* * *

Мир расшатался, как старый буфет. Я то и дело хватаюсь за стол в попытках удержать опрокидывающуюся передо мной комнату. Комната дрожит, и золотистый, медовый свет плещется в ней, как чай в железнодорожном стакане.
Листаю историю живописи, и реализм кажется мне мертвым, а экспрессионизм реалистичным. Чайник вскипает с таким звуком, будто где-то очень далеко взлетает ракета и майор Том покидает Землю навсегда.
Стоит попробовать больше спать.

@темы: diary

---

"Панда решает умереть".

Недавно на крыше высотки была замечена тень, удивительно похожая на голову панды. Из этого эпизода родилась идея короткометражки, которая так и просится на Берлинале. "Панда решает умереть".

Панда тяжело поднимается по монохромным лестничным пролетам, удушливо узким, похожим на пищевод огромного каменного животного. Каждый звук гулко отдается от стен, пронизывает многоэтажку от макушки до пят, надежно зарытых в землю. В окнах туманный, белесый день. Панда выходит на крышу – ветер свистит над новостройками, грузные серые облака уплывают вдаль. Из города, оставшегося далеко внизу, доносится еле слышный шепот, короткие вскрики клаксонов. Панда щелкает зажигалкой, прикуривает. Где-то за плотной пеленой облаков невидимо садится солнце, и свет неумолимо редеет. В соседних высотках одно за другим загораются окна.

Панда докуривает сигарету, бросает окурок вниз – в мир живых. Медленно, как роса, на землю оседает тьма, навстречу ей земля прорастает светом. Панда достает из кармана костюма панды пистолет и стреляет себе в висок.

Кровь ложится на мертвый бетон ярким, живым узором. Шум ветра. Титры.

@темы: texts

---

Наоборот.

В выходные я заболел, причем так чудовищно, как болел только в детстве. В ночь с субботы на воскресенье мне сдержанно и равнодушно думалось о том, что воскресное утро я рискую не застать. Утро пришло, тихое и туманное, какое-то застывшее, и я поймал себя на ощущении, что в лихорадке, в которой часов двенадцать пылал мой мозг, выгорела дотла вся скопившаяся в нем шелуха. Сознание казалось свежим, как рекламная альпийская долина.

Думаю по поводу этого ощущения о том, как легко мне удается находить положительные стороны в откровенно скверных событиях. Лучше мне удается только находить отрицательные стороны в чем-то бесспорно хорошем.

@темы: diary

---

Про Жана Бодрийяра.

Снилась часовня, необъяснимо заброшенная в центре старого города, темная среди расцвеченных подсветкой зданий, как маяк наоборот. Помню острое ощущение инверсии, перевернутости мира, и темноту, шарашащую из башенных окон. Я стоял напротив, на обычной, уютной городской улице, в оранжевом свете какого-то кафе. На тяжелых храмовых дверях болтался амбарный замок.
* * *
Это было странное лето, пожалуй, самое странное и насыщенное за всю мою историю. Интересно наблюдать, как после всех пережитых за последнее время потрясений пыль в моем сознании медленно оседает, и оно проясняется, присыпанное золой и строительным хламом. Поймал себя на ощущении, будто сам от себя отвык, как от джемпера, все лето провалявшегося в шкафу.
* * *
Гадали на томике Жана Бодрийяра. Мне выпало: "Искать свежие силы в своей собственной смерти, возобновлять цикл через зеркало кризиса, отрицание и антивласть – вот единственный выход-алиби любой власти, любого института, пытающегося разорвать порочный круг своей безответственности и своего фундаментального несуществования, своего псевдосмысла и своей псевдосмерти". Дельный совет. Я подумаю о том, не попытаться ли разорвать порочный круг своего фундаментального несуществования.

@темы: dreams, diary

---

Otherside.

Интересно, как точно рисунки с Мартином передают мое текущее состояние. В ходе экспериментов получилось нечто тимбертоновское.

@темы: art, is-art

---

* * *

Луна этой ночью слишком настойчиво, требовательно шарашила в окно, похожая на лицо утопленницы, и мне всю ночь снились призраки, шатающиеся по квартире, бледные, изломанные девушки, которые почему-то не могли говорить и только бормотали, шептали, тихо, тонко свистели, как змеелов в рассказе Конан Дойля. Теперь мне кажется, что я не спал совсем. Душно, я пытаюсь работать и вижу сквозь файл верстки белесый туман и черные остовы камышей.

Как ни парадоксально, чем больше в моей жизни событий, о которых стоило бы рассказать, тем менее разговорчивым я становлюсь.

@темы: dreams, diary

---

Becomes the сolor.

Кажется, из моего сегодняшнего сна получилась бы неплохая короткометражка.

