- Моя жизнь до того сосредоточена в действии, если не физическом, то умственном, что желание остановиться и почувствовать на плечах груз атмосферных пластов порой непреодолимо, - говорю я, не без некоторого ехидства изучая затылок товарища.
- Главное, чтобы не возникло желания проверить закон всемирного тяготения, - насмешливо отвечает Андрей и запрокидывает голову, скосив на меня блестящий каре-зеленый глаз. Несмотря на всю серьезность и раздражительность, которую этот славный тридцатилетний парень не скупясь демонстрирует в повседневной жизни, он пропитан концентрированной иронией, как моя кухня - кофе.
Я сижу на подоконнике, скрестив ноги по-турецки, и неторопливо верчу в руках горячую чашку китайского чая со вкусом старых кожаных ремней, название которого я забыл в тот же момент, что узнал. Холодный ночной ветер треплет на мне рубашку, а я, жестоко страдая от холода, гляжу вниз, путешествуя взглядом по причудливым витиеватым узорам на снегу, созданным из кружащих, петляющих и перекрещивающихся следов разнообразной живности. Андрей сидит на полу, оперевшись спиной о стену, перед ним стоит пепельница и валяется раскрытый бордово-алый фолиант под названием "Японская поэзия". При всем моем стремлении к видимости порядка я никогда не избавлюсь от хламом валяющихся посреди комнаты пепельницы, "Японской поэзии" и Андрея. В этом стала прослеживаться некоторая обреченность.
- Ты делаешь слишком много важных и нужных вещей, - заявляет вдруг новоиспеченный философ.
- Я делаю то же, что и все, но иногда у меня получается лучше, - это я вспомнил результаты зимних сессий.
- Вот именно, то же, что и все, - небрежно соглашается Андрей, выдыхая сигаретный дым. Что тоже получается у него иронично.