Старые фотографии завораживают не хуже пушкинских рукописей, хотя бы оттого, что они представляют собой элемент истории, которую без конца романизируют в романах и идеализируют в идолах. Сделать историю скучной, как научный коммунизм, может только средняя школа, вооруженная бубнящей исключительно по инерции преподавательницей. Не будучи в состоянии протянуть руку в начало века, в минуты душевной скорби я люблю рассматривать старые фотографии, переворачивая тяжелые листы альбома – обложка обтянута бархатом, в правом верхнем углу медная бляха в форме полумесяца, никакого отношения к исламу, просто полумесяц, лишенный всякого символизма. Фотографии ломаные, пожелтевшие, вылинявшие, со смятыми обтрепавшимися уголками. Некоторые сделаны еще до революции, а некоторые - перед самой войной. Война – это ведь недавняя история, о ней можно прочесть в том же учебнике, где пишут про пятилетки и перестройку, но люди эти уже иссохли, сморщились и исчезли с лица земли, как случилось бы с фотографиями, если бы мне вздумалось бросить их в огонь. А я только проглаживаю пальцами поверхность снимков, вглядываясь в лица моих предков с чувством престарелой соседки, наблюдающей за чужой жизнью в замочную скважину.



Я знаю далеко не всех, чьи изображения покоятся за бордовой обложкой, и уж тем более не могу вообразить, каким ветром многочисленных незнакомцев занесло в семейный альбом, но на обороте почти каждого снимка осталась надпись - посвящение или пожелание, дата. Этих надписей уже почти не видно, и я подношу фотокарточки к свету, чтобы разглядеть слова.



Вот, к примеру, большой портретный снимок - мужчина лет сорока, в черном пиджаке и белоснежной рубашке, лоб высокий, гладкий, волосы черные, зачесаны назад, нос крупный, орлиный, основательный такой нос, губы тонкие и улыбаются кривовато, с иронией. На обороте надпись: «Лешке на память». Алексей – так звали брата моей бабушки, во время войны он пропал без вести, исчез, сгинул, испарился. Бабушка ждала его возвращения до самой смерти, не меняя девичью фамилию на мужнину, чтобы брату легче было ее найти. А вот и он сам, Алексей. Лицо у него наше, мы все немного похожи, только он лучше, теперь таких лиц не делают. У него темные волосы, высокие скулы, черные красиво очерченные брови вразлет и прямой тонкий нос, он в военной форме, улыбается. «Любимой сестренке, не скучай, 41-ый». Алексей Яковлевич со свойственной ему беспечностью просил не скучать, отлучаясь на ближайшие пятьдесят лет. Хотя мне несколько неудобно звать этого мальчишку по отчеству, пусть даже он приходится мне двоюродным дедом. Ему было немногим больше, чем мне сейчас, двадцать два. Лешка – вот квинтэссенция его сущности, черноволосый мужчина с носом прав, Лешке не суждено дорасти до возраста, присущего Алексеям Яковлевичам. Вот он снова, сидит за столом, подперев голову рукой, смотрит задумчиво и почти серьезно, на столе книга, какой-то толстенный фолиант. Студенческий снимок, он ведь тоже лингвистикой занимался, профиль был, кстати, немецкий язык. А вот снова тот мужчина, что с носом, и надпись еще более нежная: «Лешеньке. Дерзай, друг сердешный. Володя. 39-ый год». Стало быть, Володя.



Таинственный Володя появляется еще единожды, на фоне знаменитого в нашей семье дорогого буфета. Алексей одет в тонкую белую рубашку, правой рукой опирается о плечо своего товарища, левую театрально протягивает вперед. Товарищ стоит с видом лукавым и ироничным, сунув руки в карманы брюк. На том же фоне есть фотография моей бабушки и двух ее подруг, они изображены в обнимку, в мужских костюмах очевидно с чужого плеча, можно заметить, что они с трудом сдерживают смех. Им лет семнадцать-восемнадцать, дата, к сожалению, не проставлена, никаких надписей на обороте нет.



Это чуть позже, пока, как я уже говорил, Алексей правой рукой опирается о плечо своего товарища, левую театрально протягивает вперед. Потом он уберет руку с плеча господина Вольдемара и рассмеется, заметив семнадцатилетнюю бабушку, идущую на него в его собственных брюках, волочащихся по полу. Он нахлобучит ей на голову кепку и скажет: «Твоя очередь, сестренка». И за руку потянет из кадра Вольдемара, который неспешной походкой отойдет вслед за ним, откроет окно и закурит сигару.