Речь.

Всякий раз, как я смотрю за окно, там мистическим образом оказывается полнолуние. С одной стороны это само по себе занятно. С другой стороны это иллюстрирует ритм моего существования - в моей жизни стало слишком много жизни. Журналистское бытие подразумевает непрерывную беготню и, что в моем случае особенно неприятно, непрерывное общение с окружающими людьми. В принципе я понимаю, что мироздание не подсунуло бы мне необходимость мириться с подобным стилем существования, если бы не желало научить меня выдержке и методичности, не говоря уже о вышеупомянутой способности переносить общение с людьми ровно вне зависимости от степени неадекватности людей. Все это не мешает мне скучать по одиноким вечерам с кофе и книгой.

Речь - как устная, так и письменная - также изменяется под воздействием внешних факторов. Я стал тяготеть к некоторой рублености в построении фраз. В умиротворенном состоянии я излагаю значительно более плавно и многословно.

Мелодия речи в принципе способна дать достаточно полное представление о характере и внутреннем состоянии человека. Хорошие дипломаты и психологи улавливают ее и начинают музицировать в той же тональности - гармония вселяет доверие. Письменная речь от устной отличается примерно так же, как и звучащая музыка от партитуры. Нельзя узнать, не фальшивит ли гобой и хороша ли акустика - мелодия звучит настолько идеально, насколько способно ее воспроизвести отдельно взятое воображение. Но при отсутствии деталей остается ясна суть.

---

Дневник.

Нет ничего удивительного в том, что в феврале погода за окном оставляет желать лучшего. Странно то, что и по эту сторону окна пальцы деревенеют над клавиатурой. Чашка кофе служит единственным источником тепла. Кот перебрался ночевать в плафоны настольных ламп.

Не устаю поражаться разнообразию музыкальных пристрастий своих соседей - теперь некто сверху принялся обучать отроков игре на фортепиано. Ничем иным не могу объяснить беспрерывный многочасовой Ригодон, заглушающий даже звуки расположившейся неподалеку стройки. Кроме всего прочего кот пару дней назад торжественно возвестил весну, огласив окрестности грозным боевым кличем, и с тех пор не устает воздавать хвалу воображаемым возлюбленным пронзительными скорбными балладами.

Мигрень, естественно, не могла не воспользоваться ситуацией. Сижу в своей келье в шубе и с повязкой на голове, как раненый русский барин. Завтра днем намереваюсь бросить все и отправиться путешествовать с товарищем и фотоаппаратом - если не по городам и местечкам провинции, то по уединенным уголкам столицы.

---

Мимолетное.

Стоял один из тех томных осенних вечеров, когда сырость и ранние сумерки удерживают горожан в уютных гостиных и тишину пустынных улиц нарушают только шелест опавших листьев и песни охмелевших гвардейцев. Даже в Париже подобные вечера время от времени приходится коротать. В квартире на улице Вожирар Арамис и д'Артаньян играли в шахматы и обменивались последними новостями.
К завершению партии в комнату вошел Атос и невозмутимо захлопнул за собой дверь. За дверью раздался приглушенный крик и грохот - Базен, спешивший следом, кувырком отправился вниз по лестнице. Последовал стандартный обмен приветствиями.
- Добрый вечер, Атос, - Арамис откинулся в кресле с присущим ему небрежным изяществом. - Слыхали новости? Наш гасконский друг снова заколол кого-то из лучших гвардейцев кардинала.
- Поздравляю, д'Артаньян, - ответствовал Атос, который тем временем сотворил из небытия несколько бутылок бургундского и принялся их откупоривать. - Я продолжаю утверждать, что этот гасконец - чрезвычайно талантливый юноша. Он убил уже больше лучших людей кардинала, чем их когда-либо жило.
- Не преувеличивайте, - скромно возразил д'Артаньян. - Дело в том, что иногда они оказываются не вполне убиты и их приходится убивать снова.
- Не скромничайте, - разлив вино по бокалам, Атос занял кресло у камина. - Многие разделяют Ваше стремление растянуть удовольствие.
Арамис улыбнулся. Было очевидно, что карьера Атоса в области убийств также была построена на стремлении продлить удовольствие.
- Восемнадцатая - или какая-то другая - глава блаженного Августина остается камнем преткновения между благородными людьми, - начал д'Артаньян повествование о своих приключениях.
- К счастью, темных мест в богословских трактатах будет достаточно, чтобы отправить на тот свет всех заинтересованных в богословии кардиналистов, - Арамис наблюдал игру света в гранях своего бокала - или форму собственных ногтей, что также вероятно. - Кстати о том свете, Атос, не хотелось бы портить Вам настроение, но мне кажется, Вы только что убили Базена. Надеюсь, это обстоятельство не отяготит Вашу совесть.
- На Вашем месте, Арамис, я бы меньше беспокоился о моей совести и больше - об ужине, - ответствовал Атос равнодушно. - Ввиду отсутствия Базена Ваш шпинат может задержаться в пути.
- А я бы не беспокоился об ужине, - пожал плечами Арамис. - Трактир рядом.
- Вы разбогатели? - уточнил Атос.
- Арамис, я полагаю, в который раз обогатился, беседуя с ученым богословом из отдаленного квартала, - лукаво пояснил д'Артаньян.
- Вы делаетесь чрезмерно остроумны, д'Артаньян, - мягко заметил Арамис. - На Вашем месте я бы сделал выбор между стремлением шутить и желанием поужинать.

@темы: texts

---

Сумерки.

Повесть ужасов. Многословно.
Глава 1.