Во сне у меня была огромная, как станочный цех, студия, по углам которой стояли картины (какой-то экспрессионизм, сильно смахивающий на Фейнингера). На потолке были тяжелые балки, окна, занавешенные листвой, пропускали слишком мало света. Комната и сновавшие в ней люди были черно-белыми, а картины – цветными. Отчетливо помню, как красил черно-белый дощатый пол в синий, забрызгивая краской черно-белые джинсы. Помню, как попытался раскрасить себя – и цвета, оседавшие на моей коже, казались неестественно яркими.

@темы: dreams

---

Писательство.

“The artist seeks contact with his intuitive sense of the gods, but in order to create his work, he cannot stay in this seductive and incorporeal realm. He must return to the material world in order to do his work. It's the artist's responsibility to balance mystical communication and the labor of creation.” (с) Patti Smith

Собственно, Патти сформулировала мою главную проблему. При том, что я благополучно избавился от сомнений в качестве своих идей, я постоянно залипаю на стадии их созерцания. Созерцать истории – интересно, воплощать – не настолько, это требует усилий, светлого сознания, более или менее трудоспособного состояния. В результате я пишу короткими зарисовками – чтобы не забыть. Мне не хватает терпения и трудолюбия для создания чего-то большего. Мне не хватает, надо признать, техники: при том, что она очень выровнялась в последнее время, очистилась от заимствований, поклонов мертвым героям и шелухи лишних слов, над ней все еще стоит работать. Таким образом, все, что у меня есть, это толстая стопка годных идей, сотни зарисовок, семь глав музыкантского эпоса и необходимость больше контактировать с внешним миром.

@темы: diary, texts, fishes

---

Околомузыкальное.

Снился сегодня Игги Поп. Сон был черно-белым, Игги – молодым и разговорчивым. Он болтал что-то о погоде и Дэвиде Боуи, я молчал и думал об отсутствии цвета в этой точке пространства и времени и о цветовой насыщенности в других точках – например, о цвете воды в заливе Гуанабара. В какой-то момент – прямо во сне – мне показалось, что я попал в фильм Джармуша "Кофе и сигареты". Я поделился этой идеей с Игги, Игги сказал, что верит в меня не больше, чем я в него. Потом он исчез.
* * *
Выяснилось, что есть группа, которая называется Поль Верлен. Интересно, что было бы, если бы появилась группа, которая называется Артюр Рембо, и они встретились.

@темы: dreams, diary, music

---

Третья звезда.

К черту хронологическую последовательность.

Жанр: драма.
Предупреждение: неочевидная мистика, разнообразие психических отклонений и видов ориентаций.
Предупреждение для главы N: вольное обращение с наукой.
Размер: вообще – большой, глава – пятнадцать тысяч знаков.
Содержание: Четверо совершенно не подходящих друг другу людей из параллельных вселенных, с разным мировоззрением и восприятием реальности сколачивают музыкальную группу.
Действие происходит через десять лет после образования группы.

Глава N. Третья звезда.

