиеся ему лишения на редкость терпеливо, просил меня только отгонять Вейни. Вейни был неприятен мальчику так же, как и мне, хотя он тщательно скрывал это, видимо, из природной сдержанности и вежливости. Вейни портил ему сны. У моего приятеля было особенно чуткое восприятие, поэтому когда наш чокнутый сосед подбирался к нему слишком близко, в его сны просачивалось безумие. В такие ночи он спал беспокойно и что-то сбивчиво шептал потрескавшимися пересохшими губами, а на следующий день выглядел еще более больным, чем обычно. Поэтому я отгонял Вейни, и он бился ночами на чердаке, стучал форточками и ошалело выл на луну. Вейни по сути жалкое создание, достойное искреннего сочувствия, которое я и питал к нему поначалу. Но у меня в распоряжении вечность, а вечных чувств не бывает. В конце концов мне надоело сочувствовать Вейни, и я бросил это никчемное занятие.
читать дальше
Мальчик стал старше и увереннее, у него появились деньги, небольшие, конечно, но, как он говорил, «на первое время хватит». Настал момент, когда я осознал - он все же уйдет. И очень скоро. Мысль о его возможном уходе поселилась во мне еще тогда, когда я, слушая его повествование о современной литературе, понял, что он стал мне дорог. Теперь, когда я привязался к нему не на шутку, она меня серьезно мучила. Я не хотел снова остаться здесь один в компании Вейни и захлебываться одиночеством еще пару-тройку столетий. Поразмыслив, я пришел к самому простому решению – убить мальчика.
Вообще-то нам, призракам, убить человека не так уж сложно. Разумеется, мы не можем воздействовать на живое существо физически, но мы способны завладеть его разумом и в бессознательном состоянии бросить под машину, к примеру, или утопить в реке. Но мальчик был не так прост, и именно поэтому, наверное, я и не мог позволить ему уйти. Дело в том, что его психическая энергия ничуть не уступала моей. Предположу, что он и болел все время оттого, что его дух, будучи намного сильнее его физической оболочки, был соединен с телом единственно его иррациональным, не поддающимся логическому осмыслению желанием жить. Мне казалось, если бы он только раз всерьез захотел расстаться с жизнью – он бы умер тут же, без лишних хлопот, крови и грязи. Я решительно не понимал его упорства. Но факт в том, что залезть в голову моего приятеля было не так легко. Он пресекал мои попытки на ранних стадиях и как ни в чем не бывало вопрошал, что это такое я делаю, хотя прекрасно знал ответ. Тогда я решил пойти на хитрость.
Я давно понял, как можно использовать это место, и возлагал на него немалые надежды. Пол здесь прогнил и грозил вот-вот разрушиться, а внизу располагался маленький узкий погреб, в котором в прежние времена хранили вина. Теперь там была только плесень, лестница давно обвалилась, стены каменные, выхода нет. Я был почти уверен, что если человек станет на доски люка, то они обязательно обвалятся, и надеялся, что мальчик умрет сразу, скажем, сломав шею, ибо если ему придется мучиться в погребе несколько суток, то это будет ему неприятно. Пугать его я не хотел, я хотел только, чтобы он остался со мной, и был уверен, что смогу успокоить его, как только он лишится тела. Я знал, что поступаю не слишком благородно, нарушая волю мальчика, но я действовал ему во благо. Его тело давно уже приносило ему только страдания. Никому не нужный кусок мяса, который требует тепла и еды, который притупляет чуткость его сильного восприимчивого сознания красной пеленой боли. Я хотел освободить его, хотел показать ему, на что он способен без своего несовершенного груза, притягивающего его к земле, в конце концов, я хотел рассказать ему еще множество забавных историй.
Я немного беспокоился из-за того, что он мог угадать мои планы по моему настроению, которое определялось им без труда. Но я был так рад тому, что близок к решению проблемы, что, напротив, предельно его успокоил. Я пообещал ему приятный сюрприз и хорошую историю, и он, чувствуя мою радость, ничуть не волновался. Я летел впереди него, быстро, чтобы он не успевал замечать качество досок под ногами, поэтому ему приходилось почти бежать. «Скорее, скорее», - бодро приговаривал я, и он послушно следовал за мной. Должен сказать, на полдороги меня стали одолевать сомнения, и в конце концов я в нерешительности остановился как раз над погребом. Он с разбегу ворвался в мои энергетические потоки и успел только проговорить: «Ну что?», когда сырые доски развалились под его ногами, и он исчез в зияющей черной дыре, произведя до неприличия мало шума. Я почему-то предполагал, что это будет намного громче.
Ну что ж, мой план удался. Я чувствовал себя несколько неловко, понимая, что заслужил его недовольство, но тем не менее скользнул следом как раз в тот момент, когда он приподнял ушибленную голову и тряхнул волосами. Он почти не пострадал, пара ссадин, крупная царапина на голени. Я смотрел, как он ошарашенно оглядывается вокруг, как лучи солнечного света падают на его взлохмаченные светлые волосы сквозь дыру над нами. Он сперва принялся лихорадочно шарить руками по отсыревшим стенам, пытаясь найти выход, а я успокаивал его рассказами о нашей будущей жизни. Он молчал, и мысли его были от меня закрыты. Я понял, что он зол на меня не на шутку.
Наконец он бросил свои бессмысленные попытки выбраться, сел на холодную землю и закрыл лицо руками. Его плечи мелко дрожали. Я понял, что смерть от жажды ему не грозит, лихорадка убьет его раньше. Желая успокоить его, я сказал ему об этом, но он не отреагировал. Весь день его трясло, а мне оставалось только надеяться, что он скоро умрет. Говорить со мной он не хотел, а я, мучимый осознанием собственной вины, все равно рассказывал ему истории, надеясь развлечь его в его ожидании. Кроме того, я говорил ему, насколько легче теперь будет, насколько проще. Именно тогда я решил рассказать ему свою историю. Я не люблю ее, она тоже не отличается красотой. Я начал с того, что мне было двадцать два года, что я был сыном хозяина дома, но он быстро прервал меня, единственный раз нарушив свое молчание. Сказал, что видел все это во сне и не желает слышать.
Он умер в ту же ночь, клубком свернувшись на дне погреба. За жизнь он более не цеплялся, и очередной приступ лихорадки быстро доконал его. В отличие от меня он сразу понял, почему более не испытывает никакого физического дискомфорта.
- Я не останусь здесь, - сказал он мне, если к тому роду общения, который происходит между нам подобными, применимо слово сказал. Скорее, он подумал в моем направлении.
- Не злись, - сказал я, решив, что он мстит мне за свою смерть. – Я тебе еще многое могу рассказать.
- Я не собираюсь куковать здесь до скончания веков вместе с тобой, - должен признать, он в принципе казался спокойным. - Я домой.
И он исчез. Я более не чувствовал рядом с собой никакой психической активности, только тело мальчика брошенной куклой все еще лежало на дне погреба. Я не предусмотрел такой вариант развития событий, мало того, я не считал его возможным. Я никогда не мог выйти за пределы дома, в котором жил и умер. Дом разрушался, и мое пространство сжималось. Я услышал, как какая-то сгнившая балка рухнула на пол чердака, за ней с характерным шумом посыпалась кровля и штукатурка. Печально это осознавать, но я, наверное, призрак своего дома. Я, если можно так выразиться, его душа. А мальчик, наверное, душа без дома. Поначалу у него было тело, а теперь он совершенно свободен.