I
Сентябрьский вечер плыл над хмурым парком. Опадала пожухшая, бурая листва. Временами под порывами ветра листья осыпались тысячами, и тогда в воздухе слышался их шелест. Полуобнаженные ветви тополей и кленов и смотрели в небо, цвет которого поэт назвал бы жемчужно-серым, а честный путешественник сравнил бы с застарелой пылью. Башенки ветхого строения, которое приютилось у края парка, как остров на берегу колышущихся буро-золотых волн, угрюмо чернели в вышине, взирая вниз с плохо скрываемым неодобрением. На затянутом серой пеленой небе мутным пятном светило бледное солнце.
- До чего приятно лицезреть сей невнятный памятник архитектуры, - высокий брюнет с живым южным лицом картинно взмахнул рукой в направлении хмурого строения. – Я уж думал, мы героически погибнем, пробираясь через чертов лес.
- Надеюсь, Вы не промочили лаковых ботинок, - пробормотал себе под нос молодой человек со светло-русыми волосами и узким серым лицом, каковые обыкновенно встречаются у страстных почитателей книг и столь же страстных нелюбителей свежего воздуха. – И это была пуща.
- Лашевский, Вы как всегда отвратительно дотошны, - скривился брюнет.
- А Вы, по обыкновению, отвратительно неточны, - отпарировал светловолосый.
- Поместье больше, чем я предполагал, - прервал набирающую обороты перебранку мужчина лет сорока. Он рассматривал здание с таким видом, словно это была роскошная дичь, которой он любовался перед тем, как приступить к ужину после нескольких недель мучительной голодовки. - Думаю, мы провозимся с неделю.
Невысокая девушка с темной косой что-то быстро записывала в блокнот, благоразумно воздержавшись от участия в беседе.
Дом был двухэтажный, обрамленный изящными колоннами. Весь первый этаж полностью зарос одичавшей, высокой сиренью. А под сиренью непролазно росли мясистый репейник, глухая крапива и прочие лопухи. Там и тут, как и во всех переувлажненных местах, высовывал свои стебли чистотел, буйно росли медвежья дуда и шиповник. Типичный белорусско-литовский пейзаж дополняли белые от плесени, корявые сучья деревьев, лежавшие на черной земле среди всего этого травостоя.
Велесова пуща осталась без хозяев еще в середине девятнадцатого века. Где-то в это же время деревушка в часе езды от поместья вымерла практически полностью, и только несколько человек, успевших вовремя унести ноги, рассказывали потом в Гродно, что на деревню напал болотный мор и что болотницы уводили в трясину целые семьи. Упоминали о Багнике и прочей нечисти. Просвещенная публика, разумеется, не верила россказням суеверных простолюдинов. Принято было считать, что и хозяев поместья, и жителей деревни подкосила эпидемия, возможно, холеры, которая часто лютовала в это время. Исторические источники сообщали только, что обедневший шляхецкий род Черневских, ведший свою историю с тринадцатого века, прервался в 1842 году, когда неизвестный вирус унес жизни всех представителей семейства. Поместье перешло дальним родственникам Черневских, богатым панам, жившим в то время в Вильно, которые не интересовались землей, не приносившей никакого дохода. Лет через пятьдесят в поместье было отправлено некое доверенное лицо по имени Мыкола, но по дороге оно безвременно скончалось вместе с остальным организмом.
Экспедиция в Велесову пущу была давней мечтой Кувшенко, профессора истории в Виленском университете, который, еще будучи человеком молодым и впечатлительным, вычитал в некоем пыльном фолианте загадочную историю заброшенного поместья, которое веками тихо гнило в окружении непроходимых болот и не менее непроходимых лесов, сохраняя в своих недрах некие неведомые артефакты и, конечно же, книги. Разумеется, с возрастом Кувшенко понял, что из артефактов в заброшенных поместьях обыкновенно водятся только уничтоженные временем картины и потрескавшиеся амуры на барельефах, однако поместье от этого не утратило в его глазах своего таинственного очарования. Полюбопытствовав, отчего данная история не вызвала интереса старших коллег, он услышал в ответ, что всему виной обстоятельства – отсутствие то денег, то желающих, то благоприятной обстановки в стране. Кувшенко, сперва не сумевший понять такого вопиющего равнодушия к предметам старины, вскоре возмущаться прекратил, ибо обстоятельства устойчиво складывались и против него в том числе. До поместья он добрался спустя двадцать лет после возникновения идеи.
Кувшенко был невысокий человек с проявившейся с годами склонностью к полноте. Он носил очки, бороду и серый костюм, в котором приходил как в университет, так и в полуразвалившиеся здания посреди непроходимой пущи. Впрочем, всякий раз он умудрялся выглядеть аккуратно, что заставляло студентов предполагать, что в свое время этих костюмов он закупил целую партию. Кувшенко был официальным предводителем группы, все прочие члены которой были его учениками. Олеся Майрина была студенткой пятого курса, Дмитрий Лашевский - аспирант, Петр Грегорович вот уже который год проводил в безуспешных попытках дописать диссертацию.
Грегорович и Лашевский испытывали друг к другу крайнюю неприязнь, замять которую не могло даже присутствие дамы. Грегорович считал Лашевского бледным и невыразительным занудой со склонностью к критиканству, а Лашевский Грегоровича - легкомысленным пижоном без привычки использовать мозг. Оба время от времени делились своими соображениями с Олесей, что Олеся мужественно сносила, каждый раз защищая одного перед другим, так как была девицей крайне добродушной и любила всех. Кувшенко также любил всех, но более всего он любил крепкие напитки. Этот факт был широко известен, но замалчивался из уважения к прошлым заслугам этого достойного господина, некогда слывшего обладателем высокого ума и одним из лучших специалистов своего профиля. Кроме того, печальное пристрастие в большинстве случаев не мешало ему исполнять свои обязанности лектора.
Лашевский ступил на крыльцо, и полусгнившие доски под его ногами не замедлили проломиться при первом к ним прикосновении. К счастью, он успел схватиться за колонну и таким образом избежал падения. Выдернув ногу из образовавшегося отверстия, он не без любопытства заглянул в царящую под крыльцом тьму. Там, как показалось Лашевскому, булькала какая-то густая болотная грязь. Грегорович не преминул выступить с монологом по поводу ловкости Лашевского и приветливости, с которым встречает его сия благородная постройка, однако вскоре этот малозначительный эпизод оказался забыт, так как возникла проблема с дверью. Доски от влаги, царящей здесь не одно столетие, так раздались, что дом оказался закупорен, как бутылка с вином. Дверь решительно отказывалась открываться. После пятнадцатиминутной возни процесс вскрытия закончился малыми жертвами - потеряны были нервные клетки Кувшенко, подбадривающего молодежь, и здоровье Грегоровича, который в неравной схватке с дверью повредил плечо.
Изнутри дом оказался мрачным настолько, что любой декадент при виде его пожелал бы оказаться на лужайке под ясным солнышком. В пыльные окна едва-едва проникал свет, в помещении царили болезненные серые сумерки. Цивилизация пауков была многочисленна и, похоже, находилась на той стадии развития, когда начинают строить города. Массивная мебель вдоль стен поскрипывала под тяжестью многолетней пыли. Напротив двери располагалась широкая лестница, ведущая на второй этаж.
- Как здесь холодно, - поежилась Олеся.
Грегорович незамедлительно скинул свою дорожную куртку и накинул на плечи даме. Галантность была его коньком и поводом к самолюбованию, к тому же на фоне мрачных пейзажей и полуразрушенных построек курносое лицо девушки казалось почти прекрасным.
- Библиотека должна быть где-то здесь, как и бальный зал, - глаза Кувшенко за стеклами очков излучали восторг. - На втором этаже жилые комнаты.
Лашевский включил карманный фонарик и принялся оглядывать стены. Единственная дверь, которая была обнаружена, находилась под лестницей и скорее всего вела на кухню. Еще одна дверь была заколочена – очевидно, кладовка.
Второй этаж почти ничем не отличался от первого - все та же пыль и запустение. Очередная огромная комната была снабжена камином и полуразвалившимися креслами, - очевидно, некогда помещение высполняло функцию гостиной. На стенах, некогда обитых тканью, красовались картины в тяжелых рамах, такие черные и запыленные, что изображенное на них не поддавалось определению.
С каждой минутой, проведенной в доме, становилось все сложнее игнорировать царящий здесь холод. Грегорович, оставшийся без куртки, мужественно мерз. Олеся куталась в предложенный ей предмет одежды и виновато отводила глаза от Грегоровича – лишаться куртки ей совершенно не хотелось. Холод был сырым и пронизывающим. Казалось, от него в жилах остывала кровь. Пальцы деревенели.
- Мне казалось, на улице сентябрь, - пробормотал Лашевский. - Надеюсь, в библиотеке найдется камин-другой.
- Я неоднократно говорил Вам, Дмитрий, что ехать Вам не стоит, - обрадовался возможности согреться спором Грегорович. – Вы слишком нежны. Сидели бы дома, пили чай, смотрели исторические программы по Дискавери.
- Я догадывался о Вашем пристрастии к такого рода приключениям по состоянию Вашей диссертации, - не смог не поддержать беседу Лашевский. – Однако я в отличие от Вас не испытываю дискомфорта от Вашего здесь присутствия. Вы прекрасно справляетесь с функцией грузчика.
Возмутиться Грегорович не успел – Олеся обнаружила библиотеку.
Библиотека находилась во флигеле, между первым и вторым этажом. Туда вел небольшой коридор, увешанный картинами. Сама библиотека была одной из самых старинных комнат в поместье. Здесь был камин, такой огромный, что можно было зажарить зубра. Окна высокие и узкие, стены грубо оштукатурены, на потолке перекрещивались тяжелые балки, покрытые продымленной резьбой. У камина находились кресла, обтянутые потемневшей от старости кожей, у стен - бесконечные книжные стеллажи. Редчайшие издания семнадцатого и восемнадцатого столетий.
Расчистили тяжелый дубовый стол у окна и кресло для Кувшенко, с горем пополам разожгли камин, так как сухой древесины не было километров на двадцать окрест, принялись разбирать тома.
Смеркалось. В углублении между томиками Дидро и Вольтера Лашевский обнаружил кожаный блокнот, весь исписанный витиеватым мелким почерком, распухший от вложенных туда писем, записок и открыток. На внутренней стороне обложки значились какие-то даты и было выведено имя по-французски: Amelie. Лашевский раскрыл книжицу наугад. Запись была означена апрелем 1840-го года.