Глава N. Третья звезда.
Они шли уже полчаса, изредка перебрасываясь короткими фразами, по заваленным бурой влажной листвой улочкам незнакомого города. Было тихо и холодно, воздух пах гнилью и дождем. Мэтт, окончательно разучившийся двигаться медленно, шел немного впереди, и полы его пальто разлетались, как у Дракулы. Генри следовал за ним. Замыкали процессию Мартин, воткнувшийся в телефон и следивший за их передвижениями по карте, и сопровождавшая его шаг в шаг Алекс.
Прошло уже четыре года с тех пор, как они в последний раз гуляли вчетвером, и Генри испытывал тяжелое, тянущее чувство, которое после некоторого размышления распознал как ностальгию. Четыре года назад он работал в чудаковатом, но слаженном коллективе, самыми большими проблемами которого были регулярные опоздания Мэтта и периодические творческие кризисы Мартина. А потом все тихо, плавно и непоправимо разладилось.
Генри не знал, что именно произошло между его коллегами, но догадывался, что случилось это в Берлине во время записи Белого альбома. Он помнил, как начал замечать гнетущую, напряженную атмосферу в студии, как Мэтт внезапно стал собачиться с Алекс из-за каждой мелочи, как Мартин обзавелся привычкой исчезать по каким-то сомнительным причинам, а потом вдруг – не потрудившись выдумать причину вообще – сорвался в Амстердам на две недели. Генри догадывался, что между его коллегами что-то произошло, но они с поразительным для рассорившихся людей единодушием об этом молчали. Между тем их отношения достигли такой степени напряженности, что неладное смог бы заметить любой человек с функционирующей нервной системой, находящийся с ними в одной комнате больше пяти минут.
Генри несколько раз восстанавливал в памяти события тех дней в "Хансе", пытаясь найти точку разлома, но ничего необычного припомнить не мог. Был апрель, солнце жарко светило в высокие окна студии, ложась на паркет длинными медовыми прямоугольниками. Мартин сидел в наушниках целыми днями, а Мэтт гадал, как скоро его уши сварятся и их можно будет съесть с бульоном. Алекс валялась на диване с журналом Men's Health. Альбом обещал быть отличным, Джулиан уверял, что у них есть как минимум два хита.
С тех пор Генри стал замечать интересную закономерность – чем лучше шла их работа, чем богаче и известнее они становились, тем больше портились их взаимоотношения, характеры и образ жизни. К настоящему моменту они умудрились стать мировыми знаменитостями, и Стоун уже перестал называть их совместное времяпрепровождение иначе чем словом "ад". Он даже научился относиться к аду с истинно христианским смирением, как к лондонской погоде.
От хорошей погоды он отвык.
– Понятия не имею, что это за город, но он мне нравится, – сказал Мэтт, разворачиваясь на ходу на сто восемьдесят градусов.
– Это Прага, – сообщил Генри. – Наверное. Здравый смысл подсказывает мне, что это центр Праги, но многолюдность настораживает.
Прошло уже минут двадцать с тех пор, как они в последний раз видели прохожего.
– Мы блуждаем по неведомым районам Праги, а может, не знаю, Нарнии в три часа ночи, а завтра в одиннадцать вылетаем в Будапешт, – заметила Алекс. – Просто напоминаю.
– Вообще-то, – подал голос Мартин, не поднимая взгляда от дисплея телефона, – мы на улице Летенска, около поворота на улицу Йозефска и рядом с Малостранским отделением полиции. И для географических кретинов вроде нас придумано GPS.
Вид у Мартина был совершенно больной, истощенный, как будто он не ел и не спал несколько дней. Алекс рассеянно, на автопилоте придержала его за локоть, спасая от столкновения с цветочной кадкой у дверей маленького ночного кафе. Над дверью заведения, позвякивая, болтались на ветру колокольчики.
– Ты когда спал в последний раз, чудовище? – спросила Алекс тихо, касаясь кончиками пальцев черного мартиновского рукава.
Мартин неопределенно пожал плечами, давая понять, что не собирается поддерживать разговор на эту тему.
– Чего ты взвинченный-то такой, ты можешь объяснить? – продолжала Алекс беззлобно.
Ответить Мартин не успел. На повороте, под покрытым паутиной фонарем Мэтт вдруг остановился.
– Зацените, какая херовина! – восхищенно сказал он.
Генри поспешил за ним, и вскоре из-за поворота выплыл массивный храм цвета охры в бледном мареве подсветки. За решетчатой оградой ютился тенистый дворик, заросший кустами и кипарисами.
– Да уж, херовина, – проговорила Алекс иронично. – Очень точное описание.
Мартин принялся копаться в телефоне. Его руки в мотоциклетных перчатках мелко подрагивали.
– Собор святого Йозефа, – прочитал он, и Алекс склонилась над его плечом, заглядывая в светящийся дисплей. – Построен между 1686 и 1692 годами.
– Барокко, – проговорила Нортхейм. – Странно... А где крем и завитушки?
– Пишут, что все внутри.
Мартин спрятал телефон в карман и уверенным шагом направился к ограде.
– Март, там закрыто, – сказала Алекс, когда Мартин толкнул тяжелую решетчатую калитку. Калитка с тихим скрипом поддалась.
– Прошу, – безэмоционально прокомментировал это Мартин и ступил во дворик. – Приступим к осмотру достопримечательностей, леди и джентльмены.
– Джентльмены? – переспросил Мэтт, направляясь следом. – То есть сегодня без вандализма?
– Если окажется, что из-за вас я снова нарушаю закон, и если всех нас посадят в чешскую тюрьму, я тебя сожру, Мартин, – предельно серьезно сообщил Генри. – Неприготовленным.
Во дворике был полумрак. Подсветка, озарявшая купол, ложилась на землю призрачным бледным свечением. Деревья и кустарники отбрасывали на землю густые тени.
– Отравишься, – меланхолично сообщил Мартин, скрываясь во мраке под кипарисами.
– Если мы когда-нибудь застрянем вчетвером посреди океана, – сказал Мэтт добродушно, – я предпочел бы открыть для себя каннибализм с помощью Генри. Он нетоксичный.
– И большой, – раздался из темноты довольный голос Мартина.
– Зато жилистый, – заметил Генри. – Зубы переломаете. Ну, или я вам переломаю. Пока не решил.