"Вчера шел дождь, а сегодня вся земля вокруг поместья превратилась в сплошные топи, - жаловалась дама по имени Амелия. - Я сижу в этом доме, как пленница, а дом между тем так отсырел, что вот-вот начнет чавкать под ногами, прорастать камышом и проглатывать людей не хуже любого болота. Камины греют постоянно, но тепло будто не способно удержаться в этих стенах. Стоит отойти от огня - и вновь оказываешься окружен все тем же пронизывающим холодом. От этого у меня часто ноет спина, а мигрени не прекращаются вовсе. Криштоф все время на охоте, а ежели, вопреки обыкновению, остается дома, то это приносит одни огорчения. Дома он пьет, чтобы согреться. И в результате напивается так, что его можно поджечь, как спиртовку.
Утром обнаружилась, что Ангелина серьезно больна. Я всегда говорила Криштофу, что она не вынесет здешнего климата. А сегодня, когда я упрекнула его в том, что он меня не послушал - о, знаете ли, что он ответил?
"Всего лишь девчонка, - сказал он. - Одной меньше".
После чего я напомнила ему, что она у нас всего одна. Закончилось наша беседа неизбежным скандалом. Он снова упрекал меня в отсутствии у нас мальчиков. Я упрекала его в том же, так как, по правде говоря, достаточно сложно родить ребенка любого пола в таком климате и при таком нерегулярном внимании со стороны супруга".

Лашевский захлопнул блокнот и положил его в нагрудный карман куртки, решив вечером изучить подробнее. Рассказывать о находке не хотелось. Лашевский не без оснований полагал, что кто-нибудь непременно отнимет ее у него - либо Олеся из романтических побуждений, либо Кувшенко из любви к истории, либо Грегорович - просто из желания досадить. Он желал для начала изучить блокнот самостоятельно, информация о здешнем быте накануне эпидемии могла быть интересной, кроме того, Лашевский питал необъяснимое пристрастие к изучению чужих, давно прервавшихся жизней.
Вскоре книги так увлекли его, что он и думать позабыл находке. Тома находились в ужасном состоянии, некоторые буквально рассыпались в руках, разъеденные сыростью. Приходилось обращаться с ними очень осторожно. Оставалось надеяться, что каким-то чудом они сумеют доставить их в город в относительной целостности.
В библиотеке они просидели до вечера. С наступлением темноты продолжать работу стало затруднительно, и они отправились обустраивать ночлег, только сейчас сообразив, что по глупости не позаботились об этом днем. На втором этаже было несколько гигантских спальных комнат, и Олеся предположила, что лучше было бы устроится там, а не спать на полу. Понадобилось несколько часов, чтобы с горем пополам расчистить две огромные кровати и расстелить там спальники. Грегорович безостановочно жаловался на ужасный постой, Лашевский хмурился, но молчал, Олеся весело улыбалась и убеждала всех, что раз уж они застряли здесь на неделю, то завтра она приберет в комнатах и разберет сумки, где совсем недавно водилась приличная еда.
Когда дом затих, Лашевскому предоставилась возможность вернуться к найденным запискам. Уединившись в библиотеке, он устроился за столом с фонариком и занялся изучением находки. Наскоро Лашевский пролистал дневник почти до середины. В нем в основном фигурировали жалобы на холод, болезни и невнимательность мужа. Между страниц встречались письма от брата и матери хозяйки, а также несколько открыток от подруг. Вскоре начались записи, означенные годом всеобщей безвременной кончины, и Лашевский стал читать более внимательно. Некоторые заметки оказались достаточно нетипичными.

"27 августа 1842 года.
Езус Мария, я изнемогаю. Я неисчислимое множество раз просила Ангелину не ходить на болота с Рыгором, но девочка вбила себе в голову, что разбирается в травах, и категорически отказывается меня слушать. Каждый Божий день она пропадает у Чародеева омута, чтобы потом изображать из себя великую знахарку, захламливая дом каким-то сеном. Порой мне кажется, что Криштоф добился своего - наш ребенок наконец лишился рассудка, надышавшись болотных испарений, и скоро начнет резать черных петухов под полной луной.
И вот сегодня случилось то, чего я всегда боялась. Вместо багульника, белокрыльника и клюквы Ангелина притащила с болот человека. То есть тащил, разумеется, Рыгор, но зачинщиком и инициатором этого акта милосердия была моя дочь.
Откровенно говоря, мне даже неловко называть это существо человеком, ибо я никогда не видела ничего более страшного. Это заросшее мхом, грязью и тиной нечто, обмотанное тряпками, утратившими цвет еще при Гедымине, выглядело хуже, чем моя смерть в самом страшном кошмаре. Ангелина бегала вокруг него в состоянии, подозрительно напоминающем волнение, и трогала его за совершенно черный отросток, очевидно, бывший некогда рукой. Я уставилась на этот отросток в кромешном ужасе и поняла, что не могу отвести взгляд. Рыгор, заметив мое состояние, усадил меня на скамью, и я принялась рассматривать куст шиповника, стараясь отогнать накатившую дурноту. Мне казалось, бред от дурман-травы начался у меня, и я имею несчастье наблюдать какое-то болотное чудовище.
Сколько раз я говорила Криштофу, что жизнь здесь неполезна и даже опасна не только мне, но в особенности нашей дочери, которая растет среди мрака и простонародья. Никто никогда на ней не женится, я абсолютно убеждена в этом. Она не умеет себя вести, увлекается каким-то ведьмовством и даже в приличной одежде, которую я заказываю для нее из города, выглядит как ряженая крестьянка. Держится она дерзко, в ней нет ни капли почтительности к старшим, ни капли благоразумия и кротости, приличествующей молодой барышне из благородной фамилии. Я приказала Рыгору немедленно выбросить существо там, где оно было подобрано, но Ангелина закатила такую истерику, какой я никогда еще не видела в исполнении этого своенравного, но в целом спокойного ребенка. Надо же, эта безбожница взывала к моим христианским чувствам. Христианские чувства по отношению к некоему подобию дьявола – что может быть оригинальнее. Я вынуждена была разрешить ей оставить себе это существо при условии, что его немедленно уберут с глаз моих в домик прислуги. В глубине души я надеялась, что через час-другой оно издохнет.
Криштоф все еще не вернулся от Адамовичей. Сегодня похолодало, и, боюсь, лето в наших краях кончилось. Солнца мы теперь до мая не увидим."