Под кипарисами зашелестели удаляющиеся шаги. Алекс направилась было на звук, но Мэтт ухватил ее за рукав.
– Ребят, – проговорил он, понижая голос. – Я один схожу, хорошо? Третьи сутки не могу его отловить. Он же не разговаривает со мной с миланского концерта, – Мэтт печально опустил голову, и его бледное лицо скрылось за волосами. Весь в черном, он мгновенно стал напоминать существо из японских фильмов ужасов. – Я там и правда немножечко, наверное, перегнул палку.
Алекс закатила глаза.
– Мэтт, она у тебя в перегнутом виде уже лет десять, палка эта, – сказала она. – От нее уже щепки одни остались.
Мэтт взглянул на Алекс исподлобья и улыбнулся ей так ясно и в то же время холодно, будто его фотографируют в Форбс.
– Ладно, – мрачно сказала Нортхейм. – Иди, чего уж. Может, подействует.
Мэтт бесшумно, как привидение, скрылся в тенях под кипарисами.
– Ритм-секция, как всегда, остается в тылу, – рассеянно пробормотала Алекс.
Пару секунд она напряженно смотрела в темноту, а потом устроилась у ограды, где вид на храм был наиболее впечатляющим, зябко кутаясь в куртку. В лунном свете ее белые волосы, собранные в пучок, отливали голубым.
– Слушай, – сказал Генри. – У меня к тебе вопрос.
– Только не про музыку, – выдохнула Алекс в ворот куртки. – Не могу я больше.
Генри прикрыл глаза. Он старался быть терпеливым.
– Нет, другой вопрос. Я понять не могу, зачем ты цепляешь Мартина?
– Зачем я...? – на секунду Генри показалось, что Алекс сейчас возмутится, но та оборвала себя на полуслове и смерила Стоуна долгим, тоскливым взглядом.
– У тебя вискарь есть? – устало спросила она.
– Вискарь у Мартина, – нахмурился Генри.
– Что характерно. Ни способностей, ни вискаря, – припечатала Нортхейм и отвернулась.
Главной проблемой Генри в общении с Алекс было то, что он неизменно терялся перед лицом ее потрясающей, холодной, почти самоубийственной наглости. Алекс хамила так же просто, легко и уверенно, как дышала. Эта ее особенность так странно сочеталась с лексикой выпускницы консерватории, что Генри поначалу испытывал регулярные приступы когнитивного диссонанса.
– Тебе доставляет удовольствие говорить мне гадости? – сухо поинтересовался Стоун.
– Наверное. Выговариваюсь, знаешь ли, за последние десять лет. Выплескиваю наболевшее.
– Нам не хватало только сцепиться у ворот церкви.
– Все забываю, какой ты религиозный, – ехидно пробормотала Нортхейм.
Она порылась в карманах куртки и извлекла пачку сигарет. Генри посмотрел на нее неодобрительно, Алекс приподняла бровь и демонстративно сунула сигарету в рот. Вспыхнул огонек зажигалки.
– Знаешь, – сказала Алекс, прикуривая, – я думаю… Думаю, что в ситуации, в которой мы находимся, есть некая логика. Некая математическая стройность, – зажав в пальцах фильтр, она выдохнула дым в печальное лицо луны, повисшее над храмом. – Когда-то тысячу лет назад Мартин изобразил на обложке нашего первого альбома треугольник, и меня это как-то... задело. Я полагала, что этим он подчеркнул мою отдельность, ну... мою... невстроенность в наше общее дело. Но теперь я смотрю на этот, – Алекс неопределенно взмахнула рукой, и огонек сигареты описал в воздухе яркую дугу, – пейзаж и мне кажется, я фатально ошибалась.
Генри сжал пальцами переносицу. Ему была знакома эта интонация. Начинался традиционный нортхеймовский философский трындеж, неостановимый, как стихия.
– Слушай, ты извини меня, но я не разбираюсь в геометрии, – на пробу сказал Стоун, не особенно надеясь, что его слова будут услышаны.
Алекс пожала плечами и затянулась.
– А в астрофизике? – спросила она.
– В астрофизике?
– В науке о свойствах космических объектов, – подтвердила Нортхейм. – Я в последнее время очень ею увлеклась. Вон там, к примеру, созвездие Лебедя, – она указала куда-то в темно-лиловое небо. – Бета Лебедя, Альбирео, состоит из трех гравитационно связанных звезд. Мы с Мартином пару вечеров сидели на астрономических и астрофизических сайтах, изучая этот феномен. Оказалось, что звездные системы развиваются намного интереснее, чем одиночные звезды. В особенности когда компоненты взаимодействуют.
Генри взглянул в небо. Он понятия не имел, где находится созвездие Лебедя, зато отлично видел знакомую Большую Медведицу.
– Разве они могут не взаимодействовать? – спросил он. Астрофизика казалась более безобидной темой, чем символика группы.
– Да, конечно. Они могут держать друг друга гравитационно, но развиваться совершенно обособленно.
В круге голубоватого света у фасада храма возник Мартин. Выглядел он раздраженно. Рассеянно обозрев искусную резьбу массивной двери, он уселся на ступеньку, нахохлившись и укутавшись в пальто.
– Они не могут отдалиться друг от друга, – продолжала Алекс, стряхивая пепел на землю, – но и сблизиться не могут по причине инерции и углового эффекта. Отдельные, но несвободные. Связаны гравитацией не менее прочно, чем такой вот хренью, – Алекс похлопала рукой по чугунной цепи, нанизанной на церковную ограду за ее спиной.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – поинтересовался Генри.
Алекс пожала плечами.
– Ты спросил.
Генри не попытался вспомнить, не просил ли у Алекс лекций о звездах. Было очевидно, что Нортхейм, как обычно, говорит об одном, подразумевая совершенно другое. Это была общая для них с Мартином особенность, и именно благодаря ей, как подозревал Генри, они так прекрасно поладили. Они могли часами перетирать библейские притчи, чтобы разрешить собственные музыкальные и личные недоразумения.
– Так или иначе, во Вселенной ничто не длится вечно, – сказала Алекс. – Рано или поздно устойчивость звездной системы нарушается.
– И что происходит?
– Смешение... – отрешенно сказала Нортхейм.
Пару секунд она невидящим взглядом смотрела в пространство, будто припоминая что-то. Потом встрепенулась и продолжила:
– Понимаешь, у каждой из звезд есть так называемая область Роша. Это такая… – Алекс долгим взглядом посмотрела на Генри, вздохнула и огляделся вокруг. Вскоре она раздобыла палку и, зажав в зубах сигарету, принялась чертить на гравии два больших круга с точками посередине. – Смотри, это сферы влияния каждой из звезд, как бы… Их личное пространство. Звезды эволюционируют, изменяются, и однажды одна из них становится слишком большой. – Алекс нарисовала вокруг одного из кругов круг побольше, так, чтобы он пересекся со вторым. – Ее становится так много, что она просто не может не влезть в личное пространство своей космической сестры. Вещество более крупной звезды, – она ткнула палкой в большую звезду, – начинает перетекать на соседку. Таким образом звезда-соседка может многократно увеличиться в размерах. Впоследствии она сама становится настолько большой, что не вмещается в свою область Роша и передает часть своего вещества первой звезде. Такой обмен веществом может происходить множество раз.
Алекс подняла взгляд на Генри и спросила, прищурившись:
– Смекаешь?
Генри смекал.
– В общем, – продолжила Алекс, – много закручивающегося света. Как у нас на сцене.
В тени храма Мэтт подошел к Мартину и что-то тихо заговорил ему, склонясь над его плечом.
– Вот так связанные гравитацией звезды влияют на эволюцию друг друга, – продолжила Алекс, уставившись на эту картинку. – Одна звезда может сожрать другую. А может обогатить ее настолько, что она, даже будучи по изначальным характеристикам обречена на участь белого карлика, стать черной дырой. Но так или иначе...
По дороге у храма проехала машина, окатив Алекс светом фар. Ее призрачно-белые волосы вспыхнули и погасли. Мэтт присел рядом с Мартином на корточки и, положив руку ему на плечи, зашептал что-то на ухо. Мартин отвернулся, уткнувшись лицом в ладонь.
– Слушай, ты не знаешь, он это действительно из-за мэттовской выходки в Милане? – спросила вдруг Алекс, кивнув в сторону храмовых ворот.
Генри пожал плечами.
– Он мне не рассказывал. Но похоже.
– Не понимаю, – сказала Алекс. – Это же Мэтт. Он всегда так себя ведет.
– Накопилось, наверное, – пожал плечами Стоун. – Пройдет. Так ты сказала "так или иначе".
– А? Да, – Алекс плотнее укуталась в куртку. – Так или иначе связанные гравитацией звезды – это специфические космические объекты, они обладают много большим потенциалом, чем одиночные. В процессе их взаимодействия вырабатывается огромное количество энергии, появляются яркие источники излучения. Возникают мощные гравитационные волны. Которые вызывают рябь пространства-времени.
Алекс задумчиво оглядела до патетичности несовременный пейзаж.
– По сути, они меняют реальность.
Тени деревьев длинными изломанными кляксами лежали на земле. Генри молчал. Он заметил, что Мартин, все так же уткнувшись в руку, тихо над чем-то смеется.
– Да ладно, закури, чего ты? – сказала Алекс. – Тебе же хочется. Мы во дворе, в конце концов, а не в церкви.
И Алекс протянула Генри сигарету. Генри на секунду усомнился, а потом взял. Курить действительно хотелось. Где-то вдали зазвучали шаги, пьяные голоса громко переговаривались по-испански.
– А третья звезда? – спросил Генри, когда благословенный никотиновый дым поступил ему в легкие.
– Третья? – Алекс протянула руку сквозь решетку и выбросила бычок в мусорное ведро. – Странно, что ты о ней вообще вспомнил. У Мартина спроси, ему все это жутко понравилось.
– Давай лучше ты мне расскажешь, – предложил Генри, затягиваясь, – раз уж мы тут мерзнем во имя эстетики и свежего воздуха.
– Да ничего особенного с ней не происходит, – пожала плечами Нортхейм. – Она либо остается на орбите, либо вылетает с нее, когда одна из соседок взрывается как сверхновая... Но знаешь, что самое прикольное про третью звезду? Она не может присутствовать в звездной системе наравне с двумя остальными. Если такая звезда приблизится к внутренней паре больше чем на 8-10 радиусов, она будет выброшена из системы.
Алекс многозначительно улыбнулась.
– Такой вот интересный закон природы. Холодно, да?
Генри вдруг вспомнил, когда обо всем этом спросил.
– Знаешь, жалко, что в школе я не любила астрономию и нихрена не знала об астрофизике, – сказала внезапно Алекс. – Разучивала Рахманинова вместо этого. А теперь смотри, где Рахманинов. Вообще не пригодился.
– То ли дело астрофизика, – со смешком добавил Генри.
И Алекс предельно серьезно согласилась:
– Ну да...
– Научный диспут? – мягко поинтересовались рядом.
Мэттью, как всегда, подкрался неслышно. Мартин шел следом.
– Погружение в тайны космоса, – кивнул Генри, выдыхая дым.
– Алекс Нортхейм – Дискавери, которое всегда с тобой, – добродушно хмыкнул Мэтт.
– Про звездные системы рассказывала? – спросил Мартин, созерцая рисунок под ногами.
– Я хотела про геометрию, но Генри отказался.
– Про геометрию посуше, – кивнул Мартин. – Без блеска и пафоса.
Они вышли на залитую фонарным светом улицу. Мартин выудил из кармана телефон и принялся набирать номер.
– Вызову нам такси, – сказал он. – Пора в отель и спать. А то, боюсь, так и до геометрии дойдет. Вы какие-то все сегодня... общительные.
– Я, между прочим, самое пафосное опустила, – заметила Алекс. – Про слияние звезд, например, и образование одиночного суперплотного объекта с двумя ядрами.
– Я всегда знал, что Алекс после двух часов ночи опасна, – Мэтт запахнул пальто.
Мартин отошел на пару шагов, диктуя кому-то адрес.
– Слияние звезд? – переспросил Генри. – В одну?
– В одну с двумя ядрами, – подтвердила Алекс.
– И если такая Алекс укусит другого человека, другой человек сразу начнет разбираться в философии постмодернизма, символике Библии и астрофизике, – продолжал Мэтт.
– Будет через три минуты, – сообщил Мартин. – Все-таки они не все тут вымерли.
Потом он запрокинул голову и посмотрел куда-то вглубь темно-бордового неба.
– Куплю телескоп, – мечтательно проговорил он. – После тура. Буду рассматривать кольца Сатурна.
– Ты все-таки упоротый псих, – констатировал Мэтт с нежностью.
Докурив сигарету до фильтра, Генри затушил ее и выбросил в мусорный бак.