"30 августа 1842 года.
Мои предсказания сбываются так точно, что я, полагаю, могла бы зарабатывать этим себе на жизнь, если бы мне вздумалось сбежать из этого склепа, в который меня до срока заточили, и начать новую жизнь где-нибудь, где хоть иногда светит солнце. Сегодня весь вечер льет дождь, вчера вечером он лил тоже, и я снова перестаю отличать один день от другого. Границы суток смазываются и мне кажется, что я живу в каких-то непроходимых, беспрерывных сумерках. Иногда я думаю, так должен выглядеть ад - тоска и уныние, холод и одиночество, длящиеся бесконечно.
Криштоф все еще у Адамовичей. Кажется, он и не думает возвращаться.
В юности я не любила молиться, теперь молюсь ради разнообразия, так как делать здесь решительно нечего. Возвращаясь из часовни, решила немного погулять по парку и нечаянно наткнулась на Ангелину, запросто болтающую с незнакомцем. Хочу заметить, в окрестностях живет не более полутора десятков человек, которые известны мне в лицо все до единого, так как имеют обыкновение в холодную пору околачиваться у поместья всем выводком. Путники к нам заезжают нечасто, так как места у нас вроде Амазонки - без крайне важной причины сюда не полезет ни один самоубийца. Несмотря на все это моя двенадцатилетняя дочь общалась с посторонним мужчиной без моего ведома.
Человек сидел на лавке у домика прислуги. Ангелина стояла рядом и о чем-то увлеченно рассказывала. Человек был очень худ, тщедушен и, по-видимому, достаточно молод, хотя вид его мало говорил о возрасте. Волосы у него были какого-то нездорового темно-серого цвета, склоненное лицо было очень бледным и угловатым. В целом он почему-то напоминал утопленника, только сдувшегося вопреки всем законам природы.
Ангелина заметила меня и умолкла. Я, стараясь скрыть волнение, вскинула голову и подошла с как можно более независимым видом. Они оба смотрели на меня и молчали. Человек при моем приближении как-то неловко поднялся, хватаясь рукой за стебли вьюнка, оплетшего стену домика. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что он одет в крестьянскую одежду явно ему не по размеру, что заставляло его казаться еще меньше, чем он был.
- Кто Вы? - спросила я.
- Пусть пани не серчает, - голос у него был тихий и странно мелодичный. У меня от этого голоса возникла ассоциация с отпеванием. - Меня зовут Мариуш. Я путешественник, шел в Гродно из Вильни, заблудился и попал в ваши болота. Уже простился с жизнью, но Ваша дочь вытащила меня и теперь я почти здоров.
Меня осенила неприятная догадка. То облезлое существо с болот. Я невольно взглянула на его руки. Они были перебинтованы.
- Ах, да... - сказала я равнодушно. - Помню. Рада, что Вы чувствуете себя лучше.
Он странно усмехнулся. Я заметила, что глаза у него были серые, на выкате, а веки оттенка синевато-фиолетового. От него ощутимо пахло болотом.
- Я благодарен пани, что она позволила мне остаться на ее земле.
Я только махнула рукой. Мне по-прежнему было не по себе, и больше всего расстраивало, что причин этого состояния я не понимала. Я кивнула болотному пришельцу, приказала Ангелине следовать за мной и отправилась к поместью.
В сущности я до сих пор не могу понять, отчего этот странный субъект произвел на меня столь отталкивающее впечатление. По сути он довольно обычен, в нем даже есть то-то изящное. Вот только запах, но это скоро пройдет, да и я сама, наверное, пропахла болотами до самых костей.
И все-таки он мне не нравится."

Лашевский снял очки и протер глаза. Отложив блокнот, он подошел к узкому окну, выходящему на болота. Ночь смотрела на него жадно, вылупившись круглым глазом полной луны.

@темы: texts, слова

---

Безмятежность.

Это показалось бы невозможным, если бы не было фактом - университет, это вместилище всевозможных видов суеты, затих, как медведь в декабре. Даже неистребимое коридорное бормотание кажется размеренным пчелиным гулом в полых ветвях бетонного древа знаний. Нельзя сказать, что китайские товарищи стали тише беседовать, но они сделались будто бы малочисленнее. Радует и то, что они не пытаются более исполнять в коридорах национальные песни под гитару. При всей моей любви к бардам к китайской их версии я оказался морально не готов.

Безмятежность, возникнув единожды в определенном источнике, мистическим образом распространяется и на прочие сферы существования тех, кто попал под ее влияние. Что бы ни царило за стенами университета, царит оно незримо для меня - большую часть времени я читаю, безмятежно врезаясь в фонари, а также сплю, сновидствуя о пыльных лестницах и Ватиканской библиотеке - так или иначе пребываю в иных плоскостях, в коих довольно безмятежности. Время завязло, как телега весной. Английские туманы скрывают местную грязь. Тотальное отсутствие происшествий.

В недрах alma mater обнаружился преподаватель, претендующий на роль местного профессора Бинса. Даже товарищи вроде меня, привыкшие ответственно внимать, раз уж случилось зайти на лекцию, перемещаются на галерку, вооружившись томиком Достоевского, ибо любая попытка услышать вышеупомянутого преподавателя завершается двухчасовой комой сознания. Те из студентов, кому не довелось разжиться мобильными телефонами с выходом в интернет, становятся счастливыми обладателями застывших взглядов нетрезвых зомби.
Еще один оживший персонаж в длинной череде оживших персонажей, марширующих сквозь мою биографию.

---

Ерунда.

Мне, как и подавляющему большинству людей, неприятны чрезмерно морозные дни. Но пуще всего я не люблю потепление. Прошлой ночью, когда температура менялась с невероятной скоростью, у меня возникло подозрение, что лично для меня было изобретено новое пыточное устройство - испанская шапка. Признаться хотелось во всем включая убийство Кеннеди.