Иллюстрации.

@темы: texts, fishes

---

Медитация.

Все будет хорошо, если я верно организую свое сознание.

Это требует колоссальных усилий. Мне иногда кажется, я пытаюсь сжать руками бесформенный и неуправляемый поток. Но когда получается – сконцентрировать себя, направить в одну точку, спрессовать себя до момента и прочувствовать его наполненность и смысл (свою наполненность и свой смысл) – мне кажется... Я уже говорил о том, что в каждом из нас, я думаю, есть божественная искра, погребенная под грудами бессмысленного хлама. Так вот, мне кажется, будто хлам горит. Он сгорает к чертовой матери, полыхая и треща, потому что искры огнеопасны.

Через два года после возникновения в моей голове Мартина я наконец понял, что его неотъемлемая характеристика – постоянная боль. Она не бросается в глаза, потому что полностью принята и ассимилирована, как хроническое заболевание; потому что воспринимается Мартином как часть собственной личности (и даже – в какой-то мере – как ее топливо). Просто у Мартина, как у андерсеновской русалочки, есть небольшие проблемы с хождением по земле.

@темы: diary, fishes

---

Dream on.

Немножечко недоделанный, но это уже не важно, потому что доделывать я, кажется, не собираюсь.

@темы: art, fishes, is-art

---

Глава 4. Look Outside.

Не помню, как и почему я назвал эту главу строчкой из Metanoia.

Глава 4. Часть 1-4.