Весь день медитирую в "Корабль дураков" Себастиана Бранта и восстанавливаюсь после агонии. Пережитая ночь кажется дурным сном о колонизации мозга инопланетными пришельцами. Жизнь без боли прекрасна.

---

Прага.

Череда жизненных передряг, взявших обыкновение проноситься по моей судьбе с регулярностью пересчитываемых бессонными ночами мустангов, недавно странным образом прервалась. По случаю наступившего затишья, в ожидании новой партии благородных животных я решил разобрать фотографии, сделанные некогда в Праге. И несмотря на то, что мои туристские снимки не передают того, что следовало бы передать, я все же осмелюсь поделиться ими с общественностью.

По вине императора Рудольфа Второго Прага упорно видится мне столицей алхимии. Мнение это укрепил во мне Густав Майринк, который, надо сказать, в свое время приготовил мой мозг по некоему национальному чешскому рецепту - мир доселе не растерял своей искаженности. Образы кривых переулков, где глухой ночью или в раннюю предрассветную пору спящие летаргическим сном здания возвращаются к жизни, дабы кряхтеть сварливо и бранить человечество, вряд ли когда-либо изгладятся из моего сознания.

Действительность оказалась почти столь же сумрачной, как и ее отображение в текстах Майринка. По ночам глубинный пражский мистицизм поднимается на поверхность вместе с туманом, а днем ужас нагоняют неисчислимые толпы туристов, заставляющие сожалеть об отсутствии шпаги или шевалье Тэра с его добрыми гуманными устремлениями. Откровенно говоря, ходить днем по главным проспектам города значительно страшнее, чем плутать ночью по темным кривым закоулкам. На фотографии, расположенной выше, можно наблюдать, какой необычный эффект порой дают дрожащие руки, помноженные на скверную фотоаппаратуру.

Фотографии.

Архитектурные сооружения Праги.




















И Дрездена.






Скульптурные изваяния и прочая всячина Праги.




















И Дрездена.






Люди на улицах.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

О том, как я ездил в Прагу.

Praha. Malá Strana.
В одном из многочисленных магазинчиков квартала Йозефов, куда я заглянул в надежде приобрести сборник пражских легенд, седой улыбчивый еврей сказал на прощание внезапно и некстати - дабы познать Прагу как она есть, надобно в ней заблудиться. Изречение сие обрадовало меня немало, ибо к тому времени я успел уже однажды заплутать в городе, однако отношение свое к этому эпизоду так и не сформулировал. С одной стороны для меня очевидна была некоторая его нелепость, с другой стороны я чувствовал, что ничего более многозначительного со мной в этом городе не проиходило и вряд ли произойдет. Теперь же я имел все основания полагать, что обстоятельства складываются в мою пользу даже тогда, когда внешне создается впечатление совершенно противоположное.

Погожим августовским вечером, в то время как солнце светит еще ярко, но лучи его приобретают уже закатный красноватый оттенок, я перешел кишащий туристами Карлов мост и погрузился в пучину узких извилистых улочек квартала Мала Страна, намереваясь самостоятельно посетить Пражский Град, раз уж сделать это организованно не представилось возможности. С моста открывается общеизвестный, но от того не менее величественный вид на Градчаны, увенчанные темными стрелами куполов собора святого Витта, однако в тесноте малостранских улиц всякие ориентиры теряются и приходится идти наобум, придерживаясь направления, избранного внутренним компасом. Я двигался вверх и направо, пребывая в твердой уверенности, что легко найду знаменитую громадину собора, взгляну на нее и вернусь в знакомую мне часть города не позднее одиннадцати. Подобные приступы наивности случаются со мною время от времени и объясняются, очевидно, фазой луны или чем-нибудь столь же астрономическим.

Не более чем через час я осознал, что передвижения мои носят хаотический характер, в то время как местонахождение цели моего путешествия становится для меня с каждым шагом все большей загадкой. Темнело, узкие улочки беспрестанно петляли, изгибаясь и меняя направление самым неожиданным образом, и я окончательно утратил представление о месте моего пребывания. Я не был уверен, что сумею вернуться обратно прежним путем, поэтому, решив воспринимать происходящее как занимательное приключение, отправился дальше на поиски Пражского Града или на худой конец полисмена.

Я шел, не ведая дороги, около полутора часов, и за все это время не встретил на улицах города ни единой живой души, что явилось для меня опасной, но приятной неожиданностью после затопленного туристами Старого Места. Время от времени мимо меня проплывали некие величественные барочные здания, но в темноте и в отсутствие карты они не могли послужить ориентиром. Я, безусловно, немало устал за день, перспектива бесцельно бродить по пустынному кварталу неустановленное количество времени повергала в уныние, улочки были достаточно тихи и сумрачны, чтобы будить воображение и навевать тревогу. Однако во мне жила смутная, иррациональная радость. Город наконец соизволил сделаться таким, каким я ожидал его увидеть, что до призраков и иже с ними, то я по-прежнему видел во встрече с ними не более чем радикальный способ сменить цвет волос.

Пройдя мимо некоего тенистого парка, миновав несколько величавых зданий, я наткнулся на улочку, дома которой были низки до невероятности и выкрашены в самые разнообразные цвета, что бросалось в глаза даже при фонарном освещении. Пройдя эту улочку, я уперся в тупик, что меня наконец до крайности раздосадовало. Я принял решение немедленно отправляться на поиски человека, даже если ради этого мне придется заглянуть во внутренние помещения зданий, и остановился отдохнуть, так как после многочасовой прогулки ноги болели немилосердно. Прислонившись к стене всем своим серым одеянием, в котором я бродил среди задрапированных в джинс туристов из нелюбви к джинсу, а также из желания вклиниться элементом мозаики в жизнь города, я огляделся вокруг. Надо же было так случиться, что именно в тот момент моими нервами овладело странное тревожное расстройство.

В небе сияла луна, еще вчера бывшая полной, теперь же немного ущербная. Теплым, тусклым светом дотлевающего костра горели фонари. Маленькие домики разной высоты и расцветки подслеповато взирали на меня узкими оконцами из под нависших бровей карнизов. Пустота улицы казалась мне какой-то нарочитой и неестественной, в то время как тишина отдавала напряженным ожиданием. Все выглядело бы безжизненным, если бы иногда не стонало еле слышно рассохшееся дерево и если бы узкие оконца не поблескивали, отражая мертвенно-бледный свет луны в косом изгибе. Сделалось холодно, возникло знакомое с детства ощущение, будто кто-то настойчиво смотрит в спину. Я развернулся и, естественно, не увидел ничего, кроме темной стены. Ощущение, впрочем, не исчезло, стена не смутилась и продолжила буравить меня взглядом, собственно, как и противоположная. Должно быть, в этот же момент привиделось мне движение в одном из чердачных окон, и я осознал с полной ясностью, что желаю еще на некоторое время остаться брюнетом.

Изучать очищенную от туристов Прагу стало вдруг незанимательно. Я увидел симпатичный фонарь, висевший на стене одного из домишек, и стал таращиться на него в попытке установить между нами безопасные отношения "турист-достопримечательность". Фонарь не подчинялся и, казалось, насмешничал. Тогда я развернулся и пошел обратной дорогой, стараясь не давать волю разбушевавшемуся воображению, однако в голову помимо воли лезло что-то сновидчески зыбкое. Выйдя за пределы улочки и пройдя снова мимо тенистого парка, в последствии оказавшегося Валленшейном, я оказался у станции метро Староместска, которая успокаивала обыденностью конструкции, но не работала по причине поздней ночи, однако содержала в себе полисмена. Разумеется, я тут же описал ему ситуацию, не забыв упомянуть об агрессивном поведении паражских улиц, и полисмен, проникнувшись мистичностью моей истории, любезно усадил меня в ночной трамвай. До гостиницы я добрался благополучно.

Вся эта история не была бы так занимательна, если бы не изящество ее финального аккорда. Повествуя полисмену о своих злоключениях, я выяснил, что мне удалось добраться до цели предпринятой мною вылазки - необъяснимым образом я попал в Пражский Град. Улочка, которую я прозорливо избрал для отдохновения, оказалась известной пражской достопримечательностью - то была Злата уличка, известная также как улица Алхимиков, кою я ранее никогда не видел, и, как следствие, совершенно не узнал. Фонарь, который я изучил в подробностях, также был фонарем необычным, ибо это был последний фонарь, а стена напротив него, соответственно, была стеной у последнего фонаря. Таким образом, я оказался в своих блужданиях у дома Атанасиуса Перната лунной ночью и, что характерно, этого не осознал. Закономерно также, что увидеть Золотую Улочку при солнечном свете мне так и не удалось.

@темы: diary, texts

---

Трансформация пространств.

Очередная сессия отбыла в небытие, оставив после себя масштабную, но довольно невразумительную мешанину бессистемных знаний. Однако выработанная за время экзаменов привычка к неустанному расширению горизонтов осталась при мне. Поэтому я решил прорубить если не окно в Европу, то дверь куда придется и занялся в рамках осуществления данного проекта художественным оформлением своих апартаментов. Изображаю белым на черной стене полуоткрытую калитку, за которой притаилась таинственная темнота. Надо полагать, в скором времени в дополнение к прочим странностям интерьера в моем доме появится очаг, пригодный для протыкания носом.

Исходя из того факта, что несмотря на мои посредственные художественные способности дверь сия яростно получается, желая, очевидно, не позволить мне чем-нибудь ее заклеить, я могу сделать вывод, что вести она будет в правильном направлении.

В который раз убедился в справедливости оптимистичнейшего утверждения Вольтера. Даже самые неприятные происшествия в итоге приводят если не к очевидно положительным последствиям, то к трансформации внутреннего пространства, что автоматически ведет к преображению судьбы. Таковы выводы захватывающих событий недавнего прошлого.

Соседи, которые ранее слушали русскую эстраду и роняли мебель, теперь занялись пением, и скажу откровенно, сосредоточиться под подобное музыкальное сопровождение невозможно категорически. Люди на одной ноте исполняют песни Розенбаума, отчего у меня то возобновляются мигрени, то случаются приступы немотивированного веселья. Посему я не пытаюсь даже симулировать какую-либо общественно полезную деятельность. За окном глухо воет ветер, за стеной стонут душераздирающе соседи, и в этой мрачной, готической атмосфере я которую ночь подряд пью кофе с корицей и веду продолжительные беседы на околофилософские и околобытовые темы. Мерзнущий кот обвился вокруг лампы и почивает, дни отсутствуют. После сессии у меня образовался небольшой запас времени для релаксации, и раз никто не пожелал поехать со мною по Европам, то займусь, пожалуй, душеполезным чтением. Только что по электронной почте ко мне прибыли четыре книги о средневековье, кроме того, в скором времени я ожидаю книгу Эко "Таинственное пламя царицы Лоаны". Полагаю, что сумею провести несколько дней в относительном покое.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Привет из офф-лайна. :)

Похоже, на этот раз я оторвался от виртуального пространства на неприлично длительный промежуток времени. Приятно, вынырнув из пучины офф-лайна, увидеть, что здесь все по-прежнему живо и спокойно. Рад снова видеть вас всех.

Все это время мое существование было переполнено событиями, и не писал я о них лишь по причине их чрезмерной плотности. Неоднократно хотелось пойти на поводу у чувства самосохранения, отойти от сохи, поселиться в башне красного костела в компании летучих мышей и бюста Иоанна Павла Второго и начать предрекать конец света по вторникам и четвергам. Не податься в пророки мне помогла только моя нездоровая склонность откладывать все на завтра. Ежедневно я говорил себе, что доделаю этот единственный доклад, после чего немедленно начну спать, есть и даже читать художественную литературу, и всякий раз по завершении доклада я брался за следующий. Теперь, когда на меня снизошла благодать в виде небольшого отпуска, я могу сказать, что мое непрерывное корпение над книгами, статьями и псевдолитературоведческими сочинениями не прошло впустую. Я превосходно сдал сессию, явился автором многих научных публикаций, обзавелся массой полезных знакомств, заслужил протекцию сразу нескольких преподавателей и заработал весомый шанс задержаться на кафедре литературной критики. Помимо этого я, кажется, все еще жив и относительно вменяем, хотя последнее - спорный вопрос.

И все бы хорошо, но с наступлением опуска я обнаружил, что физические силы, гемоглобин, давление и способность трезво соображать разом отбыли в неизвестном направлении, вследствие чего ищу способ вернуть их как можно скорее. Стал зелен и молчалив, как фикус, и большую часть энергии трачу на преодоление силы земного притяжения. Каждое утро мне кажется, что меня придавила константинопольская София.

Некстати, но все же, не знает ли кто-нибудь из здесь присутствующих, сколько в наше время стоит плохонький телескоп для любителей побездельничать под звездами? Намереваюсь его приобрести, дабы мое бесцельное созерцание ночных пейзажей приобрело хоть какое-то подобие осмысленности.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

И я о наболевшем.

Не удержусь и констатирую вслед за многими - жара. Горячая вода прекратила свое существование три недели назад, примерно в тот же период времени оказался исчерпан пригодный к употреблению воздух. Вслед за ним стремится к завершению жизнь, сделавшаяся в последние дни зыбкой и неубедительной. За душ, ветер и способность ясно мыслить я отдал бы многое, однако вынужден плавиться под немилосердными лучами солнца, дышать горячим паром и мыться в поражающей воображение лоханке, подражая средневековым господам, чья гигиена не раз уже обсуждалась на просторах сети. Сознание подавляющего большинства студентов сварено вкрутую, отчего сеансы коллективного учения напоминают психологический тренинг по борьбе с воспаленной совестью. В аквариуме мирно варятся черепахи, у аквариума, забыв об охоте на черепах, лохматым обломком кораблекрушения валяется свежевыжатый кот.