– Хочешь сказать, он до сих пор у тебя? – брови Генри сошлись над дужкой очков.
– Наверное, – с потрясающим равнодушием произнес Мартин. – Думаю, он часов до трех проваляется.
– Нет, ты точно больной, – обреченно сказал Генри. – Совсем.
Отягощенные подносами, они с Мартином пробивались сквозь людские скопления в ту часть обеденного зала, где еще оставались пустые столики. Мартин только что закончил свое повествование о знакомстве с самым прославленным маргиналом в городе и держался так, будто находит происшествие забавным. Генри его настроения не разделял. О том, что случается с людьми, знакомыми с лидером "Взломщиков", он знал на примере собственной сестры, которая вот уже год не ходила к мессе.
Мартин уселся за первый попавшийся столик, сбросил с плеча портфель и принялся разгружать поднос. Стоун сел напротив. Столовая оживленно гудела, вокруг сновали люди – все как один одетые в черно-серые цвета школы и напоминавшие рой диковинных насекомых, за соседним столиком поглощал курицу толстый профессор математики. Из высоких арочных окон на каменный пол лился бледный зимний свет.
– Жаль, это не та болезнь, из-за которой освобождают от занятий, – сказал Мартин, с глубоким сомнением глядя на свой салат.
Генри подвинул к себе тарелку со стейком, повернул ее по часовой стрелке и принялся резать мясо. Простые действия, как и всегда, помогали бороться с раздражением. Больше всего Стоуну хотелось связать Мартина, обезопасив его таким образом от самого себя, и насильно навести порядок в его покосившейся жизни. К сожалению, навести порядок у него в голове Генри не мог, а без этого любые старания были обречены на провал.
– Рано или поздно ты нарвешься на крупные неприятности, – сказал он наконец. – И я даже надеюсь, что это случится рано, пока ты не успел натворить ничего непоправимого.
Мартин болезненно усмехнулся. К еде он не притрагивался, поглядывая на нее с мучительным недоверием, оттенок его лица идеально гармонировал с салатом. Генри вдруг посетила ошеломительная догадка.
– Ты что, пьяный? – вымолвил он потрясенно и склонился над столом. – Ну-ка посмотри мне в глаза, – Мартин на него посмотрел. Его лицо выражало насмешливый скептицизм пополам с намерением бухнуться в обморок, в дыхании отчетливо чувствовался спирт. – Ну точно. Господи... – Генри выронил вилку. – Не думал, что доживу до дня, когда ты пьяным притащишься на физику.
– Притащился, – констатировал Мартин равнодушно. – Выжил. И даже, между прочим, решил все жабовские задачки.
Генри пренебрежительно фыркнул.
– Жаб сам вкуривает физику не лучше второгодки. – Он с силой провел рукой по лицу и постарался успокоиться. В сложившейся ситуации хотя бы одному из них необходимо было оставаться в трезвом уме и контролировать ситуацию. – А если он вор?
– Жаб? – заторможенно переспросил Мартин.
– Да взломщик этот. Мэтт. – Генри мрачно вздохнул. – Впрочем, почему если…
Мартин ковырнул вилкой салат, и у Стоуна, который с детства не переносил вида чужих страданий, вдруг разом кончилось терпение. Он пододвинул к себе тарелку Мартина и, оценив ее содержимое, решительно отставил ее в сторону. На ее место он поставил свой стакан с чаем.
– Вот, попей, – распорядился он. – И отпросись у Стрекозы с английского. Она отпустит. Только не вздумай на нее дышать, держись подальше, скажись больным. Ты похож. – Мартин хмыкнул. Генри ничего смешного в своих словах не нашел. – Отоспись хорошенько, – продолжил он. – И приведи себя в порядок. А я загляну к тебе после уроков, посмотрим, что наворотил там твой взломщик.
Сделав таким образом все, что было в его силах, Генри мгновенно успокоился и удовлетворенно взялся за стейк. В принципе, думал он, даже если эта история закончится для Адерли потерями, моральными или материальными, она может обернуться уроком и стать отличным поводом для возвращения к здравому смыслу. Генри очень недоставало привычного Мартина – немного чокнутого, но глубоко воспитанного человека, придерживающегося элементарных правил приличия.
– Ничего он у меня не возьмет, – меланхолично, но уверенно сказал Мартин.
– Откуда тебе знать?
– Интуиция. – Мартин несмелой рукой подтащил к себе чай и с сомнением посмотрел в чашку. – Ты же сам говорил, у меня фантастическая интуиция.
Генри сокрушенно покачал головой.
– Лучше бы собаку подобрал.

Дальше – в комментариях.

запись создана: 02.02.2016 в 12:04

@темы: texts, fishes

---

Fishes.

Пыльно-голубое небо за окном напоминает о грязном полуразвалившемся автобусе, который вез меня по побережью Адриатического моря (в наушниках RHCP, над приборной доской болтается Иисус, водитель останавливается в каждой горной деревушке и передает женщинам в черных платках свертки с мясом, травами и – предполагаю я, вслушиваясь в голос Энтони Кидиса – неочищенным героином). И о масштабах планеты Земля в целом.

@темы: art, fishes, is-art

---

Judas by Depeche Mode.

Неперечесть, сколько у песни Judas интерпретаций: от задорно-ироничных до причудливо-философских. До меня (что, в общем-то, характерно) пикантное содержание этой песни дошло прослушивания с пятого, в то время как философское расслышалось сразу.

Фишка "Иуды" для меня в том, что я слышу в ней обращение себя к себе. Или, если конкретнее, обращение той божественной искры, которая есть в каждом из нас (души, если хотите) к ленивой, праздной, погрязшей в суете мясной тушке. Жесткое, бескомпромиссное и чрезвычайно полезное требование вспомнить о том, кто ты есть. В каждом из нас, мне кажется, теплится частица большой и бессмертной силы, но часто она очень надежно погребена под завалами бесполезного хлама. В этом контексте (в отличие от задорного) очень уместным кажется название песни – она же про предательство.

@темы: music

---

Как можно больше.

К концу рабочего дня мое восприятие искажается и я начинаю замечать странное в безобидных детских книжках. Споткнулся о фразу "Цветам нужно солнце, а людям – мир" и думал с полминуты, что это, пожалуй, глубоковато, да и мрачновато для детей в первом классе – идея о том, что пока растения нуждаются только в солнечном свете, человек с его безбрежным, чисто человеческим самомнением и замашками Икара хочет не меньше, чем весь мир. Омонимия опасна.
* * *
Люди вокруг меня говорят на старомодном, отжившем языке (научная интеллигенция, классическое воспитание), и мне иногда кажется, что я слышу голоса привидений, вплетающиеся в гул современности. Шепот чего-то, что уходит из мира навсегда – спокойно и без сожалений. Надеюсь суметь однажды умереть так, как умирает мой социальный класс. Надеюсь, в этом будет не меньше достоинства.

@темы: diary

---

Музыка Минска.

В марте я решил собрать побольше материала для книги о музыкантах, и со мной случилось знакомство с такой занимательной штукой, как минская андеграундная сцена. Это слегка сбило меня с толку: вместо того, чтобы получить вдохновение для своей истории, я захотел бросить ее и начать писать книгу о, собственно, минской андеграундной сцене. Внезапно она оказалась полна свежих живописных событий и очевидно талантливых людей. Этот мир, конечно, очень неоднороден (так же как, к примеру, какой-нибудь самиздат), но в этой неоднородности есть сюжетообразующая красота, жизнь и атмосфера.

Материал я, надо думать, собрал, и теперь мне важно хотя бы на время прекратить собирать его и использовать имеющийся. Я слишком увлекся накоплением информации и переживанием странного открытия – в глубине этого тяжелого, пепельно-серого, промозглого города есть музыка. Он способен звучать.

Интересно воспринимаю тот факт, что я не музыкант – одновременно как трагедию и как большую удачу. В мире музыки я отдельный, чужеродный элемент – писательско-журналистский, наблюдающий – и это одновременно печалит меня и спасает мне, в некотором роде, жизнь (учитывая обстоятельства и склад моего характера). I think too much. Человек защищает себя как умеет.

@темы: diary, music

---

Искажения.

Вчера в многолюдном метро я заметил краем глаза Папу Римского, который, подобрав полы сутаны, лез на эскалатор. Оказалось, это старушка в длинном белом пальто и безнадежно маленькой молочной беретке.
* * *
Смесь крови и зеленки создает совершенно фантастическое цветовое сочетание. Наблюдение, которое многое разъяснило мне обо мне самом и о моем отношении к боли.

@темы: diary

---

Дорога ворона.

"Воронья дорога" Йена Бэнкса – медлительная семейная сага со множеством персонажей и почти полным отсутствием сюжета, главные плюсы которой – холодная, густая шотландская атмосфера и своеобразная детективная линия, раскрывающаяся в конце. Четкого и однозначного мнения по поводу этой книги у меня нет – она то затягивала, то провисала, то веселила (спасибо главному герою за его необоримую иронию), то раздражала (спасибо ему же за загадочное поведение), и оставила после себя тягучее северное послевкусие и желание сохранить образ, заколоченный в ее название.
* * *
Весь день я слушаю разговоры о судьбе и думаю о том, что ее, кажется, не существует. Жизнь – неорганизованный набор случайных событий, смысла в которых не больше, чем в рукописи худшего из авторов моего издательства. Человек сам, без помощи высших сил, сплетает эти факты в жгут судьбы, соединяет их причинно-следственными связями, выбрасывает одни вон, наделяет другие глубоким интимным смыслом, насаживает то, что с ним происходит, на леску своей личности. Получится ли у него что-то плотное, осмысленное и композиционно стройное – вопрос желания и творческих способностей.

@темы: books, diary

---

Март.

Все вышло из-под контроля – и несется куда-то, жалобно скрежеща, как сошедший с рельсов поезд. С каждым днем мне все более очевидно, что боссом я пробуду недолго – мой внезапный и стремительный карьерный взлет методично уничтожает все прочие сферы моей жизни, не принося взамен даже обогащения. Большое количество срочной работы оказывает на человека странный эффект – он как бы забывает на время, кто он есть, превращаясь в голую функцию. Занятно, что люди называют происходящее за пределами офиса личной жизнью. Происходящее внутри офиса иногда отчетливо напоминает личную смерть.
* * *
Ночи кажутся густыми, как вода, город блестит в темноте, как пролитое Аннушкой масло. Весна схватывает грудную клетку в обруч – как будто я сломал пару ребер и вынужден носить фиксирующий корсет. Снилась готическая версия андерсоновской русалочки – история о девушке с длинными зелеными волосами и руками, отливающими голубизной, которая проводила ночи у поверхности воды, поджидая принца. У принца были темная шевелюра, катер и странная любовь к морским прогулкам после полуночи – очевидно, он промышлял контрабандой. Если бы он опустил взгляд в воду, он увидел бы в волнах призрачно-белое лицо и совершенно безумные, одержимые глаза.

@темы: dreams, diary