Живу и действую лишь ночами, дарующими неубедительное подобие прохлады. Словно румынский вурдалак, возвращаюсь к жизни на закате, ночь напролет, повинуясь законам жанра, изучаю туманную вязь литер в тусклом лунном свечении, с рассветом же погружаюсь в состояние, пригодное для укладывания в гроб.



Здесь, говоря по чести, должен был находиться отчет о Лидском фестивале, благополучно миновавшем более недели назад, однако в данную минуту я не чувствую в себе сил на подобный экскурс в историю. Могу сказать одно - и в Лиде стоял все тот же смертоносный зной. Добавлю для интересующихся, что здесь мой добрый товарищ честно и правдиво повествует о нашем пребывании в Лиде, без должного внимания к фестивалю, но с гастрономическими подробностями.

---

От 18 мая-2.

Отсутствие мое на просторах сети спровоцировано преимущественно техническими неполадками. Свичи горят, как солома в июльский полдень, интернет скорее мертв, чем жив. Системные администраторы танцуют вокруг его хладного трупа шаманские танцы, однако воскресает он неубедительно и на считанные минуты. В последнее время он перестал воскресать вовсе, посему я счел необходимым посетить интернет-кафе и написать наконец то, что давно намеревался. Лидский фестиваль грядет, и мне, кажется, суждено побывать там несмотря ни на что. Следом за Лидским фестивалем грядет сессия. Я же по обыкновению мечтаю о покое, тишине и уединении, что дарует монастырская келья и некоторые иные прибежища мира сего. За отсутствием вышеперечисленного я согласился бы на шпагу и отмену эдиктов.

---

От 18 мая.

За время моего отсутствия на просторах сети со мною приключилась масса забавных эпизодов, рассказывать о которых мне по обыкновению недосуг. Тем не менее я воспользуюсь удачным предлогом, дабы оставить на время подготовку к сессии, и отчитаюсь о минувших выходных, проведенных в обществе господина Тэра, примчавшегося в наши края с присущей ему стремительностью. Должен заметить, что прежде я имел удовольствие принимать в своей обители исключительно людей, нрав и повадки которых успевал изучить в процессе общения в интернете, на что, как известно тем, кто пытался мне писать, порой необходимы годы. Фредерик же прибыл в наши края стрелою, как в сумерки вальдшнеп летит сквозь перелесок, и потому был окутан таинственностью от ботинок до шляпы.



Судьба продемонстрировала мне свое нерасположение с самого утра, когда по вине нерасторопной маршрутки, заставившей ждать себя минут двадцать, я едва не потерял своего гостя на вокзале, не успев еще его обрести. Пока я терял Фредерика, он благополучно нашел меня сам, на чем пятиминутная драма завершилась.



Субботним днем, ознаменовавшимся настороженной облачностью со стороны Минска, мы отправились изучать отсутствующие достопримечательности города и за несколько часов, не торопясь, осматривая улочки, дома и храмы, обошли центр. До того дня я полагал, что он несколько больше, поэтому склонен списать произошедшее на провал во времени. Попутно я пытался разогнать туман вокруг Фредерика, чему он способствовал, демонстрируя разнообразные говорящие вещицы, коими обладал в изобилии. Между делом я выяснил, что Никон - это своеобразное братство, тайная ложа, где камера служит знаком, дабы братья могли безошибочно узнавать друг друга в толпе. Незнакомец с Никоном, встретившийся нам в парке, обещал фотографию, но доселе не был найден на просторах сети.



Перекусив в "Лондоне" и приступив к распитию спиртных напитков там же, мы открыли и завершили вечер бутылкой бургундского, обошедшейся господину Тэру в неприличную сумму денег. Таким образом благодаря любезности иноземного гостя я отныне имею полное право звать себя мушкетером. Бургундское мы пили под видео-версию "Жанны", после чего естественным образом перешли к теософским беседам, в коих и застряли, отвлекаясь время от времени на тамплиеров и Толкина. Очевидно, я пребывал несколько во хмелю, вечер был тих и уютен, беседа увлекательна, дождь за окном отстукивал неспешный джаз на жестяных скатах, а шабли было подобно холодной родниковой воде, впитавшей свет солнца.



Воскресенье выдалось погожим, что естественно ввиду того, что шевалье Тэр изволил бороздить улицы города пешком. Сделав внушительный крюк от Купаловской через Немигу, мы подошли к площади Победы, спустились в парк и прошли к лодкам. Здесь мы покинули земную твердь и отправились дальше первобытным водным путем. Именно тогда, к слову, мы впервые обратили внимание на нездоровый интерес окрестных уток к нашему судну. Так выяснилось, что его высокопреосвященство завербовал в гвардейцы и этих скромных флегматичных птиц. Солнце стояло высоко, в небе плыли опасные облака, Свислочь катила мимо нас свои воды. Над густыми кронами каштанов виднелись редкие шпили сталинских зданий, угловатая телевышка возвышалась над рядами крыш, утки сонно колыхались в зеленоватой воде, исподтишка наблюдая за нашим передвижением. Пахло сыростью и молодой листвой. Беседа шла преимущественно о свирепых птицах, количество которых с каждой минутой увеличивалось, и о проплывавших мимо судах. Плавание наше завершилось на удивление быстро, и едва господин Тэр пришвартовался, как было принято решение продолжить путь, воспользовавшись сновавшим поблизости катером.



По завершении водной прогулки мы снова отправились нарезать круги по столице. В процессе нарезания кругов были посещены некоторые злачные заведения, где я помимо всего прочего выслушал занимательнейшее повествование о Великой Отечественной. Впрочем, вскоре мы снова свернули на скользкие теософские темы, неотступно преследовавшие нас в эти дни.



Воскресным вечером я проводил усталого пилигрима на поезд, покинувший вокзал под торжественную музыку, грянувшую над перроном, как пушечный залп, и отправился в свою обитель допивать французское вино и французские конфеты. На мой взгляд мне удалось осуществить свою миссию и познакомить Фредерика и Минск наилучшим образом. Мне показалось также, что они произвели друг на друга благоприятное впечатление. Фредерик сказал за себя сам, что до Минска, то и он проявил свое расположение единственным доступным ему способом - был вопреки обыкновению добродушен, приветлив и солнечен. На наши головы, к счастью, защищенные шляпами, упало всего несколько шальных капель.



Не могу не упомянуть также поведение кота, проявившего к господину Тэру необъяснимое доверие. Обыкновенно дикая тварь из дикого леса крайне враждебно относится к незнакомцам и прячется от них, забиваясь в первую подвернувшуюся щель и прикидываясь ветошью. В этот раз кот проявил такую недюжинную наглость и развязность, будто знал Фредерика лет тысячу. Он лез под ноги, на руки и на стол, жаждал внимания и хлеба насущного, требовал вина и оливок. Впрочем, кот всю неделю ведет себя несколько странно. Начинаю подозревать, что он нашел путь к хранящейся над столом валерьянке и втихаря нюхает ее по ночам. Таким образом неадекватен он просто потому, что постоянно пьян. Но это уже другая история.



Узнать мнение Фредерика о Минске и взглянуть на великолепные фотоизображения нашего славного города вы можете здесь и здесь.

---

Белый Замок.

Наконец мне предоставилась возможность рассказать о минувшей неделе, проведенной в обществе милой леди, приехавшей навестить меня с берегов Балтийского моря. Для начала, пожалуй, несколько слов о Белом Замке. Вследствие возникновения непреодолимых препятствий, в частности усталости леди, мне не удалось увидеть фестиваль в том объеме, в котором хотелось, однако я успел унести из Дворца Молодежи массу приятных воспоминаний и несколько неплохих фотографий.



Фестиваль на мой неискушенный вкус был увлекателен и красив. Доблестные рыцари и прекрасные дамы радовали взор, а порой и слух, ежели вступали в беседу. Некоторое время я бродил вокруг ристалища в тщетных попытках фотографировать турнир, однако моя аппаратура в сочетании с моим неумением ею пользоваться не давала должного эффекта - фотографии безбожно размывало. В конце концов я осознал, что мне не удастся добиться ничего вразумительного, отложил фотоаппарат и принялся свободно наблюдать за происходящим вокруг. Вокруг тем временем происходило забавное. В частности обнаружилось, что господа рыцари в обстановке местного продуктового магазина выглядят особенно колоритно и внушительно. Грозно возвышаясь над притихшей публикой двадцать первого века, они доставали белорусские рубли из расшитых кошельков и приобретали хлеб насущный во всех его видах, пока окружающие любовались зрелищем.



Спешу выразить искреннюю благодарность организаторам, леди Ди, не скупившейся на информацию по всем интересующим меня вопросам, а также благородному рыцарю, оставшемуся неизвестным, который с истинно героическим терпением кружил со мной и Варенькой по закоулкам Дворца Молодежи, пытаясь сопроводить нас в концертный зал, где проходил менестрельник. Путь его был до того извилист, что по завершении менестрельника мы не смогли восстановить его в памяти, вследствие чего возвращение наше прошло не без приключений. Спросив дорогу у одной известной в узких кругах личности и получив не вполне ясный ответ, мы свернули в неверном направлении и попали в пустынные коридоры, освещенные тусклым дрожащим светом по всем законам жанра. Однако к тому моменту мы научились относиться философски к хитросплетениям дворцовых переходов, причудливым, как и положено быть переходам дворца, и благополучно добрались до цивилизации.

Благородные рыцари и прекрасные дамы.

Будучи преданным поклонником гитарных баллад, я не смог пропустить менестрельник, который ко всему прочему обещал отдых душевный и физический и мне, и уставшей бороздить дворец и окрестности леди. Мне очень совестно, но к этому дню я успел позабыть название группы, выступавшей первой. Выступление ее тем не менее запомнилось, ибо прошло хорошо и приятно. Помимо самого исполнения группа эта порадовала занятным персонажем, вносившим элемент иронии в происходящее на сцене. Рядом с тремя весьма колоритными товарищами сидел четвертый, с гармошкой в руках, с отрешенным и равнодушным выражением лица, с нотной тетрадью, украшенной неким забавным рисунком, и весь его облик говорил о том, что минут пять назад он прибыл на эту сцену из тихого клуба советских времен.



Далее на сцене появился рок-орден Тампль, присутствовавший на фестивале в количестве трех человек. Выступали тамплиеры под качественное музыкальное сопровождение, которое мне доселе слышать не доводилось. Несмотря на профессиональность и мощь нового звука я, признаюсь, несколько раз пожалел о временах живых гитар, которые звучали проще, но придавали выступлению определенный шарм живости и незамутнености. Впрочем, Тампль определенно зазвучал сильнее и выступил славно. Могу даже сказать, что к моему удивлению вживую тамплиеры понравились мне больше, чем в записи.



Кульминацией вечера стало сольное выступление Ромы, который пел долго, чисто и совершенно на мой вкус изумительно. Помимо упомянутой ранее незамутнености по душе пришелся репертуар, состоящий сплошь из знакомых и любимых песен, который в сочетании с мягким голосом Ромы позволил мне в полной мере прочувствовать витавший над зданием дух средневекового рыцарства. Наконец перед моим внутренним взором проступили знакомые силуэты крепостей в предрассветной дымке, башенные зубцы и реющие на ветру штандарты, наконец время благополучно перестало существовать и запахло миррой и горячим песком.

Менестрельник.

Вот он, очаровательный гармонист, мистер Когнитивный Диссонанс собственной персоной, в ужасном качестве, но очень веселый на мой взгляд.





А вот и Тампль:





































Рома. На мой взгляд это лучший снимок данной серии.

---

Я снова здесь.

Очередная затяжная битва с агрессивно настроенным мирозданием подошла к своему логическому завершению. Грядет свобода, столь славно гармонирующая с наступившим сезоном, а также приезд одной очаровательной леди, "Белый Замок" и прочие несомненно приятные события, свидетельствующие о том, что победа в результате осталась за мной.



Вышеупомянутая баталия велась на территории нашей скромной редакции, от лица мироздания выступал собственноручно помазавший себя на царствие главред. Время от времени в его кабинете раздавался грохот, который мог бы произвести только кавалерийский полк, вздумай он резвой рысью пронестись по узкому коридору мимо вашей двери. Коллектив редакции, уверившись, что в непосредственной близости происходит смертоубийство, восстание гладиаторов, гибель Помпеи, принимался метаться по помещению, руша все на своем пути, в тщетном стремлении отыскать выход из сложившегося положения. По уничтожении нескольких кадок с фикусами общественность принимала решение снарядить во враждующий лагерь посла, которым по неведомым причинам чаще всего оказывался я. Шеф тем временем восседал в кресле, вытянув ноги, блаженно созерцал серые стены своего кабинета и наслаждался абсолютизмом. Весь его облик говорил о том, что человечеству не миновать мучительной гибели в инквизиторских застенках. Голос его, лишенный интонаций, зычным трубным гудением оглашал пустынные переулки Минска на мили и мили вокруг, от мощи его окрестные звери прятались по подвалам, а посуда билась сама собой. Я убежден, что рыбы в Свислочи не осталось исключительно стараниями этого занимательного человека, что до уток, то выдержке их можно только позавидовать. В целях борьбы с самодержавием я счел нужным исключить себя из списка верноподданных с помощью соответствующего заявления.



Таким нехитрым способом я покончил с двухлетним затворничеством в обомшелой башне, безмолвие которой прерывалось лишь гулом непрерывно работающих компьютеров, дребезжанием допотопных принтеров, да, быть может, невнятным бормотанием просевшей кладки. Выбиваю из легких застарелую пыль. Темные переулки, пропахшие пряной горечью кофейни, китайские фонарики на ветру. Из открытых форточек гроздьями свисают ботинки, на балконах знаменами полощется выцветшее белье, у входов в метро сидят деловитые дородные дамы, вяжут носки и извечным улюлюкающим напевом призывают собравшуюся публику приобрести мандарины, мясо и лотерейные билеты. Ветер, сырость, горячее солнце, сменяющееся промозглыми сумерками, запах прелой травы, прошлогодней листвы, дождя и торфа. Надо думать, весна.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра